Русалья неделя - Воздвиженская Елена

Лиза вернулась наутро сама. Бледная и с потухшим взором, но при этом необычайно возбуждённая и подвижная.

– Маменька, папенька, мы обвенчались с Николашей, – объявила она бросившимся ей навстречу родителям.

Барыня ахнула и упала на руки супруга.

После того утра Лиза слегла в постель и больше не вставала. Она становилась всё бледнее с каждым днём, слабела с каждой ночью, словно кто-то невидимый тянул из неё силы и жизнь. Но кто? Родители сходили с ума, но ничего не могли поделать. Доктора, привезённые из города разводили руками, прописывая порошки наугад. А однажды вечером к барам попросилась старушка. Её велели пропустить, и в комнату вошла старая крестьянка, одетая в тёмные одежды и повязанная платком по самые глаза.

Поклонившись хозяевам она попросила слово.

– Говори, что у тебя, – кивнул усталый барин.

– Знаю я, что с дочкой вашей, – сказала старуха, – Бывалошний к ней посватался, да чёрное венчание отслужили над ними нечистые, стала она ему женой. Он и тянет из её жизнь.

– Бывалошний… – пробормотала барыня и вмиг перед глазами её встала пустая колыбель и чёрная рваная тень, мечущаяся по потолку.

– Он самый, матушка, – повторила старуха, – Теперь только Господь Бог может дочку вашу спасти. Вы не медлите, везите её в монастырь, там сорок утренников надо ей причащаться и пост держать, да чтобы монахи над нею читали сорок дней без перерыву. А когда минет сорок дней, тогда и разрешится всё.

– Как разрешится? – спросил белый, как полотно, барин.

– Ежели будет воля Божия, дак останется Елизавета жива, а нет – дак отойдёт. Но отойдёт чистой, упокоится с миром. А ежели не сделать того, что я велю, то умрёт она непременно, да только не упокоится уж тогда, а станет такой же нечистью, как и жених её.

Старуха откланялась и бесшумно исчезла в тёмном проёме двери.

В ту же ночь баре собрали Лизоньку в путь. С тяжёлым сердцем оставили они дочь в стенах обители и вернулись домой. Барыня же дала обет, коль выживет и поправится дочь её, то уйдёт она в монастырь, и всю оставшуюся жизнь будет служить Господу.

Потекли дни. Родители каждый день были в храме, и на коленях молили Бога о даровании жизни своему дитяти. Шла борьба не на жизнь, а на смерть. Что творилось в усадьбе и не передать. Грохотало и стучало, летали предметы и вещи, хлопали окна и гремело по крыше. Бывалошний искал свою жену…

И вот минуло сорок дней. С трясущимся сердцем приехали барин с барыней в монастырь, боясь узнать страшное. Но тут увидели они, как навстречу им бежит по двору Лизонька. Румяная, весёлая и совсем-совсем здоровая. Долго плакали они от счастья, обнимая друг друга. А после приезда домой, сообщила барыня супругу о своём обете.

– Прости меня, супруг мой любимый, – встав на колени перед мужем, сказала барыня, – Обет я дала, коли Лизонька наша поправится, то уйти в монахини.

– Поднимись с колен, моя милая, – ответил тихо супруг, – Мне нужно тебе кое-что сказать. Я ведь тоже дал такой же обет Богу. Как отдадим Лизавету замуж, так и исполним своё обещание.

Через год играли свадьбу в усадьбе. Лизавета вышла замуж за Михаила, с которым познакомилась она в монастыре, когда тот с родителями приезжал на службы. Молодые светились любовью и счастьем, а родители радовались, глядя на них. Спустя два месяца барин и барыня исполнили свой обет.

Пустая зыбка

– Не качай пустую зыбку, не к добру это, – одёрнула Арину свекровь, хлопотавшая рядом по дому.

Арина пришла в дом свёкров недавно. Почти сразу же после свадьбы с Власом и отяжелела, а вот уже и скоро срок рожать придёт. Страшно было Арине, столько всего подружки-то замужние рассказывали про роды. У Катюшки вон никак ребёночек не выходил на свет, так повитуха его на сахарок выманивала, еле разродилась. У Дуняши ножками вперёд лежал, так её вниз головой к матице подвешивали, чтоб перевернулся. У Машки тяжело шёл сынок, уж она и косу свою жевала, и узлы все на одежде развязала, и косы-то распустила, и лишь, когда все в доме пояса сняли, да калитки, окошки и ворота отворили, тогда только и вышел богатырь её Николушка.

И так страшно, а тут ещё свекровь своими приметами всё запугивает, пряжу не пряди, носков не вяжи, на пороге не сиди, зыбку пустую не качай. А она просто задумалась, вот и вышло так, что начала качать, представила, что уже всё позади, что уже лежит дитятко её в колыбельке, агукает. Арина уже и куклят обережных наделала, чтобы в зыбку класть к маленькому, злых духов отпугивать. Со дня на день уже должно было всё случиться. Свекровь по этому поводу в поле её не отсылала, жалела, дома оставляла. Тут и баня, и повитуха, бабка Горошиха, рядом. Прозвали её так за то, что была она росточку махонького, вся плотненькая да кругленькая, бежит, бывалоча, по селу, торопится на своё дело, словно горошинка катится.

Ночью, как все спать улеглись, непогода вдруг разыгралась, гроза. Молнии сверкали, озаряя избу мертвенно-белым своим светом, под крышей выло, на поветях будто ходил кто-то, охая и вздыхая, громыхал раскатисто и протяжно гром. Арине отчего-то сделалось страшно, как тогда, когда была она ещё малой девчонкой и верила в бабушкины сказки. Да сказки ли? Возник вдруг в памяти образ, зазвучал голос покойной бабушки под журчание веретена…

– А когда робёночек вот-вот народиться должен, то сбираются всякие возле того места. К избе близко не подходят, побаиваются, кругом всё бродят, летают. Ещё и сама баба не знает, что нынче родит, а те уж знают и выжидают.

– А для чего выжидают, бабушка?

– А чтобы дитя подменить на своего подкидыша, а настоящего-то ребёночка себе забрать.

– А на что он им?

– Да для разного, кому на что. Укрут тот хозяину своему, Ырке тащит, а тот и ест дитя. Полуночницы да ведьмы, Богинки да Кикиморы – у тех свои антересы. Пока дитя не окрестят нельзя его в потёмках из избы выносить, да на ночь свет гасить в избе. А в зыбку-то пеленашку надобно класть, чтобы нечисть с толку сбить. Особливо-то Полуночница любит младенцев таскать, девчонок. Коль унесёт, то такой же вырастит, как она сама.

Потрясла Арина головой, отгоняя думки о прошлом, тут гром громыхнул, и почуяла она – началось…

Поначалу терпела Арина, после, как невмоготу стало, свекровь разбудила. Та охнула, отправила Власа за бабкой Горошихой, свёкру велела ворота отворять, да баню подтопить, чтоб теплая вода была, а сама принялась всё необходимое готовить, бабье. И вот прикатилась колобком повитуха, увела Арину в баню в дальний угол огорода.

К тому времени уже ох, как больно, было ей. Живот сводило так, что становился он каменным, пальцы сжимались в кулаки, а в глазах темнело.

– Больно шустра ты, девка, – суетилась около неё бабка Горошиха, – Обожди малость, нельзя так быстро-то, и робёночка повредишь и себя.

Да какой тут годить? Разве подождёшь, когда дитя на свет просится?

– Буря-то какая нынче разыгралась, – приговаривала бабка Горошиха, – В недобрый час ты рожать, девка, удумала.

– Нарочно я что ли?

– Да не нарочно, конечно, только нам с тобой осторожными вдвойне надо быть. Кабы младенца не спортили.

– Кто? – простонала сквозь пелену небытия Арина.

– Известно кто, те, не хочу и произносить. Они в такие ночи завсегда рядом с жильём человеческим кружат.

– Ой, не могу я, не могу, – кусала Арина рукав своей рубахи, – Машка говорила, что с ночи началось и до зари она болела, отчего у меня так быстро?

– У кажной по своему, девка, не боись, сейчас дело начнётся, силы береги.