Загадка Прометея - Лайош Мештерхази

Фивы были консервативным, суеверно-религиозным, провинциальным городом. Город стоял на перекрестке важных для внутренней торговли дорог, но для мореплавания, а следовательно, для «большой политики», для мировой политики, особого значения не имел. Иначе говоря, Фивы не осознали собственной заинтересованности в большой политике, не осознали главным образом из-за внутренних противоречий, из-за лихорадки непрерывных социальных встрясок. Здесь все еще сохранялись в неприкосновенности религиозные институты матриархата, но уже неуклонно одерживало победы новое, современное учение — зевсизм. В результате сложились два сильных центра: прорицатель Тиресий — верховный жрец, и Креонт — «дядюшка»-наставник, политический советник двора. А между ними — царица и ее временный муж, предназначенный для жертвоприношения («обожествления»), «официальный» царь. Не так уж это и сложно! Если кто-то три тысячелетия спустя попытается обрисовать главные внутриполитические силы сегодняшней Англии, ему будет значительно труднее: королева, правительство, парламент, банки, тайная служба, американский посол, профсоюзы и так далее…

В связи с образованием института рабовладения и с ним государства, а также просто из самозащиты Фивам пришлось прояснить вопрос о средоточии власти. Когда родители Геракла, Амфитрион и Алкмена, нашли пристанище в Фивах, здесь еще царила гармония, основанная на древних законах: Креонт (первый Креонт, очевидно, дед нынешнего), Тиресий и царица осуществляли власть, каждый в своей сфере. Но Фивы между тем все слабели, становились все более отсталыми и беззащитными среди греческих городов. Когда приходила беда, фиванцы молились и приносили в жертву мужчин. Многого же они этим достигли!

Дошло, наконец, до того, что Орхомен — воспользовавшись несчастным случаем во время спортивных игр — обезоружил Фивы и заставил выплачивать ежегодную дань: сто голов убойного скота. Фивы освободил молодой Геракл: под отчаянные вопли святош — и с новыми человеческими жертвами — он сорвал со стен храмов «священное» оружие и вооружил им молодежь, которая, отрезав явившимся за данью минийцам носы и уши, прогнала их прочь; затем Геракл повел фиванцев на Орхомен войной — отвел воды Кефиса на окружавшую город низину и залил ее, чтобы орхоменцы не могли ввести в дело свое тяжелое вооружение и боевые колесницы, а их пешее войско, выбрав заранее удобное поле боя, разбил наголову. (Характерная для Геракла деталь: победив, он сам позаботился о возвращении реки в естественное русло и остановил тем наводнение.) В память этих событий и основал Геракл первый в Фивах храм Зевса. Однако фиванцы, ошеломленные каскадом богохульств — еще бы, глумление над сборщиками дани, поругание священного оружия, храм Зевса! — с ужасом ожидали новых напастей и лишь годы спустя (убедившись, что Тиресий ошибся в своих предсказаниях) осмелились поставить благодарственный жертвенник Гераклу. (А впрочем, не стоит слишком уж насмехаться над этими суеверами. Ведь и мы не раздаем музейные экспонаты в каждодневное пользование! И как ни велика наша потребность в строительстве, даже не пытаемся оттягивать силы от реставрации старых храмов. Кстати, заметим: фиванцы на этот раз — с оглядкой на Зевса — принесли в жертву уже не мужчин, а женщин.)

Геракл же, веря в молодежь, вообще в тех, кто мыслит более современно, попытался создать патриархальную автократию. Однако Тиресий вынудил его пойти на такой компромисс (вместо него одного за другим посылали на смерть случайных царей-марионеток, переспавших ночь с царицей, — ее «сыновей»), который в конце концов привел к междоусобице.

После Геракла Эдип также попытался, став мужем царицы, продлить свое правление насколько возможно; в угоду святошам заявил, что «спит с матерью»; на некоторое время это помогло, ибо Эдип тоже был популярен. Затем началась эпидемия, и победил Тиресий.

Тиресий достиг фантастического возраста. И был таким, каким был, неизменно. С годами — из упрямства — лишь еще «неизменнее». Для Австро-Венгерской монархии также обернулось катастрофой то, что Франц-Иосиф, такой, каким он был, правил шестьдесят семь лет.

Теперь Креонт — Креонт-младший, внук первого Креонта, — в роли «дядюшки», то есть «главного советника но вопросам общественной безопасности», пытался создать центральную власть. С врагами своими, например с Тиресием, он был гибкий дипломат, со сторонниками, в том числе и с семьей, — беспощадно жестокий деспот; по довольно распространенному мнению, это и есть хороший политик. в том положении Креонт был для Фив меньшее зло, то есть был предпочтительнее; кроме того, при всех компромиссах он был (по наитию!) сторонником Зевса; поэтому Геракл, хотя вряд ли любил его, все же поддерживал. Положение Креонта, и правда, было не из легких.

Уже в самом начале его правления вспыхнул бунт. Один из «сыновей» Эдипа, Полиник, восстал против него в защиту «легитимного» царства и древней веры. Креонт легко расправился бы с этим паршивцем, не окажись на стороне Полиника и международные силы. Прежде всего к нему присоединился калидонский принц Тидей, изгнанный за братоубийство, — авантюрист и головорез, из тех, что не умещаются в собственной шкуре. В довершение всего оба, Полиник и Тидей, женились на принцессах из Аргоса, то есть ловко втерлись в микенский союз. Против Креонта начали собирать военный кулак.

В десятилетия, предшествовавшие Троянской войне, только два города не признали главенства Микен и держались в стороне от честолюбивых великодержавных планов: Фивы и Афины. Правда, Афины еще даже не город, им только предстоит стать городом — и каким! И как скоро! Для Микен, зевсистского государства нового толка, Креонт был естественным союзником, соратником: он тоже хотел устроить у себя все на современный лад, тоже веровал в Зевса. Однако Микенам, как гегемону, не по нраву были бы сильные и самостоятельные Фивы. Микены предпочитали послушных приверженцев убежденным союзникам. Пусть Фивы будут какими угодно, по пусть будут слабыми!

Частично из принципиальных соображений, частично же потому, что все его силы были брошены в это время на египетскую экспедицию, Эврисфей не захотел поддержать затеянный против Креонта поход. А вербовавшего солдат Тидея преспокойно выпроводил из города.

Выпроводить выпроводил, но куда? В Аргос и прочие союзные города. В конце концов, семеро известных аргосских и аркадских головорезов сладились и выступили против Фив. Микенам это, во всяком случае, пошло на пользу — хотя бы в том, что освободило город от нескольких печальной славы «трудных молодых людей». Креонт разбил их наголову, бунтовщик Полиник и шестеро главарей из семи остались на поле боя. Креонт запретил даже хоронить их. (Из-за чего начались у него раздоры с невесткой и сыном; да и другие благомыслящие люди сочли этот запрет варварской местью, недостойной сторонника Зевса.)

После поражения в Египте при микенском дворе победила воля более миролюбивого Фиеста: Микены не послали против Фив войска, чтобы отыграться за поражение, отговорившись тем, что семерка главарей действовала на свой страх и риск и поражение потерпели добровольческие отряды, а не регулярное ахейское войско; да и вообще дело это чисто внутреннее, фиванское.

Однако с тех пор минуло добрых десять лет, и положение изменилось.

Об этом-то изменившемся положении и информировал сейчас Креонт Геракла в кабинете фиванского дворца.

Прежде всего сенсация (это ведь всегда сенсация, если дезертирует полномочный посол): Калхант, доверенный посланец Приама, не только не потребовал возвращения Гесионы, но, едва причалив к берегу Саламина, сам попросил убежища! Вместе с Теламоном отправился в Дельфы, оттуда — в Микены. И теперь ученый молодой жрец во всеуслышание заявляет: он получил предсказание от самого Аполлона, бессмертный предрекает победу ахейцев и окончательную гибель Трои.

Но ведь это же давняя мечта «стервятников»: заносчивая богатая Троя, богами выстроенная, могущественная Троя будет стерта с лица земли!

Разумеется, в Микены ринулись все «родичи». Теламон стал большой персоной, Тиндарей, мужлан спартанский, ходит козырем. (И уже всем и каждому нашептывает, будто его дочь, только-только из пеленок, — дочь Зевса! Хотя кто же не знает, что в последний раз Зевс спал с прекрасной и чистой Алкменой, потом же дал обет больше не иметь дела с земной женщиной. А уж тем паче с этой провонявшей навозом гусыней, да еще являясь к ней в образе лебедя! Правда, лебедь вообще-то очень подходил бы для Леды. Ведь что такое лебедь? Красивый гусь.) А теперь вот и Нестор маневрирует изо всех сил. Хочет, чтоб позабыли, как он умудрился послать в Египет лишь половину обещанных кораблей. Да и те с опозданием. Зато сейчас он главный оратор: «Если Троя наша — наша Азия; если наша Азия — наш и Египет! Вонючие сидонцы во всех морях станут служить нам!»