Кто бы мог подумать? - Аделаида Котовщикова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Бабушка, ты не сердись, — просительно сказала Алла. — Он у нас такой, Костя… Немножко не такой, как все. Но он — хороший!
Бабушка посмотрела на внучку, ещё раз обмахнулась передником и вдруг сказала строго:
— А ну, протри пол в кухне! Живо! Вон ты у нас какая… кормлёная!
— Бабушка, ты что? — жалобно вскрикнула Алла. — У меня же руки…
— Вымоешь руки! — отрезала бабушка. — Ничего тебе не сделается. Пальцы крепче станут.
С недоумением и обидой поглядывая на бабушку, Алла неловко взялась за половую тряпку.
— Да ты смелее, смелее! — командовала бабушка. — Не укусит тебя тряпка!
Родители бывают разные
Вечером Костя взволнованно рассказывал отцу:
— Папа! Ты подумай! Оказывается, бабушка Аллы Печкиной заслуженная партизанка! И никто об этом не знает!
— Почему же — никто? — усмехнулся отец. — Все мы прекрасно знаем, что у Прасковьи Ивановны Печкиной, матери нашего механика, боевая биография. В День Победы шлём ей поздравления, на торжественных собраниях она у нас часто в президиуме сидит. Знаем, очень даже знаем. А вот многие ребята и, правда слишком мало знают о своих родных и о родных своих товарищей. Почему бы вам когда-нибудь ту же Прасковью Ивановну не пригласить в школу? Чтобы порассказала ребятам о боевых делах партизан.
— Ну, в шко-олу… Это для пионеров скорее. А вообще, папа, мне казалось, что уже знаю своих октябрят, а ничего я не знаю, как они дома живут. Дурак я. Ведь меня бабушка Аллы Печкиной, можно сказать, выгнала…
Опустив голову, Костя рассказал отцу, что произошло.
— Думается, не столько она тебя выгнала, — сказал отец, — сколько ты сам удрал. Выдержки маловато. И конфузливость твоя здорово тебя подводит. Ничего, не унывай!
— И, кажется, я опять не знаю, чего мне с ними делать. Они всё чего-то другого, нового хотят. И чтобы особенное было! Ира насчёт альбома сколько раз… Ой, что я надумал! — Костя оживился. — А что, если мы заведём альбом родственников заслуженных? Очень может быть, кроме бабушки Печкиной найдутся. И не только во время войны, а и сейчас, кто на заводе прославился. Аркашку Звягина попрошу сфотографировать, он фотографией увлекается. Наклеим фото в альбом, подписи составим…
Отец качнул головой отрицательно:
— Не советую. Ничего из этого не получится.
— Почему?
— Во-первых, родственниками твоих октябрят не обойтись. Сколько там у тебя в звёздочке? Шесть человек? Но дело даже не в том, что фото на целый альбом не хватит. Пойми, ведь далеко не у всех родные — люди заслуженные… Косте сразу вспомнился отец Тольки Акимова: «Да, этого, пожалуй, фотографировать не стоит…» — И ребятам, у кого не будет в альбоме родственников, станет обидно. Для каждого его папа и мама — самые близкие, самые нужные… Ну, а если в каком-нибудь деле попросишь товарищей помочь, того же Аркашку, очень даже славно будет. А сейчас живо матери помоги! Картошку почисти. Сам ты, надеюсь, не белоручка?
Костя рассмеялся, ткнул легонько кулаком в отцовское плечо. Уж этот папка! Непременно подденет. А после каждого с ним разговора легче жить становится.
Таня Зимкова
Мать Тани Зимковой с тревогой присматривалась к дочке. Девочка совершала какие-то странные поступки.
То веник, весь в висюльках свалявшейся пыли, водрузит на кухонный стол. А соседка, ясное дело, раскричится: «Совсем уж ты, Лариса Ивановна, того! Стол хоть и не мой, а всё одно — на нём пищу ставят. Смотреть тошно». Зимкова отругнётся, но вяло, не по-обычному, потом думает: «Не рехнулась ли доченька? Какая ей надобность до веника касаться?»
То вдруг галоша вымытая — вся в ярких бликах — на диване очутится. Одна галоша. А другая где? Разве угадаешь. Тоже Танькиных рук дело. И когда это она галоши свои мыла? Сроду такого не бывало.
То лужицы по всему полу. Где подсохли, а где разлились, мокрёшенькие.
— Доченька, это чего ж такое? Неужто потолок в десяти местах протёк?
Танька смеётся:
— Какой потолок? Я тебе помогла, пол вымыла. Немножко только не кончила, на улицу побежала. Но это тайна, ты никому не говори!
Да этакую тайну за километр видно! И хороша помощь! Сама Зимкова сегодня браться за мытьё полов не собиралась, а теперь ползай с тряпкой.
А раз вообще какая-то перетасовка вещей получилась: на этажерке, на столе, на тумбочке с телевизором — да везде. Из посудного шкафчика Танина кукла с отбитым носом таращится, отцовы выходные ботинки в ящик с игрушками запрятались. Уж Михаил искал их, искал, на неё, жену свою, шумел. Танька вдруг как крикнет: «Ой! Я же, папа, твои ботинки на минутку в ящик с игрушками сунула, когда прибиралась!»
И прежде с Таней разное случалось: растеряшка она, недаром её ребята так кличут, суетиться любит, что поделаешь, раз такая уродилась.
Вот, к примеру, обронит галошу с валенка на лестничной площадке, стоит и смотрит: «Моя это или не моя?» А чья же ещё у самых дверей, и такая маленькая? Когда в их небольшом доме других и школьников нет. Одни взрослые да два грудника-близняшки, которые галоши пока не носят.
Бывало, бывало с Танюшкой, но чтобы такое…
И началось это бедствие с приборками да — не дай бог! — с мытьём полов после того морозного воскресенья, когда прибежала Таня с расчистки снега. Прискакала весёлая, радостная и объявила громогласно:
— А у нас фияска!
— Какая ещё фияска? — всполошилась мать.
— Не знаю… А, вспомнила: приятная. Вот какая! А ещё у нас тайна!
От матери родной тайна? Лариса Ивановна, понятно, приступила с расспросами. А Танька головой мотает и смеётся: «Ни за что не скажу!»
В школу, что ли, сходить, разузнать, что такое с девчонкой содеялось?
Но муж запретил строго-настрого:
— Не позволю на дочку жаловаться! Чтобы и ноги твоей в школе не было! На родительское собрание, когда позовут, сам пойду. Лучше бы поучила её убираться по-человечески.
Так и пребывала Лариса Ивановна в тихой панике.
А Танька довольная и развесёлая. Ворчит, плаксивится куда реже, чем прежде. Даже учиться стала получше: по чтению две пятёрки в дневнике принесла.
Толька Акимов
Жил Толька Акимов лихо и беззаботно.
Притаиться, чтобы не попасть под руку разбушевавшегося отца, — забота невелика. Главное, Шарика уберечь. А самому что — вмиг удерёт. Тем более Серафима, как страж, начеку. Папка если не в порядке, она Тольку живо к соседям спровадит, а не позднее время, так во двор, на улицу.
В тот вечер, как Костя его домой тащил, Толька нарочно прикинулся таким запуганным. Просто захотелось пожить в снежной пещере. И зло взяло, что насильно его волокут.
Двойки — не шибкая печаль, их ведь исправить можно. Выслушивать замечания учительницы нудно. Зато стрелки бумажные пускать на уроке, в спину кому-нибудь шептать небылицы, чтобы тот закорчился от смеха, — удовольствие. Одно на одно получается.
Неплохая, в общем, жизнь, всё в ней ясно. День за днём так и катится.
И вдруг в Толькину бездумную жизнь вошёл новый вожатый.
Костя этот поначалу был хмурый, сердитый, будто кто его силком к ним в класс притащил, а потом оказался простым и смешливым. О чём хочешь его спроси, вроде как старший брат у Тольки завёлся. И так здорово, что об отметках Костя никогда не спрашивает. От Светы, бывало, без конца слышишь и на сборе, и на переменах: «Какие отметки получили?» А Косте отметки без надобности. Толька сам как-то ему признался: «А я двойку за диктовку получил». А Костя: «Вот как? Не мешает нам подтянуться». Нам! Значит, они заодно, вместе… И никаких попрёков. Затея с «домашними тимуровцами» сначала показалась Тольке преглупой. Мусор вынести, посуду вытереть, за хлебом сбегать — чепуха какая-то!
Однако ребята с жаром рассказывали друг другу и Косте, как помогают они дома, стараясь сделать это незаметно. Придут мама или бабушка домой, смотрят, а уже и сделано! Будто добрые домовые у них побывали. Танька Зимкова, растеряшка суматошная, и та подскакивает от радости:
— И я стараюсь, так стараюсь! Что я, хуже других?
Тольку досада взяла: «А я, выходит, хуже?»
Дома в тот день он важно заявил Серафиме:
— Бабушки у меня тут нет, в деревне осталась, придётся мне обойтись тобой, Серафима. Давай вынесу мусорное ведро!
Серафима сразу расчувствовалась:
— Милый ты мой! Помощничек растёт! — И хотела Тольку поцеловать.
Толька отстранился:
— Но-но! Без нежностей! — Ухватил за ручку мусорное ведро и понёс.
И частенько стал подсоблять: то подметёт, то половики вытрясет, то лучины для печки наколет. Плохо ли, хорошо ли сделано, Серафима каждый раз радовалась, точно ей подарок преподнесли. Не у всех ребят так. Вот Ира Сергеева однажды сказала со вздохом: