1977. Кошмар Чапелтауна - Дэвид Пис

В моей памяти вспыхнула лампочка, вырвав из темноты прошлое.

Два других полицейских шли обратно через стоянку, промокшие и запыхавшиеся.

– Вот падла, – сказал старший из них, уперев руки в колени и опустив голову.

– Кто это у нас тут? – спросил второй.

– Говорит, что он – Джек Уайтхед из «Поста».

Толстый старый полицейский поднял глаза:

– Сукой буду. Вспомни черта, он и появится.

– Дон, – сказал я.

– Давно не виделись, – кивнул он.

«А я вот еще не успел соскучиться», – подумал я. День подошел к концу, чумовой день бессвязных видений и проклятых воспоминаний, все камни разбросаны, все мертвые поднялись из-под могильных плит, вернулись на этот свет, воскресли в живущих.

– Это – Джек Уайтхед, – сказал сержант Дональд Хамфрис.

Навес над нашими головами отяжелел от дождевой воды.

– Это мы с ним обнаружили Экзорциста в ту ночь, о которой я вам рассказывал.

«Ага, – подумал я. – Как будто он кроме той ночи никогда больше ни о чем не говорит, как будто он на секунду понял смысл того, что видел той ночью, той ночью, когда мы стояли перед холмами и фабриками, перед костями и камнями, перед мертвыми и живыми, той ночью, когда Майкл Уильямс лежал голый под дождем на газоне у своего дома, держал Кэрол в объятиях и гладил ее по окровавленным волосам в последний раз».

Но может быть, он вовсе и не рад был меня видеть, потому что его улыбка быстро исчезла за пасмурной гримасой, и он сказал, качая головой:

– Ну так что? Как дела, Джек?

– Лучше не бывает. А ты?

– Грех жаловаться, – сказал он. – Что, интересно, занесло тебя в эти края?

– Просто заехал перекусить, – ответил я.

Он показал на мешок, который я все еще держал в руке, и улыбнулся:

– И прошвырнуться по магазинам?

– До Рождества-то всего ничего, Дон.

Я ехал обратно, выжав все восемьдесят.

Я взлетел по лестнице, открыл дверь, скинул ботинки, повалился на кровать, открыл журнал, надел очки и уставился на Клер.

«Горячая сперма».

Выпуск номер три, январь 1975 года.

Я перевернул его – ничего.

Я открыл первую страницу – кое-что:

Журнал «Горячая сперма» издается компанией «Эм-Джей-Эм Паблишинг Лтд». Печать и распространение – «Эм-Джей-Эм Принтинг Лтд», 270 Олдхэм-стрит, Манчестер, Англия.

Я подошел к телефону и набрал Милгарт.

– Следователя Фрейзера, будьте любезны.

– Боюсь, он уже ушел…

Трубку вниз, обратно на кровать, обратно к… Кэрол, принявшей позу Клер.

– Вот это тебе нравится, да?

– Нет.

– Вот так твоя китайская сучка делает, да?

– Нет.

– Давай же, Джек. Трахни меня.

Я побежал в кухню, открыл ящик, вытащил мясницкий нож.

Она засунула пальцы во влагалище.

– Давай же, Джек.

– Оставь меня в покое, – заорал я.

– Ты что, собираешься им воспользоваться, да? – сказала она, подмигивая мне.

– Отстань от меня.

– Возьми его лучше с собой, когда поедешь в Брэдфорд, – засмеялась она. – Закончи то, что он начал.

Я бросился через комнату с ножом и ботинком в руках, вскочил на кровать, стал бить ее по голове, по белой коже с красными полосами, ее светлые волосы потемнели, все стало липким и черным, смех и крики – до тех пор, пока не осталось ничего, кроме грязного ножа в моей руке, седых волос, прилипших к каблуку моего ботинка, капель крови на цветном развороте с изображением нашей дорогой Клер Стрэ-чен, мокрых пальцев и красной дырки.

Моя рука похолодела, из нее сочилась кровь.

Я порезался мясницким ножом.

Я бросил нож и ботинок на пол и приложил к голове большой палец. Я нащупал вмятину:

Я – жертва твоих мучений; я

в отчаянии.

Я обернулся и увидел ее.

– Прости меня, – зарыдал я.

– Я люблю тебя, Джек. Я люблю тебя, – сказала Кэрол.

Джон Шарк: Значит, Боб, королевская флотилия не произвела на вас большого впечатления?

Слушатель: Проклятая погода подвела, черт ее побери.

Джон Шарк: На вот фейерверк – это было нечто…

Слушатель: Ага, но я-то что хочу сказать: много ли народу вспомнит сегодня Юбилей короля Джорджа?

Джон Шарк: А когда это было?

Слушатель: Вот видите? Я об этом и говорю. Это было в тысяча девятьсот тридцать пятом году, Джон, в тридцать пятом, черт побери.

Глава пятнадцатая

Мне снова приснился сон, что я сижу на диване, на помойке. Диван пропитан кровью, кровь сочится сквозь мою одежду, сквозь мою кожу. А рядом со мной сидит этот журналист Джек Уайтхед, и по его лицу течет кровь. Я смотрю вниз и вижу, что на моем колене сидит Бобби в голубой пижаме и держит в руках большую черную книгу. Вдруг он начинает плакать, а я поворачиваюсь к Джеку Уайтхеду и говорю: «Это не я».

Она спит, сидя в большом жестком кресле рядом со мной. Бобби дома, с соседями.

Я встаю и иду, зная, что ему суждено умереть, зная, что это случится, как только я уйду, зная, что я все равно не могу остаться, не могу остаться, зная:

Зная, что мне надо найти те протоколы, найти те протоколы, чтобы найти его, найти его, чтобы остановить его, остановить его, чтобы спасти ее, спасти ее, чтобы избавиться от этих мыслей.

Зная, что я должен избавиться от этих мыслей о Дженис.

Зная, что я должен избавиться от этих мыслей о Дженис, избавиться от этих мыслей о Дженис, чтобы все это закончилось, чтобы я мог начать все сначала ЗДЕСЬ.

Здесь, с моей женой, здесь, с моим сыном, здесь, с ее умирающим отцом.

Мое новое обещание, новая молитва:

Остановить его, чтобы спасти ее,

спасти ее, чтобы начать сначала.

Начать сначала.

ЗДЕСЬ.

Она открывает глаза.

Я говорю: «Доброе утро». Я извиняюсь.

– Во сколько ты пришел? – спрашивает она шепотом.

– Сразу как только освободился, около одиннадцати.

– Спасибо, – говорит она.

– Бобби с Тиной? – спрашиваю я.

– Да.

– Она не против?

– Она бы сказала, если бы была против.

– Мне надо идти, – говорю я, глядя на часы.

Она пододвигается, чтобы пропустить меня, потом хватает за рукав и говорит:

– Боб, спасибо тебе. Серьезно.

Я наклоняюсь и целую ее в макушку.

– Пока, – говорю я.

– Пока, – улыбается она.

Я еду из Лидса в Уэйкфилд, на шоссе Ml по-воскресному пусто, радио – на всю катушку:

– Восемьдесят четыре человека арестованы в Уилесдене, у здания Гранвикских лабораторий. Общественность обвиняет полицию в чрезмерной жестокости, агрессивности и провокации.

Я ставлю машину на Вуд-стрит. Снова начинает накрапывать. Вокруг – ни души.

– Боб Фрейзер из Милгарта.

– И чем же я могу вам помочь, Боб Фрейзер из Милгарта? – говорит сержант на вахте, возвращая мне удостоверение.

– Я бы хотел поговорить со старшим следователем Джобсоном, если он на месте.

Он снимает трубку, спрашивает Мориса, говорит ему, что это я, и пропускает меня наверх.

Я стучу дважды.

– Боб! – Морис встает и протягивает мне руку.

– Прости за вторжение без звонка.

– О чем ты говоришь? Я рад тебя видеть, Боб. Как Билл?

– Да я вот как раз из больницы. Никаких изменений.

Он качает головой.

– А Луиза?

– Держится, как всегда. Даже не знаю, как ей это удается.

И мы вдруг проваливаемся в тишину. У меня перед глазами – ссохшееся, костлявое тело в полосатой пижаме, пьющее консервированный сок из пластиковой ложечки. Я вижу его рядом с Морисом, с Совой, в очках с тяжелой оправой и толстыми стеклами, вижу, как они вместе арестовывают воров, вяжут злодеев, проламывают головы, устраивают облавы на налетчиков, становятся знаменитыми – Барсук Билл и Сова Морис – словно герои одной из книжек Бобби.

– Что тебя беспокоит, Боб?

– Клер Стрэчен.

– Рассказывай, – говорит он.

– Ты знаешь Джека Уайтхеда? Он дал мне вот это, от Альфа Хилла из Престона, – говорю я, подавая ему листок с ссылками на уэйкфилдские протоколы.

Морис читает, поднимает глаза и спрашивает:

– Моррисон?

– Вторая фамилия Клер Стрэчен.

– Точно, точно. Девичья, если не ошибаюсь.

– Ты знал об этом?

Он двигает оправу вверх по переносице и кивает.

– Ты их проверил?

Я не совсем уверен, стоит ли, но, поколебавшись секунду, все-таки говорю:

– Это и есть одна из причин, по которой я к тебе пришел.

– Что ты имеешь в виду?

– Их уже проверил кто-то другой.

– И что?

Я глотаю, ерзаю на стуле, потом спрашиваю:

– Между нами?

Он кивает.

– Их забрал Джон Радкин.

– Ну так и что?

– Их нет в ее деле, которое хранится здесь, в Милгарте. И он ни разу о них не упомянул.

– Ты говорил с ним?

– У меня не было возможности. Но есть еще кое-что.

– Давай.

Я глубоко вздохнул.