За кулисами путча. Российские чекисты против развала органов КГБ в 1991 году - Андрей Пржездомский

Поразительно, что в одно и то же время, но в разных местах — один в Белом доме, а другой на Лубянке — Орлов и Мартиросов, еще пару месяцев назад бывшие коллегами в Инспекторском управлении и сидевшие в одном кабинете, готовили телеграммы, которым суждено было сыграть исключительно важную роль в августовские дни 1991 года.

Несмотря на то, что они волею судьбы оказались по разные стороны противостояния союзной и российской властей, мыслили они практически одинаково: и тот и другой предлагали своему руководству дать указания территориальным органам госбезопасности не втягиваться в противоборство, не применять силовые действия для реализации решений, принимаемых враждующими сторонами, будь то ГКЧП или команда Ельцина. И Орлов, и Мартиросов понимали, что при том накале страстей, недовольства и непримиримости, который охватил советское общество, любые неосторожные действия могут вызвать кровавые столкновения. Причем их масштабы, учитывая страшные эпизоды прошлого нашей страны, могли бы оказаться несоизмеримо большими, чем в странах Восточной Европы.

19 августа 1991 года, утро. Москва. Центр

Выйдя из Белого дома, Бабусенко и Орлов отправились каждый своим маршрутом в здание КГБ СССР, где их с нетерпением ждали несколько человек, составляющих костяк КГБ РСФСР.

На обратном пути Андрей обратил внимание на кучки людей, собравшихся у газетных киосков, на перекрестках, у подъездов домов. Они что-то взволнованно обсуждали, о чем-то спорили, что-то яростно выкрикивали в адрес неведомых врагов. Когда машина остановилась у светофора перед поворотом на проспект Маркса,[70] Андрей услышал доносящийся откуда-то сверху, наверное, из раскрытого настежь окна дома на противоположной стороне, суровый голос диктора, зачитывающего очередное постановление ГКЧП: «…в недельный срок разработать постановление, предусматривающее обеспечение в 1991–1992 годах всех желающих городских жителей земельными участками для садово-огородных работ в размере до 0,15 га…»

«Какие участки? Почему в недельный срок?» — недоумевал Орлов. То, что доносилось из динамиков, казалось полным бредом. Страна катилась в тартарары, власть уже почти валялась на дороге, и ее готовы были подхватить кому не лень. Горбачев, уже всем надоевший своим безудержным словоизвержением, своими обещаниями и увещеваниями, был где-то далеко и, похоже, уже не способен удержать страну от скатывания в пропасть. Из кухонь и курилок споры вырвались на улицы и площади больших городов, которые бурлили от возбужденных толп, требующих сменить «прогнивший режим». Даже те, кто никогда не отличался резкостью характера, стали в это время просто невменяемыми. Деятели, доселе дремавшие в президиумах и на пленумах, вдруг превратились в непримиримых борцов, а гонимый и преследуемый центральной властью Ельцин — в единственную путеводную звезду, в которую поверили и за которой готовы были пойти миллионы людей. И тут — чрезвычайное положение, приостановление деятельности всех партий, запрет митингов, закрытие газет, введение комендантского часа! Все это уже не могло спасти положения, так как не было такой силы, которая была бы способна реально выполнить решения новообразованного комитета по чрезвычайному положению.

СВИДЕТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДЦА: «В первой половине августа 1991 года произошли какие-то психологические изменения в отношении союзного Управления правительственной связи к нашему отделу. Я это резко почувствовал. Наш союзный начальник Беда[71] отказался от контактов со мной… Еще вчера он оперативно решал все возникающие вопросы… без всяких колебаний рассматривал острые проблемы в нашу пользу… Теперь же я даже не мог с ним связаться и почувствовал: что-то «варится»… Готовятся какие-то решения… Мы видели многозначительно улыбающиеся лица, а наши предложения натыкались на полное благодушие. Они не знали конкретно, что произойдет, по им наверняка сказали: «Подождите».

Не мог понять, что происходит. «Может быть, виноваты летние отпуска?» — думали мы. Во всяком случае август вплоть до самого путча оказался наиболее спокойным месяцем…»

(В.Н. Бабусенко, начальник Отдела правительственной связи КГБ России).

СВИДЕТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДЦА: «Мы тогда сидели как на пороховой бочке. Я — воробей стреляный. Хотя широкий круг в подготовку путча не был посвящен, я чувствовал по каким-то намекам: по тому, что никто не хочет ничего делать… все прячут свои «хвосты», сидят на конъюнктуре, нос по ветру держат… — что-то готовится! Никто ж не работал! Очень похоже было на афганских солдат. Если ты его не начнешь пинать, он будет лежать за камнем и стрелять не глядя до тех пор, пока не истратит весь рожок!»

(Ю.И. Скобелев[72], помощник начальника Десятого отдела КГБ СССР).

Черная «Волга» обогнула памятник Дзержинскому и свернула к шестому подъезду большого серого дома. Из подземного перехода, со стороны улицы Кирова и Фуркасовского переулка к зданию КГБ двигались буквально потоки людей. Это сотрудники госбезопасности, кто по вызову, кто по собственному разумению, устремились туда, где рассчитывали обрести ясность в развитии обстановки, понять, что происходит и что следует делать. Многие из них находились в отпусках, кто-то работал «в городе», некоторые отдыхали после дежурства или ночной работы. Но, услышав не совсем внятные сообщения по радио и телевидению, они полагали, что их место сейчас там, где, как их учили, они должны быть в непредвиденной ситуации, — на службе. Они рассчитывали, что «отцы-командиры» точно знают, как надо действовать, чтобы все не скатилось к кровавым разборкам и столкновениям.

ИНФОРМАЦИЯ: «…Создание ГКЧП в конторе было воспринято по-разному. Кто-то замер, ощутив исходящий от него леденящий холод. Кто-то, напротив, стряхнул оцепенение и начал проявлять признаки активности. Им казалось, что наступают критические дни, способные вернуть все на круги своя. В коридорах слышались скрытые угрозы: «Мы им покажем!» Впрочем, конкретно сказать, кому именно «покажем», никто не мог…»

(А.Г. Михайлов, начальник пресс-службы Московского УКГБ. «Портрет министра в контексте смутного времени: Сергей Степашин». Москва, 2001 год).

Андрею казалось, будто сложенный вчетверо лист бумаги в кармане пиджака жжет грудь. Впервые в жизни он ощутил себя в роли человека, совершающего какие-то запретные действия — поступок, который может быть кем-то расценен как неподчинение. Это органически противоречило самому существу характера Орлова, который, сколько себя помнил, всегда был исполнительным и законопослушным. Ослушаться приказа было для него просто немыслимым. Сын офицера, сам отслуживший срочную службу в армии, причем в сержантской школе, а теперь офицер госбезопасности, он и помыслить не мог не выполнить указаний вышестоящего начальника. Даже тогда, когда понимал их никчемность или даже тупость.

И вот теперь он несет в здание КГБ СССР бумажку с текстом, который, по сути, требует от сотрудников органов госбезопасности не подчиняться указаниям власти! Ведь ГКЧП потребовал «неукоснительного исполнения» своих указаний от каждого гражданина и должностного лица. А Иваненко — «уверен, что сотрудники органов КГБ РСФСР решительно откажутся от участия в антиконституционном перевороте».

А раз откажутся — значит, не выполнят! Значит — не подчинятся! Вот ведь какие дела!

«А что, если меня арестуют прямо на входе? — пришла Андрею в голову тревожная мысль. — Может быть, Крючков уже дал команду арестовать всех сотрудников Российского комитета? На всякий случай! Чтоб не препятствовали! И Слава Бабусенко сидит уже где-нибудь под замком?» Но он отбросил эти нелепые мысли и решительно взялся за ручку массивной двери.

19 августа 1991 года, утро. Москва. Теплый стан

Кузин узнал о том, что в стране введено чрезвычайное положение, находясь дома, на больничном. Честно говоря, он не болел. Просто ему нужно было несколько дней для того, чтобы закончить ремонт в квартире. Мастера, которых он нанял для этого, работали из рук вон плохо и все время норовили что-нибудь сделать тяп-ляп. Его жена, тихая, миловидная женщина с аккуратной прической, работавшая врачом-стоматологом, справиться с этой оравой, естественно, не могла.

После того как ученый совет отказал Кузину в защите диссертации, он резко изменил свои первоначальные планы и решил полностью посвятить время благоустройству своего жилища. Квартира его находилась в одном из стандартных домов в Теплом Стане и, конечно же, не отвечала представлениям Кузина о комфорте. Но сменив свою старую машину на темно-вишневую «семерку», Олег Юрьевич снова оказался «на нуле». Переход на новое место работы отодвинулся на неопределенное время, и он снова стал задумываться о том, что пора завершать службу и подыскивать себе место под солнцем, благо совместных предприятий с каждым днем становилось все больше и больше. Но вот незадача: после того, как человек, с которым Кузин встречался полгода назад в ресторане, вручил ему энную сумму, Олег Юрьевич почувствовал, что «попал на крючок». Сначала мягко, а потом все более жестко и настойчиво от него стали требовать «отработать» полученный аванс.