Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне нравится простота и непосредственность итальянцев. Они бурно воспринимают все новости, которые я или Миша пытаемся им втолковать, рассказывают сами (пока преимущественно жестами), о чем им удалось узнать. Уже не раз они приносили нам «на пробу» немудреные итальянские кушанья, а если, случается, поспевают к нашему ужину, то с удовольствием, без долгих приглашений, подсаживаются к столу, с аппетитом уплетают вместе с нами либо жареную картошку, либо ржаные оладьи, либо те же деруны. Для краткости мама, а за нею и почти все остальные стали звать Джованни – Ваней, а Кончитту – Читой.
А сегодня мы наконец поняли связь между названиями городов Неаполь и Пьомбино, что были произнесены итальянцами в первый их визит. Неаполь – родной город наших знакомцев. Но несколько лет назад муж Катарины ушел из семьи и поселился с новой женой в Пьомбино. Кончитта и Джованни иногда навещали отца, и случилось так, что Джованни оказался в его семье тогда, когда фашисты пытались захватить этот город с острова Корсика. Как мы поняли из рассказа Джованни, городские власти струсили и покинули Пьомбино. И тогда на защиту города поднялось все его население. Старики, женщины и дети строили на улицах баррикады, а студенты, рабочие, матросы отправились в порт, где заняли береговые батареи и открыли по кораблям противника ураганный огонь. В результате ожесточенного боя фашистский караван был полностью разбит.
Джованни рассказывал вдохновенно, при этом энергично помогал себе жестами, мимикой, головой, руками, ногами. Голубые глаза его потемнели, смуглое лицо разрумянилось. Стараясь, чтобы мы лучше поняли то, как дружно, в едином порыве сплотилось простое население Пьомбино против ненавистных фашистских захватчиков, он вдруг резко притянул к себе за плечи оказавшихся рядом с ним Мишу и Леонида. Вот так! Вот так – плечо в плечо – встали они против немецких оккупантов!
Мне вспомнилось, как однажды Маковский рассказывал нам об итальянских «гарибальдийцах» и о восстании в Неаполе, что произошло прошлой осенью. «Си! – радостно воскликнул Джованни и поднял перед собой четыре пальца. – Си! Вот столько дней Неаполь был свободен от захватчиков!»
Джованни выполнил данное им в прошлый раз обещание – притащил сегодня с собой банджо – музыкальный струнный инструмент, напоминающий нашу мандолину или домру. Он довольно хорошо играет, а как поет! Его молодой, сильный и вместе с тем мягкий, гибкий голос полон удивительной красоты, пленяет нежностью, тайной грустью и чем-то еще таким, неизведанным, от чего сжимается в непонятном смятении сердце и хочется плакать.
Мы с Симой попросили Джованни исполнить ту песню, которую впервые услышали февральским вечером. Он подумал, вспоминая, затем, тронув легонько пальцами струны и вопросительно глядя то на меня, то на Симу, запел уже знакомое нам:
…Мамо сантанте фели-иче,
Мамо сантанте амо-ора…
Кончитта тотчас принялась помогать брату. Ее голосок тоже был чист и свеж, но он звучал значительно слабее, хотя, в общем-то, их дуэт получился замечательным. Потом я взяла из рук Джованни банджо и попыталась сама сыграть те известные мне еще из довоенных времен итальянские мелодии, что когда-то наигрывала дома на своей, подаренной мне Костей домрушке. К моему удивлению, и к бурному восторгу итальянцев, у меня – правда, не сразу – но все же стало получаться, а вскоре я уже довольно сносно воспроизвела мелодии итальянских песен – «Скажите, девушки, подружке вашей», «Чилитту», «Прощание с Неаполем». Перебирая струны, я начала тихонько напевать, и Джованни с Кончиттой тотчас же принялись вполголоса вторить мне на своем итальянском языке. И, несмотря на разноязычицу, наше «трио» также получилось просто великолепным.
– Спой, пожалуйста, еще вот эту песню – ты ее наверняка знаешь, – сказала я, возвращая банджо Джованни и, напоминая мелодию, напела:
…Как дивно светит после бури солнце.
Лучами алыми мир озаряя…
– Знаешь, – поясняла я, – у нас в школе был замечательный учитель пения, и эту песню мы разучили и пели на уроках. Нам она очень нравилась. Позднее, когда пришли немцы, я часто слышала, как они пиликали эту же мелодию на своих губных гармошках.
– Си. Карашо, – охотно согласился Джованни и добавил в обычном своем «стиле»: – Рюсски – си, гут. Итальяно рюсски – лублу. Гитлер – капут. Палучишь в ухо. Шайзе.
Это, по-видимому, значило, что он, Джованни, не возражает, когда его родные итальянские песни исполняют любезные его сердцу русские. Но он категорически против того, чтобы их пели немцы. Словом, и Гитлер, и остальные немецкие фашисты – дерьмо. Словом, капут им всем.
И Джованни запел. И на этот раз пел так, словно решил окончательно сразить всех. Его необыкновенной красоты гибкий голос временами будто бы прорывался в недосягаемую заоблачную высоту, парил там, встречая восходящее светило, и тогда, будоража сердца слушателей, звенел, как натянутая до предела, грозящая вот-вот лопнуть, струна. А то словно бы опускался в прохладную, бархатистую мглу ночи, нес с собой обволакивающее, облегчающее душу умиротворение и благодатный покой.
…Я знаю солнце, еще светлее,
О, дорогая, со-олнышко мое,
Одно, о, до-рогая,
Солнышко ты, солнышко мо-ое…
Мне показалась тесной просторная комната, и я, подойдя к окну, отодвинула край маскировочной шторы, распахнула обе створки. Навстречу хлынул поток свежего, наполненного ночной прохладой, весенней влагой и резким запахом просыпающейся земли воздуха. В сгустившихся сумерках я увидела под своим окном Эрну с жмущимися к ее коленям Хансом и Паулем. А чуть поодаль, возле Гельбовой калитки, молча слушали нашего итальянского певца фрау Гельб и Анхен.
– Добрый вечер, – шепотом, чтобы не нарушить пение, приветствовала я их и, отвечая на вопросительный взгляд Эрны, пояснила: – Это поет итальянец, новый рабочий Бангера… Однако что же вы там стоите? Пройдите, пожалуйста, в дом.
Фрау Гельб и Эрна отрицательно замахали руками, а Анхен все же поднялась на крыльцо, вошла в комнату.
Но Джованни больше не стал петь. Раскрасневшийся, взволнованный, он смущенно слушал наши похвалы.
– Тебе, Ваня, надо обязательно петь на сцене, – с жаром сказала ему мама. – Вот окончится война – иди в артисты. В театр иди, понимаешь?
– О-о, театр! – Неожиданно и Кончитта, и Джованни разразились потоком слов, красноречивых жестов. И мы поняли, что Джованни уже в какой-то мере знаком со «сценическими подмостками», что он не раз уже
