Не оглядывайся! - Карин Фоссум

Сейер смотрел вниз, на маленький отрезок пляжа.

Прошла вечность. Анни перестала сопротивляться. Мужчина поднялся, обернулся и посмотрел вверх на тропинку. Никто не видел их. Анни лежала на животе в мутной воде. Возможно, ему не понравилось, как она лежит, и он поднял ее. Мысли в его голове медленно упорядочивались. Полиция найдет ее, восстановит картину произошедшего и придет к определенным выводам. Молодая девушка найдена мертвой в лесу. Первое же предположение, которое напрашивается в таких случаях, — насильник, который зашел слишком далеко. И вот он раздел ее, очень осторожно, справился с пуговицами, молниями и ремнем и красиво сложил одежду в стороне. Ему не нравилось, что она лежит на спине с раздвинутыми ногами, но иначе ему не удалось бы снять с нее брюки. А потом перевернул труп на бок, согнул колени и расправил руки. Эта картина, самая последняя, будет преследовать его до конца жизни, так что он постарался, чтобы она была как можно более мирной.

Как он отважился потратить на это столько времени?

Сейер подошел вплотную к озеру и остановился; носки его ботинок были в нескольких сантиметрах от воды. Он долго стоял так. Воспоминания о том, как они впервые увидели тело Анни, стояли перед его внутренним взором. На первый взгляд, ничего общего с преступлением. Скорее отчаянное, безнадежное действие. Внезапно ему представился отчаявшийся бедолага, пробирающийся куда-то в полной темноте. Там внутри было холодно, душно, он постоянно наталкивался головой на стены, почти не мог дышать, не мог выбраться. И наконец набросился на стену. Стеной была Анни.

Сейер медленно пошел назад. Автомобиль или, может быть, мотоцикл убийцы наверняка был припаркован там же, где он оставил свой «Пежо». Убийца открыл дверцу и увидел рюкзак. Немного помедлил, но оставил его на месте. Проезжая мимо дома Раймонда, увидел, как оттуда выходят чудак и маленькая девочка с кукольной коляской. Они тоже увидели автомобиль. Дети простодушны и запоминают много деталей. Сердце в груди убийцы в первый раз ушло в пятки от ужаса. Он поехал дальше, миновал три двора, выехал, наконец, на шоссе. Сейер больше не видел его.

Он сел в машину и поехал вниз. В зеркале он видел облако пыли, тянущееся за машиной. Дом Раймонда выглядел сегодня тихим, почти покинутым. Белые и коричневые кролики бросились врассыпную в своей клетке, когда он проезжал мимо. Микроавтобус стоял, припаркованный, во дворе. Старый микроавтобус, возможно, с плохим цилиндром? Загон для кур вдруг напомнил ему о собственном детстве, проведенном в Дании. У родителей были коричневые куры-бентамки. Маленький Конрад каждое утро собирал яйца, крошечные, удивительно круглые, не больше, чем самые крупные стеклянные шарики для детской игры. Ему показалось, что занавеска на окне колыхнулась. На окне в спальне отца Раймонда. Но он не был уверен. Он повернул направо и проехал мимо лавки Хоргена, где стоял в тот день мотоцикл. Теперь перед магазином стоял синий «Блэзер» с желтым эскимо на боку — признаком весны. Сейер опустил боковое стекло и почувствовал на лице дуновение теплого ветерка. Мотив, конечно же, мог быть сексуальным, даже если это и не было очевидно. Возможно, он получил удовольствие, раздевая ее, видя, как она лежит неподвижная и беззащитная, нагая; глядя на нее, убийца, возможно, собственноручно доставил себе удовлетворение, думая о том, что он мог бы с ней сделать, если бы захотел. В воображении преступника она могла медленно пройти через все. Конечно, все могло быть и так. Сейер снова почувствовал, что ни одна из версий не кажется ему правдоподобной. Он медленно продолжил путь вверх по шоссе и остановился у въезда на церковный двор. Протиснулся мимо трактора, нагруженного ящиками с капустой, и зашел во двор. Увядшие цветы на могиле Анни почти исчезли, деревянный крест пропал. Сверху лежал камень, простой серый гранит, круглый и гладкий, как будто вымытый и отполированный морем. Может быть, его привезли с того пляжа, где она каталась на серфинге летом. Он прочитал надпись:

Анни Софи Холланд. Да будет Господь милосерден.

Сейер попытался понять, нравится ли ему текст. Скорее, нет. Из него как будто следовало, что покойная нуждалась в прощении. По пути назад он прошел мимо могилы Эскиля Йонаса. Кто-то, возможно дети, оставил на ней букет одуванчиков.

Дома с нетерпением ждал Кольберг. Сейер вывел собаку за дом, они нашли место в кустах барбариса, и пес сделал свои дела, потом поднялись обратно на лифте. Он прошел на кухню, заглянул в холодильник. Сосиски для гриля, жесткие, как цемент, замороженная пицца и маленькая упаковка с надписью «бекон». Он улыбнулся — она кое о чем ему напомнила. Приготовил яичницу-глазунью из четырех яиц, перевернул ее, посолил, поперчил и поджарил сосиску для пса. Кольберг проглотил ее моментально и залез под стол. Сейер ел яичницу, запивая молоком, собака лежала у него на ногах. Все вместе это заняло у него десять минут. Рядом лежала раскрытая газета. «Друг девочки в предварительном заключении». Он тихо вздохнул, почувствовал себя больным перед встречей с прессой. У него не осталось больше никаких иллюзий относительно журналистов и того, чем они замещают отсутствие информации. Он убрал посуду со стола и закрыл кофе-машину. Возможно, Хальвор действительно застрелил отца из ружья. Натянул перчатки, засунул оружие в спальный мешок, вложил его в руки Торкелю, спустил курок, подмел землю перед дверью сарая и бегом вернулся наверх, в комнату, к брату. Младший брат был безоговорочно ему предан, он никогда не раскроет секрета, никому не скажет, что Хальвор был не в кровати, когда раздался выстрел.

Сейер выпил кофе в гостиной. Принял душ. После душа лег на диван. Он был слишком коротким, пришлось положить ноги на подлокотник, что было очень неудобно, но зато не давало заснуть. Он не хотел испортить себе ночной сон, и так довольно плохо засыпал из-за псориаза. Хотел полистать каталог «Все для ванной», который нашел в почтовом ящике. Там вроде была плитка для ванной, простая, белая, с синими дельфинами. Сейер посмотрел в окно — его давно пора было вымыть. Он жил на тринадцатом этаже и ничего не видел в окно, кроме синего неба, уже начавшего приобретать вечернюю глубину. Внезапно он увидел, как по стеклу ползет муха. Муха-падальница, черная и жирная. Тоже своего рода признак весны, подумал он, когда появилась еще одна муха и начала ползать вокруг первой с жужжанием. Он ничего не имел против мух, но было что-то противоестественное в том, как они потирали лапки. Он воспринял это как неприличный жест, вроде прилюдного почесывания в брюках. Выглядело это так, будто они что-то ищут. Появилась еще одна. Он смотрел на них все внимательнее и испытывал все большее отвращение. Три мухи на одном окне. Странно, что они не улетают. Появилась еще одна и еще — вскоре окно кишело черными большими мухами. Наконец они взлетели и исчезли за стулом возле окна. Он слышал их жужжание. Сейер медленно поднимался с дивана с отвратительным наползающим чувством. Что-то валяется там за стулом, что-то, вокруг чего они роятся. Наконец он встал, осторожно приблизился к окну; чувствуя, как сердце мечется в груди, готовое выпрыгнуть, схватил стул и поднял его. Мухи разлетелись во все стороны, целый рой. Некоторые продолжали сидеть кучкой на полу и что-то есть. Он помахал над ними ногой, наконец они улетели. Яблочный огрызок, сгнивший и превратившийся в комок.

Он привстал и покачнулся на диване. Рубашка взмокла от пота. Он в недоумении потер глаза и посмотрел на окно. Ничего. Он спал. Голова была тяжелой, шея одеревенела, оттого что он лежал на коротком диване. Сейер встал, повинуясь непреодолимому импульсу, отодвинул стул. Ничего. Он прошел на кухню. Тихо вздохнув, не совсем довольный сам собой, принес бутылку виски и упаковку табака в комнату. Кольберг выжидающе смотрел на хозяина. Сейер тоже посмотрел на собаку и — передумал.

— Гулять, — сказал он тихо.

Прогулка заняла у них ровно час: вниз, к церкви в центре, и обратно. Он вспомнил о матери, которую давно пора было навестить, с последнего визита прошло уже слишком много времени. Ингрид смотрит на календарь и думает точно так же: мне давно пора прогуляться. Прошло уже слишком много времени. Это не принесет ей радости, она просто выполнит своего рода долг. Возможно, Скарре прав, не стоит доживать до таких лет, чтобы просто лежать и быть для всех обузой. Мысли о старости расстроили его. Кольберг бежал вприпрыжку, то и дело бросался в разные стороны. Нельзя сдаваться. Он заново отделает ванную. Элисе понравилась бы плитка, он уверен. А если бы она узнала, что он так ничего и не сделал… Нет, он даже не осмеливался об этом думать. Восемь лет с пленкой под мрамор в ванной — это позор.

Наконец-то он позволил себе налить в стакан честно заработанную порцию виски, а между тем как раз пора было идти спать. Дверной звонок прозвучал, когда он закручивал пробку бутылки. Скарре вежливо поздоровался, уже не так застенчиво, как прежде. Он пришел пешком, но наморщил нос, когда Сейер предложил ему виски.