Не проси прощения (СИ) - Шнайдер Анна

Виктор вскочил с табуретки, почти упал рядом с дочерью, потянувшись к ней, как цветок тянется к солнцу, и не обращая внимания на горящую щёку. Но Марина отшатнулась в сторону, прорыдав:

— Не трогай меня, сволочь! Это всё ты, ты, ТЫ ВИНОВАТ!!!

— Марина… — Виктор хотел сказать, что да, он виноват, но это сейчас неважно и нужно думать не о том, кто виноват, а что делать дальше, но не успел — дочь, отняв руки от лица, вновь бросилась на него, пытаясь ударить по лицу. Горбовский не защищался, и маленький кулачок прошёлся по щеке и скуле, прежде чем в кухню вбежал Борис. Он молча, не растрачивая время на лишние восклицания, оттащил Марину от Виктора, перехватив её поперёк груди, и встал возле окна, прижав к себе и хорошенько зафиксировав, чтобы не могла вырваться.

— Пусти! — шипела девушка, пытаясь пихаться. — Я его убью! Это он искалечил нашу маму, ты что, не понимаешь?!

— Марина, успокойся, — ледяным тоном произнёс Борис, даже не дёргаясь от ударов по рёбрам. — Ты сейчас неконструктивна. Если ты его убьёшь, то просто сядешь в тюрьму, и всё. И Ирине Витальевне не поможешь, и Ульянку оставишь без мамы.

Борис говорил серьёзно и внушительно, словно с маленьким ребёнком, у которого случилась истерика, и это помогло. Марина перестала трепыхаться в его руках, застыла на месте, но продолжала сверлить поднимающегося с пола Виктора неприязненным взглядом.

А Горбовский не знал, что сказать. Впервые с того дня, как дети и Ира оказались в ювелирном салоне одновременно с ним и Дашей, Виктор столкнулся с ненавистью дочери — и вынужден был признаться самому себе, что с тех пор ничего не изменилось. Он по-прежнему не знал, как этому противостоять.

На него словно лавина с гор сошла, а он стоял у подножия, не в силах ни двигаться, ни даже закричать…

— Виктор Андреевич? — неожиданно позвал его Борис, продолжая прижимать к себе Марину. — С вами всё в порядке? Вы побледнели.

— Да пусть сдохнет! — почти выплюнула дочь прежде, чем Горбовский нашёлся с ответом. — Заслужил!

Услышать это было невыносимо больно — как получить удар ножом в грудь. Дыхание спёрло, в глазах засаднило, и несколько секунд Виктор не мог соображать, пытаясь справиться с удушающим чувством вины. А когда наконец снова включился в происходящее, то неожиданно обнаружил, что Борис, развернув Марину лицом к себе и обхватив ладонями за плечи… ругает её.

60

Виктор

— У тебя как язык повернулся, Марин? — говорил Борис негромко, но как-то очень весомо — каждое слово падало, словно камень. — Он твой отец всё-таки. — Марина пыталась что-то ответить, но Борис покачал головой. — Нет, молчи, не говори сейчас ничего, а то потом жалеть будешь. Давай так. Выслушаем Виктора Андреевича ради твоей мамы, а потом будем решать, что делать дальше. Свою ненависть к нему потом выльешь на меня, я вытерплю, а вот твоему отцу достаточно.

— Достаточно? — криво усмехнулась дочь, и Виктор прикрыл глаза — ему тяжело было смотреть на Марину, несмотря на то, что она в этот момент смотрела на Бориса. Но щёки её влажно блестели, и Горбовский видел, как по коже текут тонкие ручейки слёз. — Ты так считаешь?

— Да, я так считаю. Более чем достаточно, — твёрдо и спокойно ответил Борис. — Двенадцать лет отверженности и презрения, ваша с Максом изменённая фамилия и отчество — вполне достаточно.

— Мама здоровье потеряла!

— А твой отец всю семью. Не знаю, как для тебя, но для меня семья — это жизнь. И я, как ты помнишь, знаю, что это такое — терять всю семью.

— Боря…

— Всё, Мариш, хватит. — Зять развернул её лицом к Виктору, обхватил руками. — Говорите, Виктор Андреевич, то, что собирались сказать. Пока Ульянка ведёт себя тихо, будем здесь, если раскричится, пойдём в комнату.

— Хорошо, — ответил Горбовский сдавленно, поймал полный презрения взгляд дочери и вздохнул. Он понимал обоих — и Марину, и Бориса. И даже не знал, на чьей стороне выступает. Наверное, если бы дело касалось не его лично, он был бы на стороне Бориса и его спокойных аргументов. Но это ведь его, Виктора, жизнь и судьба… и его дочь, в глазах которой не было ничего, кроме яростной ненависти. Пусть там будет хотя бы равнодушие, но не ненависть… Почему-то Виктору казалось, что, пока Марина ненавидит его, Ира не выздоровеет. Как-то эти два факта оказались связаны в его мозгу, и настолько тесно, что разорвать эту связь он был не способен даже путём логических рассуждений. — Я не задержу вас надолго, ребята. Борис, ты верно сказал: семья — это жизнь. И Ира не хочет делать операцию, потому что не чувствует, что у неё есть семья.

— Как это может быть? — то ли прошипела, то ли просвистела Марина. — Мы любим маму!

— Любите, — кивнул Виктор, вспомнив, что Макс отреагировал примерно так же. — Но, когда я разрушил нашу семью, вы отдалились от неё. Скажи честно, Марин, когда ты в последний раз что-то праздновала вместе с мамой?

Дочь растерялась. Начала нервно покусывать губы, взгляд забегал по кухне — но признать, что отец прав, она просто не могла.

— Давно. Ну и что?

— У вас с Максом своя жизнь. А Ира… — Говорить об этом было смертельно тяжело. — Ира потеряла семью из-за меня. И жизнь утратила ценность. И, скорее всего, так и не приобрела. Даже несмотря на рождение Ульяны. Предполагаю, Ира не чувствует себя важной и нужной, считает, что вы не особенно опечалитесь, если она…

— Заткнись! — едва не закричала Марина, моментально рассвирепев. — Боря! Почему я должна слушать это?! Пусть он уйдёт! Немедленно!

Зять кивнул и, поглядев на Виктора, вежливо попросил:

— Виктор Андреевич, я думаю, вам сейчас и правда лучше уйти. Мы всё обсудим, и я вам позвоню.

— Только Ире ничего не говорите, — почти взмолился Горбовский, делая шаг назад, в сторону выхода из кухни. — Иначе она сразу заупрямится и всё будет напрасно. Надо действовать иначе.

— Не будем говорить, — подтвердил Борис к его облегчению. — Я за этим прослежу, обещаю. Идите.

Виктор кивнул, бросив на Марину последний взгляд — в отличие от её взгляда, раздражённого и злого, его был ласковым и виноватым, — и вышел из квартиры.

61

Виктор

На улице было уже темно — вечер, хоть и не поздний. И на небе среди серо-синих облаков тоскливо светилась полная луна, вызывая желание запрокинуть голову и завыть. Или напиться до беспамятства, а потом сесть в машину и закончить своё бренное существование, впечатавшись в ближайший столб.

Виктор опустил голову, чтобы больше не видеть одинокой луны на ночном небосводе, и потёр прохладными ладонями горящее лицо. Минутная слабость… не более. Надо жить дальше и не раскисать. Как минимум ради Иры и её будущего. А ещё ради Ульяны… Разве может он лишить внучку единственного дедушки?

Жаль, что сегодня Виктор так её и не увидел…

Марина… Неприязнь — точнее, даже ненависть — дочери причиняла словно физическую боль. Её пощечина и косой удар в скулу не были настолько болезненными, как обычные взгляды. Это выражение глаз… будто Марина смотрела не на него, своего отца, который когда-то дул на её разбитые коленки и вместе с ней лепил из пластилина ёжиков и лисичек для детского сада, а на злейшего врага. Не остыла, не забыла и не простила… Не смягчилась ни на каплю. Словно всё случилось ещё вчера.

Нормально ли вообще такое поведение? Виктор не знал, но тем не менее отлично понимал дочь. Как тут не понимать, если для него самого тоже всё как вчера случилось? Правда, в его случае это было гораздо логичнее — в жизни Горбовского, в отличие от жизни Марины, с тех пор ничего важного не случалось. Работа, дом, попытки вновь стать семейным человеком… нелепые, безнадёжные попытки. Так трепыхается муха, уже угодившая в паутину. Так в предсмертных конвульсиях дёргается почти утонувший человек…

Виктор вздохнул и сел в машину, достал из кармана телефон, быстро просмотрел сообщения в мессенджере. В основном они были от пациентов, и Горбовский привычно ответил всем на заданные вопросы. Только потом, когда эти диалоги опустились вниз, он обнаружил пришедшее с телефона отца сообщение с номером и короткой припиской: «Кира Алексеевна. Поговори с ней заранее, чтобы она внесла Иру в план по операциям». Виктор согласно кивнул и уже хотел набрать номер этой Киры, как вдруг обратил внимание на общий рабочий чат.