Фатальная ошибка - Джон Катценбах

— Эшли, к нам поступили жалобы на вас.

— Жалобы? Какого рода?

Вместо ответа, он спросил:

— У вас были в последнее время какие-нибудь неприятности?

Разумеется, неприятности у нее были, но Эшли не хотела посвящать начальника во все детали своей личной жизни без особой необходимости. Она считала его пронырливым, неискренним человеком. Он жил в Сомервиле с женой и двумя маленькими детьми, и это не мешало ему увиваться за каждой новенькой молодой сотрудницей.

— Да нет, все как обычно. А почему вы спрашиваете?

— Значит, — произнес он медленно, — все в вашей жизни нормально? Ничего нового?

— Я не вполне понимаю вас.

— Ваши взгляды, ваше мировоззрение не претерпели в последнее время каких-либо радикальных изменений?

— Мои взгляды — это мои взгляды, — ответила она. — Какие были, такие и остались.

Он опять сделал паузу.

— Я боялся такого ответа. Я не очень хорошо знаю вас, Эшли, так что, наверное, ничто не должно меня удивлять. Но я вынужден заявить… — Он замолчал. — Нет, я скажу по-другому. Вы знаете, что все мы в музее стараемся относиться терпимо ко взглядам и мнениям других людей, как и к их образу жизни. Мы не хотим выступать в роли судей. Но все же есть границы, которые никто не может переступать, вы согласны?

Эшли решительно не понимала, к чему он клонит, но, кивнув, произнесла:

— Ну конечно. Какие-то границы должны быть.

У заместителя директора был одновременно расстроенный и сердитый вид.

— Вы в самом деле думаете, что холокоста не было? — бросил он, подавшись вперед.

Эшли резко выпрямилась:

— Что-что?

— Никто на самом деле не убивал шесть миллионов евреев, это пропагандистская утка?

— Что это значит?

— Негры и монголоиды — это низшие расы, они недалеко ушли от диких животных?

Эшли была настолько ошарашена всем этим, что не могла выдавить из себя ни слова.

— Правда ли, что евреи управляют ФБР и ЦРУ? И является ли чистота расы главной проблемой, стоящей сейчас перед нацией?

— Зачем вы мне?..

Заместитель директора жестом остановил ее. Лицо его было красным.

— Подойдите сюда, — указал он на свой компьютер, — и зайдите в почту под вашим логином и паролем.

— Я не понимаю…

— Сделайте такое одолжение, — сказал он холодно.

Она встала, обогнула стол и выполнила его просьбу. Компьютер ожил, фанфары сыграли приветствие, на экране появилось изображение музея с крупной надписью на его фоне: «Добро пожаловать, Эшли!» — и мелким добавлением: «На ваш адрес поступили новые письма».

— Ну вот, — сказала она, выпрямившись.

Хозяин кабинета накинулся на клавиатуру.

— Так-так, — зловеще произнес он. — Посмотрим последние поступления.

Щелкнув курсором по ее имени и паролю, он быстро нажал несколько клавиш. Изображение музея исчезло, вместо него экран окрасился в черно-красный цвет. Динамики взорвались бравурной музыкой, и на дисплее возникла огромная свастика. Эшли не знала нацистского марша «Хорст Вессель», однако характер музыки был понятен. Она в изумлении хотела что-то сказать, но в это время замелькали черно-белые кадры кинохроники. Шеренги людей вздымали руки в нацистском салюте, выкрикивая многократное: «Зиг хайль!» Эшли узнала фильм. Это был «Триумф воли» Лени Рифеншталь. Толпы исчезли, сменившись сначала надписью: «Добро пожаловать на арийский веб-сайт», а затем: «Добро пожаловать, штурмовик Эшли Фримен. Введите свой пароль».

— Есть необходимость продолжать? — спросил заместитель директора.

— Это какой-то абсурд! — воскликнула Эшли. — Это не мое! Не имею понятия, как…

— Не ваше?

— Нет. Я не знаю как, но…

Начальник указал на экран:

— Наберите свой пароль, которым вы пользуетесь в музее.

— Но зачем…

— Сделайте одолжение, — сухо сказал он.

Эшли набрала пароль. Открылся новый файл, снова прозвучали фанфары — на этот раз что-то из Вагнера.

— Ничего не понимаю…

— Ну конечно! — бросил он. — Разумеется, не понимаете.

— Кто-то подстроил все это. Очевидно, мой знакомый, которому я дала отставку. Не знаю, как он это сделал, но он хорошо владеет компьютером и, должно быть…

Заместитель директора поднял руку:

— Но ведь я первым делом спросил, не было ли у вас в последнее время каких-нибудь неприятностей или изменений в жизни, и вы ответили, что все как обычно, все нормально. А веб-сайт, где ваш бывший приятель принимает вас в современную нацистскую группу, — это, с моей точки зрения, не вполне нормально.

— Да, конечно, но я не знаю…

Он покачал головой:

— Простите, я устал от ваших неуклюжих попыток оправдаться. Прошу вас больше не приходить в музей, Эшли. И даже если то, что вы говорите, правда, это ничего не меняет. Мы не можем мириться ни с подобными идеалами, ни с подобными приятелями. Это идет вразрез с нашим стремлением создать в музее атмосферу терпимости. Это просто какая-то порнография ненависти! Я не могу этого допустить. И, откровенно говоря, я не очень-то верю вам. Так что всего хорошего, мисс Фримен. Мы отправим вам чеком деньги, которые вы заработали за последнее время. Пожалуйста, не появляйтесь здесь больше. И еще, — добавил он, указывая на дверь, — не рассчитывайте, что мы дадим вам рекомендацию.

Эшли возвращалась домой в быстро сгущавшейся ночной темноте, впадая попеременно то в отчаяние, то в ярость. Она неслась по улицам, не обращая внимания на окружающее и пытаясь придумать на ходу план действий, но клокотавший в ней гнев мешал ей сосредоточиться. В конце концов она отдалась этому чувству, которое буквально сотрясало ее. Ни один человек в здравом уме не может допустить, чтобы кто-либо исковеркал всю его жизнь, и поскольку она считала, что находится в здравом уме, то была твердо намерена покончить с этим бесчинством нынче же вечером.

Бросив сумку и жакет на кровать, она схватила телефонную трубку и набрала номер Майкла О’Коннела.

— Да? Кто это? — спросил он сонным голосом.

— Ты прекрасно знаешь, кто это! — чуть ли не прокричала она.

— Эшли? Да, я знал, что ты позвонишь.

— Ты просто мерзавец! Сначала ты сорвал мои занятия в колледже, а теперь из-за тебя я потеряла работу. Каким подонком надо быть, чтобы делать это?

Он ничего не ответил.

— Оставь меня в покое! Почему ты не можешь оставить меня в покое?

Он опять промолчал.

Эшли распалялась все больше:

— Я ненавижу тебя! Черт бы тебя побрал, Майкл! Пойми, между нами все кончено! Я не хочу больше тебя видеть. Мне и в голову не могло прийти, что ты способен на такую подлость. И ты еще говоришь, что любишь меня?! Ты ненормальный, злобный выродок, Майкл, и я хочу, чтобы ты убрался из моей жизни. Навсегда! Понятно тебе?

По-прежнему никакой реакции.

— Ты слышишь меня, Майкл? Между нами ничего не может быть! Никаких встреч и разговоров. Финиш. Усвой это, наконец! Больше ничего не будет, понял?

Она замолчала, ожидая ответа, но не дождалась. Тишина обволакивала ее, как ползучее растение. Она подумала, уж не прервалась ли связь, — может быть, ее слова исчезают в безграничной электронной пустоте?

— Ты слышишь меня или нет? Все кончено!

На этот раз Эшли показалось, что она слышит его дыхание.

— Майкл, ну пойми же, пожалуйста. Все между нами кончено.

Когда он наконец заговорил, она вздрогнула от неожиданности.

— Эшли, — произнес он жизнерадостным тоном, в котором даже прорывался смех. Можно было подумать, что они говорят на разных языках. — Ты не представляешь, какое это удовольствие — слушать твой голос! Я жду не дождусь, когда мы снова будем вместе. — Помолчав, он добавил: — Навечно. — И отключился.

— Но затем что-то произошло? — спросил я.

— Да, — ответила она. — Произошло много разных событий.

По ее лицу было видно, что она не может решить, что и как рассказать мне. Она словно куталась в осторожность, подобно тому как человек кутается зимой в теплый свитер в предчувствии холодной, ветреной погоды.

— Послушайте, — сказал я, несколько утомленный ее уклончивыми ответами, — у меня никак не складывается целостная картина. В самом начале вы сказали, что я пойму смысл этой истории. Но пока что я не вижу в ней особого смысла. Видно только то, что вытворяет Майкл О’Коннел. Но с какой целью? Чувствуется, что назревает какое-то преступление. Но какое?

Она выставила ладонь:

— Вы ищете простой и ясный ответ. Но преступление совсем не простая вещь. В нем проявляют себя самые разные факторы. Вам не приходило в голову, что мы порой помогаем создать психологическую или, может быть, эмоциональную атмосферу, в которой зарождается и расцветает все самое плохое и даже страшное? Мы сами рассадники зла. Иногда создается такое впечатление, не правда ли?