Смерть с отсрочкой - Крис Хаслэм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Видно, надеются, что анархистов в пригородах остановят, — вздохнул Кобб, с усталым презрением покачав головой.
— Надеюсь, выехать будет так же легко, как въехать, — проворчал Клее.
Кобб остановился на крутой извилистой улице, вымощенной булыжником, который поблескивал от неизвестно откуда текущей воды. Вновь приобретенная привычка граждан не обращать внимания на заметные явления играла на руку ремонтно-полевой бригаде — никто словно бы не видел большой черный автомобиль, битком набитый решительными мужчинами. Кобб пять долгих минут осматривал улицу в лобовое и ветровое стекло, в зеркало заднего обзора, а потом повернулся к французу:
— Теперь освободи малыша, Сименон. Он со мной пойдет. А вы оба, — кивнул он на немца, — идите, осматривайтесь. В три встречаемся здесь.
— Что осматривать? — спросил Клее.
Кобб провел рукой по сальным черным волосам и почесал макушку.
— Будь я проклят, если знаю. Расположение улиц, пути к отступлению, оборонительные позиции на крайний случай. Все, что сможет нам помочь, если шарик лопнет. Сегодня в шесть часов вечера гарнизонная охрана явится в штаб-квартиру полковника Харкурта. Его заместитель выдаст им кудрявого гада цыгана, которого повезут на плаза Сан-Франциско в Севилье, где, по слухам, он будет казнен перед приглашенными местными видными лицами. — При этом Кобб расстегивал длинный кожаный плащ. Сняв его, он остался в слегка поношенной майорской форме Терцио. — Угадайте, кто заберет вышеупомянутого гада и спасет от дьявола?
Сименон сложил руки коробочкой, раскуривая тоненькую самокрутку.
— Что я должен делать?
— Сидеть здесь, присматривать за машиной до моего возвращения. Потом можешь пойти выпить. — Он дотянулся, забрал у Сиднея наручники. — Ключи?
— У него, — кивнул Сидней на Сименона.
Француз отдал ключи, Кобб сунул их в карман.
— Не знаешь, когда встретишь шикарную дамочку. — Он быстро и тревожно оглядел окаменевшие лица одно за другим. — Есть еще вопросы, господа?
— Кто информатор? — спросил Кройц. — Кто сказал, что цыгана повезут сегодня?
Кобб прищурился:
— Не задавай вопросов, которые внушают мне подозрения на твой счет. Еще что?
— Подробности транспортировки, — сказал Клее. — Сколько людей, из каких частей?
— Опять же не имею понятия. Возможно, четыре милиционера, а может быть, целая рота из Терцио. Обождем — увидим. — Он посмотрел на Сиднея: — Что думаешь, малыш?
Дело представлялось до смешного ненадежным.
— Что будем делать с реальным конвоем? — спросил Сидней.
Кобб улыбнулся:
— Перебьем как можно больше, пока нас не взяли. Дело не только в солдатах. Вам наверняка не надо напоминать, что город с радостью встретил мятежников, и поэтому ни одного штатского нельзя считать дружелюбно настроенным. Нельзя доверять никому за дверцами нашего автомобиля, и, если на тебя кто-нибудь с любопытством посмотрит, вали его при малейшей возможности.
Летнее солнце садилось за городскими стенами, длинные тени протягивались по узким улочкам Теруэля, но небо над головой еще было ярко-голубое, безоблачное, в нем стрелой метались ласточки и отчаявшиеся насекомые. Пустовавшие целый день тротуары постепенно заполняли женщины с детьми, медленно идущие на мессу. Сидя в машине после нервной дневной беготни по улицам, Сидней разглядывал их плотные черные одежды, казавшиеся сущим наказанием в душной жаре. Дети с опаской оглядывались по сторонам, словно знали, что огромная немецкая машина с кровавыми пятнами на сиденьях сулит только одни неприятности.
— С виду благочестивый народ, — тихо заметил Кобб, — хотя могу поспорить, с прошлого лета ни одного из этих лицемеров не видели в церкви. Ты ходил прежде в церковь, малыш? Прежде чем увидел красный свет, так сказать?
Сидней покачал головой, хотя, по иронии судьбы, в юности часто сиживал в храме, думая о немцах; теперь вот сидит в машине с двумя немцами, глядя на прихожан, направляющихся в храм. Он с отвращением видел вспотевший затылок Клее с валиками жира, набегавшими на толстую шею, потом взглянул на Кройца, который бросил на него ответный взгляд. Похоже, Кройц ничего не упускает, все видит, все оценивает. Присутствие этих мужчин, всплывших с самого дна глубочайшей общественной бочки, высасывало тепло из костей Сиднея. Он растер ладони о колючую грубую шерсть форменных брюк, втирая в болевшие ляжки липкую тревогу. В конце концов несколько часов бездействия перебороли его решимость не думать о самоубийственной ситуации, и нервы разрывались и лопались, как айсберг в теплом море. Не только у него.
— Черт побери, — неожиданно буркнул Кройц. — Никогда больше ничего такого не сделаю. Полное безумие!
— Закрой пасть, — предупредил Кобб таким тоном, словно ветер дунул по льду. — Успокойся.
Он медленно посмотрел в боковое зеркало, заслышав гулкий рев мотора, отражавшийся от высоких стен.
— Грузовик. Спорю, тот самый.
Крытый брезентом грузовик медленно громыхал по улице, сзади из кузова из-под больших не по размеру шлемов выглядывали землистые лица. Через минуту-другую проехал второй, за ним третий. Клее вытаращился на Кобба, как бы намереваясь броситься в драку, но тот его проигнорировал. Когда показалась четвертая и пятая машины, немец спросил:
— Что теперь?
Кобб по-прежнему смотрел в зеркало.
— Сименона ждем.
— Тут целая пехотная рота.
— Да? А кто говорит, будто она имеет какое-то отношение к транспортировке Виллафранки?
— Совсем плохо дело, — простонал Кройц.
Кобб оглянулся, ответив на критику:
— Заткни пасть, мать твою, и вперед смотри, господи ты боже мой!
— Вон Сименон, — указал Сидней.
Француз шел к машине с привычной глупой ухмылкой, петляя между прохожими.
— Видели грузовики? — спросил он, закуривая у окна Кобба.
— Ну и что?
— То, что это эскорт взломщика банков.
Зазвонил соборный колокол.
— Я же говорил, черт возьми, — пробормотал Клее.
— Больше того, — усмехнулся Сименон. — Я спросил одного парня в первом грузовике, не собирается ли он пощупать какую-нибудь андалусскую задницу, а он сказал, что они едут к северу.
Кобб нахмурился:
— С Виллафранкой?
Сименон пожал плечами:
— Наверно.
— Проклятье.
— Почему к северу? — спросил Клее. — Куда к северу?
Сидней взглянул на Кройца, а Кройц на него, но не сказал ни слова.
— Отменяем операцию, — потребовал Клее. — Против нас сто человек.
— Семьдесят семь, — уточнил Сименон.
— Сто или семьдесят семь, какая разница? Все равно их больше, и оружия у них больше.
Кобб забарабанил пальцами по рулю, склонив голову и усиленно размышляя.
— На той самой заставе, — вымолвил он наконец, — на дороге на Сарагосу, имеется пулемет, правда?
Сименон проследил за проходившей мимо темноглазой женщиной в черной вдовьей шали, с прижавшимся к ноге ребенком.
— Правильно, — кивнул он. — Тридцать с чем-то стрелков, пулемет, три команды.
— А если взять заставу?
Сидней сглотнул слюну, пеплом застрявшую в горле, и повернулся к Кройцу:
— Можно мне сигарету свернуть?
Немец поднял бровь, открыл жестянку с табаком.
— Тебя убьют, знаешь? — спокойно спросил он. Был в нем какой-то нигилизм, что не могло не нравиться Сиднею, несмотря на текущую в жилах мужчины немецкую кровь. Этот немец всех ненавидел, никому не верил, и его постоянство внушало доверие.
Сидней благодарно кивнул, закашлялся от едкого синего дыма, поймав взгляд Кобба в зеркале заднего обзора.
— Самый подходящий момент, черт возьми, к табачку приобщиться, — кивнул Кобб. — Не хочешь в бильярдный зал заскочить, пока суд да дело? — Он обратился к Сименону: — Что думаешь, френч? Возьмем дорожную заставу, направим пулемет на конвой. Расстреляем первый грузовик и последний, три средних блокируем.
— Откуда мы знаем, в каком Виллафранка?
— Не знаем, только здравый смысл говорит, что не в первом и не в последнем.
— Ты еще не объяснил, как одолеть тридцать бойцов на заставе, — проворчал Клее.
— С помощью моего врожденного североамериканского шарма, — объяснил Кобб. — Что ты там себе думаешь? Я сейчас на бегу размышляю. Если у тебя есть лучший план, то внимательно слушаю, черт меня побери.
— Есть лучший план, — кивнул Клее. — Все отменяется.
Не будет никаких отмен и никаких отсрочек, понял Сидней, разглядывая дотлевавший в пальцах зловонный окурок. Общепринятые законы места и времени больше не действуют. Нет ни начала, ни середины, ни конца, ни прошлого, ни будущего, только здесь и сейчас. Проживут они данный момент, он пройдет, оставив за собой изрешеченные пулями трупы. Он вдруг задумался, как этот воскресный вечер проводит Том Леверетт в Норфолке. Может быть, прямо в эту минуту лежит в белоруких объятиях Мэри Фулден или сидит рядом с ней на собрании, где обсуждается война в Испании, борьба мирового пролетариата против наступления фашизма и гибели свободы. Ввязаться в политику, сказала как-то Мэри, то же самое, что потрошить кроликов.