Улугбек - Глеб Голубев

— Казий передумал, о великий эмир! — торопливо стал выкручиваться вороватый вельможа, который давно уже поставил этих лошадей в свою собственную конюшню. — Он не смог достать лошадей и просит сбрить ему бороду.

Улугбек рассмеялся и махнул рукой. Тем дело и кончилось.

Продолжались и столкновения с шейхами. Одного из них Улугбек насильно, против его воли, заставил принять хлопотную должность городского казия. Шейх вынужден был подчиниться, но затаил злобу на правителя.

Кроме мелких стычек, были и дела куда посерьезнее, которые настраивали церковников и суфиев против Улугбека. Он не только погрязал в безбожии, но и дерзнул покушаться на их карманы. Когда положение в стране наладилось и пополнилась казна, Улугбек несколько снизил налоги. Это принесло некоторое облегчение широким народным массам. Но зато он приказал повысить тамгу — так назывались сборы в казну с торговли и промышленности. А торговля и различные мастерские приносили немалый доход не одному Хадже Ахрару, но и всем «святым людям».

Духовенство было настолько заинтересовано в этих доходах, что даже иногда объявляло в своих проповедях тамгу греховной, преступлением против шариата. Легко представить, какой вой подняли муллы, дервиши и суфии, когда Улугбек повысил сборы тамги!

Одним из первых подал голос некий сейид Ашик. Его весьма ценил Хаджа Ахрар и даже сравнивал проповеди сейида с поучениями пророка Моисея. Сейид этим страшно гордился и хвастался.

Однажды Ашик произносил в соборной мечети очередную проповедь. Сначала он долго пугал слушателей страшным судом. С завыванием он читал зловещую суру из корана, в которой особенно подробно расписывались муки будущих испытаний:

Когда разверзнется небо,Которое будет повиноваться аллаху и постарается выполнить его повеление;Когда земля будет распростерта ровным пластом,Когда она выбросит из недр своих все, что содержала и оставляла нетронутым,Когда она будет повиноваться аллаху и постарается исполнить его повеления.Тогда ты, о человек, желавший бы увидеть аллаха твоего, увидишь его!Кому дадут книгу его дел в правую руку,Тот будет сужден с кротостью.Он, радуясь, возвратится в свое семейство.Кому дадут книгу его дел назад к спине,Будет призывать смерть,Когда станет гореть в огне.На земле он веселился среди своего семейства.Он воображал, что никогда не явится перед аллахом,Но аллах видел все!..

В толпе хмолящихся раздавались покаянные выкрики и причитания. Чувствуя, что атмосфера достаточно накалилась, сейид завел речь о том, что порой жители некоторых городов подвергают себя опасности вечных загробных мук совсем безвинно, только из-за греховности своих правителей, забывших о законах шариата и насаждающих в своих владениях поганые обычаи неверных.

— Не забывайте о судьбе народа египетского, о правоверные! — неистовствовал он, приплясывая на священном возвышении—михрабе, украшенном редкой красоты резьбой. — Вспомните фараона, который грехами своими обрек свой народ на вечные муки! Аллах хотел предостеречь его и послал к нему пророка Моисея. Но он не послушался указания божьего...

Намек был более чем прозрачный. Улугбек ловил косые, неодобрительные взгляды окружающих. Дождавшись, когда сейид кончит проповедь, он подошел к нему и спросил вежливо, но намеренно громко, чтобы слышало побольше людей и потом разнесло по городу:

— Скажите, премудрый сейид, кто, по-вашему, хуже: я или фараон, о грехах которого вы так красочно говорили нынче?

Ашик, почувствовавший какой-то подвох, но еще не понявший, куда клонит правитель, осторожно ответил:

— Фараон хуже.

Улугбек довольно кивнул и спросил снова:

— А кто, по-вашему, лучше: Моисей или вы, достопочтенный сейид?

— Конечно, пророк Моисей.

Теперь настал момент для сокрушительного удара, и Улугбек холодно и строго сказал:

— Аллах приказал Моисею не говорить с фараоном грубо и даже наказывал: «Скажи ему мягко», — не так ли, сейид? Почему же вы, который хуже Моисея, говорите мне, который, по вашим словам, все-таки лучше фараона, таким грубым образом?

В толпе внимательно слушавших придворных кто-то засмеялся. Лицо у сейида вытянулось, побагровело. Он забормотал что-то неразборчивое и попятился. Улугбек повернулся и вышел из мечети.

Порой он чувствовал себя совсем одиноким. Покоя не было даже в собственном доме, в своей семье. Приезжая в Герат, Улугбек видел, что сын Абдал-Лятиф все больше отдаляется от него. Он во всем слушался бабку, много времени проводил в беседах с суфиями и дервишами. Это было тем более обидно, что юноша вырастал вовсе неглупый, энергичный и, кажется, властолюбивый. Как и Улугбек в «молодости, Абдал-Лятиф начал увлекаться астрологией. Отец радовался этому, надеясь, что из сына, может быть, вырастет не только наследник его власти, но и преемник научных трудов.

Но он насторожился, когда по приезде его в Герат сын вдруг хмуро сказал ему однажды:

— Я знаю, что ты мне враг.

— Почему? — удивился Улугбек.

— Так говорят звезды. Я составил себе гороскоп, и оказалось, что ты убьешь меня.

— Какая ерунда! Ведь я же родной отец тебе, — рассмеялся Улугбек и привел старинное изречение, которое часто любил теперь повторять: — Дело не в том, что небесный купол движется, а все, что делается, по усердию «мужественных делается.

Но сын продолжал хмуриться и враждебно смотреть на него. Переубедить его было не так-то легко. Тогда Улугбек попытался клин вышибать клином: против зловещей выдумки звездочетов выставить заповеди корана:

— Ты забыл указание пророка о том, что есть пять вещей на свете, которые известны только одному богу и спрашивать о них нельзя? Только аллах знает, пойдет ли дождь, каким зреет ребенок во чреве матери, что будет завтра, а также когда и где умрет каждый человек. Гадать об этом по звездам грешно.

Сын повеселел, хотя, кажется, и не был убежден до конца. Но для Улугбека давно уже потеряли прежнее значение туманные пророчества по звездам, которые он успел так хорошо изучить. Он скоро забыл об этом разговоре — и напрасно: другие воспользуются суеверием Абдал-Лятифа и постараются, чтобы это пророчество оправдалось—только наоборот...