Звезды сделаны из нас - Ру Тори

— Хочешь контрошу за тебя напишу?

Предложение заинтересовывает его даже больше, чем мой наряд.

— А когда я отказывался?

— Тогда нужно кое-что сделать.

— А что?

Физичка резко оборачивается и шикает на нас.

— Сейчас оба пойдёте к доске!

Мы замолкаем и я, подмигнув Гальскому, достаю телефон, давая понять, что ответ напишу. Он возвращается на своё место, а я обдумываю, как лучше всё обставить.

На четвёртом Жанна Ильинична объявляет о вечере памяти, что все, кто хочет, а в особенности те, кто дружил и общался с Макаровым, обязаны подготовить короткую памятную речь. Сказать пару слов о Макарове, о том каким он был хорошим другом, и как нам всем теперь его не хватает. Пока она всё это говорит, мне смешно. Забавляет формулировка «кто хочет — обязан». Такой типичный школьный подход. Вроде и интересуются твоими желаниями, но тут же дают понять, что никому они не нужны. Организатором этого потрясающего мероприятия назначают Соболеву. Она должна будет составить список участников и контролировать их подготовку к выступлению. Однако список составляет сама Жанна Ильинична. Соболева только записывает. Классная проходит по рядам и тычет пальцем в тех, на ком останавливается её взгляд. В основном, это шобла: Титов, Румянцева, Юсупов, Журкин, Ляпин, Моргунова. Остальные в «А» классе. Им поручается за два дня написать «памятную речь» и сдать на проверку классной. Естественно, они возмущаются. Среди них нет никого, кто мог бы нормально связать хоть пару слов. А четвёрка по русскому, кажется, только у Моргуновой. Но Жанна Ильинична строга и непреклонна. Говорит, что кто этого не сделает, будет сдавать по десять отрывков из «Войны и мира». Угроза страшная даже для меня, потому шобла, всё ещё недовольно ворча, принимает условия.

В первый момент, когда Жанна Ильинична доходит до моей парты и, развернувшись, возвращается к учительскому столу, я ликую. Радуюсь, что от меня отвязались. Но после того, как она начинает наставлять Соболеву «спрашивать с них жёстко», а та вяло кивает и с опаской косится на Румянцеву, до меня вдруг доходит, что я чуть было не прошляпил свой шанс.

— Жанна Ильинична, а можно мне? — торопливо вскакиваю с места.

— Чего тебе?

— Жёстко их проконтролировать.

Пока я это говорю, в голове созревает мегаплан. Ещё необдуманный, интуитивный, но я уже предвкушаю, как можно всё круто обставить.

— Елена Львовна сказала, что ты отказался.

— Так это было позавчера. А сегодня я согласен.

Классная критически осматривает меня с ног до головы.

— Что у тебя за вид, Филатов?

— А что не так?

— Он не школьный.

— Елена Львовна велела надеть траур.

— Всё понятно, — Жанна поджимает губы, но тему предпочитает не развивать. — Забери список у Соболевой и запомни: с тебя я тоже буду жёстко спрашивать.

Я решаю одним махом убить сразу нескольких зайцев. Во-первых, у меня теперь есть официальное право власти над шоблой, пускай в таком незначительном вопросе, но это лучше, чем ничего. Во-вторых, можно сделать так, чтобы Макаров получил по заслугам. Ну, а в третьих, мама решит, что я «внял её увещеваниям» и успокоится. Кроме того, мне будет чем удивить Нелю и обставить всё как торжество справедливости.

— Чего ты добиваешься, Филатов? — на перемене подваливает Румянцева, её чёрные волосы топорщатся в разные стороны, будто вороньи перья. — Объясни, пожалуйста, что происходит. Все эти годы ты сидел и помалкивал, а теперь, что ни день — какая-то выходка.

— Это я ещё рано начал. Илья Муромец тридцать три года сидел и помалкивал.

— А тебе не кажется, что один ты эту войну не потянешь?

— А я и не один, — перед глазами проносится картинка, как мы с Нелли, стоя спиной к спине, держим перед собой обнажённые мечи.

— Да? — Румянцева подозрительно прищуривается. — И кто же за тебя впряжётся?

— Лучше я скажу, чего добиваюсь, — выдерживаю многозначительную паузу и наслаждаюсь её нетерпением. — Я хочу, чтобы вы признали, что Макаров был уродом и теперь слушались только меня.

Сначала у Румянцевой открывается рот, потом расширяются глаза:

— А ты не офигел?

Я смеюсь и пожимаю плечами.

— Ты пошутил, да? — с неуверенностью спрашивает она, но в глазах читается прежнее изумление.

— Думай, как хочешь.

— Если ты продолжишь это, у тебя точно будут неприятности.

— Скажи своим, что я советую им в следующий раз меня сразу убить, иначе я буду залавливать их по одному.

— Нет, ты точно больной.

— Пишите лучше ваши речи и не теряйте время. Вам придётся очень постараться, чтобы придумать хоть что-то хорошее, что можно сказать о Макарове.

— Не волнуйся, — Румянцева принимает свой обычный нахальный вид. — В Гугле уже всё написано.

На биологии показывают документальный фильм ВВС про различия между мужчинами и женщинами. Внезапно это оказывается любопытно, и я закидываю Нелю сообщениями: «Представляешь, если запустить в лабиринт мужчин и женщин, то мужчины раньше женщин найдут выход». «У мужчин сильнее, чем у женщин развито стремление принадлежать какой-то группе». «Женщины лучше различают цвета, зато мужчины хороши в отслеживании быстро движущихся объектов». «Из-за тестостерона мужчинам проще похудеть и быстрее набрать мышечную массу» и всякое такое прочее.

Она пишет: «Это всем известные факты, Глеб. Ты что с луны упал? А ещё женщины лучше чувствуют запахи, а мужчины чаще прислушиваются к своему самочувствию».

Я наверное и впрямь упал с луны. Всё это совершенно для меня ново.

— Хочешь, сходим сегодня в Третьяковку? — от биологии я уже отвлёкся.

— Ты серьёзно?

— Абсолютно. Вот прямо после школы и выдвинемся. Я буду всё снимать и показывать тебе, как будто мы вместе.

Неля какое-то время не отвечает, но я в восторге от своей идеи и кажется странным, что мы не додумались до этого раньше.

— Ты, кстати, знаешь, что Третьяков подарил свою галерею городу с условием, чтобы посещение в ней было совершенно бесплатным, а когда император предложил ему за это дворянство — отказался, ответив, что купец никогда не сможет стать дворянином.

Наконец, Неля возвращается в сеть.

— А разве там можно снимать на телефон? У нас знакомые недавно из Москвы приехали, говорят, даже фотографировать в галерее запрещено.

Точно. Об этом я и не подумал. На улице по-прежнему идёт дождь и отправиться на прогулку тоже не вариант.

— Я бы пригласил тебя в кино. Но это будет извращение: транслировать весь фильм с экрана.

— Можешь пригласить меня в кино дома. Устроим сеанс одновременного просмотра.

Видимо я уже совсем потерял голову, потому что её предложение очевидно.

— Отлично! Тогда я приглашаю тебя в кино. Только фильм выбираешь ты.

— А ты покупаешь попкорн, — смеётся она тремя смайлами.

— Запросто! Говори адрес.

— Ты серьёзно? Я же пошутила.

— А я нет. У вас же в городе есть доставка?

— Есть, конечно, но это совсем не обязательно.

— Обязательно! У нас должно быть всё одинаковое, чтобы получился эффект присутствия.

— Не могу поверить, что ты хочешь сделать это на самом деле.

— Можешь не верить. Просто напиши адрес.

Едва я успеваю отправить последнее сообщение, как заканчивается урок, а потом у нас физра и телефон приходится оставить в раздевалке.

Пока переодеваемся, пацаны то и дело косо поглядывают и я внутренне готовлюсь, что могут напасть. Но они не решаются. И я ощущаю новый прилив уверенности в том, что смогу их победить и не только физически.

Однако эта непоколебимая уверенность длится всего один урок, пока мы бежим кросс и потом сдаём норматив по метанию мяча, потому что после, когда я весь из себя довольный возвращаюсь в раздевалку, то не обнаруживаю ни своих вещей, ни рюкзака.

— Быстро всё отдали, — кидаюсь сразу к Журкину, но тот жёстко отпихивает меня.

— Отвянь, припадочный.

В тесноте небольшой комнатушки они плотно обступают меня.