Тайна «Нереиды» - Марианна Алферова

В зале стояла тишина. Юлия Кумекая обняла Элия. С другой стороны к нему подскочил его двойник и тоже обнял. Вся труппа взялась за руки. Аулеум с шумом поднялся и отгородил их от зала. В фальшивую стену прибоем ударил грохот аплодисментов.

— Ты здорово выступил! — засмеялась Юлия Кумекая. — Может, тебе по совместительству поступить в наш театр, Цезарь? Ты бы мог обеспечить неплохие сборы.

— Когда меня выгонят из наследников, я так и сделаю, — пообещал Элий. — Придержи-ка за мной местечко.

— Всегда пожалуйста. А теперь пойдем ко мне в уборную, — предложила Юлия. — Тебе надо привести себя в порядок.

Почти вся труппа набилась в небольшую комнатку Юлии. Было жарко и душно. Разливали по бокалам неразбавленное вино и пили стоя.

— Я сама уложу ему тогу! — объявила Юлия Кумекая. — Все знают, что в Риме никто лучше меня не укладывает тогу. Учись, Летиция, — повернулась Юлия к юной супруге Цезаря. — Если хочешь знать, как надо уложить складки, чтобы они держались несколько часов, а ткань не повисала хомутом через пятнадцать минут.

Летиция кисло улыбнулась в ответ — она все еще злилась на Юлию за ее выходку на пиру Сервилии. И актриса прекрасно поняла ее улыбку. Она бесцеремонно ухватила Летицию за локоть и прошептала на этот раз так, чтобы слышала только Летти:

— Если ты все еще дуешься на меня, глупышка, то зря. Моя грубая выходка дала тебе повод удрать из триклиния. Неужели ты этого не поняла?

Летти растерянно заморгала. В самом деле, какая же она дура! Юлия отстранилась и ободряюще улыбнулась Летиции.

— Ничего, в твои годы я была еще глупее. Вот Элий меня любит, и ты люби, Летиция, потому что мне постоянно требуется чья-то любовь. Я без этого просто не могу жить.

— Ты смеялся со всеми, Цезарь? — спросил старый актер, игравший Лисидама. И только теперь Элий узнал в нем Марка Габиния.

— Марк! — выдохнул Элий и стиснул локоть знаменитого актера. — Как ты?

— Решил, что лелеять горе — самое глупое занятие на свете. В кино сниматься не могу, что-то мешает. Но на сцену вышел. У меня остался кусочек жизни, надо его прожить. «Ибо жизнь нам дана под условием смерти и сама есть лишь путь к ней»[41].

— Дядя Марк! — воскликнула Летиция. — Уж от тебя-то этого я никак не ожидала! Зачем ты нас так осмеял?!

— Глупая девочка, ты ничего не понимаешь, — покачал головой Марк Габиний. — Если над чем-то можно посмеяться, то это просто здорово. Горе, над которым нельзя смеяться, — вот что ужасно.

И опять она смутилась. Почему она все время ошибается? Потому что молода? Или потому что глупа?

— Право, да тут нет обиды! — весело воскликнул Элий, притянул к себе Летицию и поцеловал в губы, быть может чуточку театрально, ибо в сенате Элий был сенатором, на арене гладиатором, а в театре — комедиантом. Совсем чуть-чуть. Он не надевал маску, но пользовался гримом. Рим обожает подобные проделки. — В жизни все было так же, как в пьесе. Страсть, деньги, интриги. Последовательность не важна. Меняем их местами, правда становится ложью, ложь — игрой воображения, обман — удачей, все вместе — искусством.

В маленькой тесной уборной актеры ему дружно аплодировали. Его двойник, который то и дело начинал хромать под дружный хохот артистов, полез обниматься с Элием. Двойник был пьян. Неведомо откуда опять появился Квинт, принес коробки с пирожными и очень ловко извлек Летицию и Элия из дружеских и пьяных объятий лицедеев.

Когда они вышли из театра, уже начинало светать. Ясно было, что Элию спать не придется.

Глава 19

Игры Элия

«Скандал в театре Помпея закончился своеобразным триумфом Цезаря. Он удивил всех — и зрителей, и актеров».

Элий принял горячую ванну и выпил чашку черного кофе. Ему не хотелось спать. Ночь, проведенная в театре, подействовала на него возбуждающе. Хотелось еще немного побыть актером. Он направился в таблин в халате, босиком, не хромая на самом деле, а изображая, что хромает. Он кланялся бюстам и статуям и посмертным маскам, он дурачился, как мальчишка. Ему было весело. Через четыре часа он будет принимать клиентов, выслушивать просьбы, выписывать чеки. Может, он тоже начнет ломаться и цитировать Плавта? Или этого бездарного Силана, который так тужился сделать пьесу смешнее?

Пурпурная туника и пурпурная тога Цезаря лежали на стуле в таблине. Элий скинул халат и облачился в пурпур. Драгоценный пурпур, властолюбивый пурпур, обожествляющий пурпур. Неужели Элий станет когда-нибудь императором? При этой мысли сердце заколотилось сильнее. Но совсем чуть-чуть. Это может быть. Но желает ли этого Элий? Нет, не быть ему повелителем Империи. Он был неплохим сенатором. Даже не так: он был хорошим сенатором. А вот императором был бы плохим. Он должен сам себе в этом признаться. И не сожалеть. Он и не сожалеет. Что такое пурпур, в конце концов? «…Пурпур — шерсть овцы, окрашенная кровью…»[42]

На стене таблица между двумя нишами висела новая картина аквилейского художника Тациана — подарок Летиции на свадьбу. Небольшой холст в массивной золотой раме. Прекрасная рыжеволосая женщина раскинулась на кровати, подогнув колени. Ее томная поза, и согнутая в локте рука, и улыбка на губах — все было выразительно. Женщина ждала соития. Необычного, но от этого не менее сладостного. Она ждала самого царя богов. И он явился. Золотые монеты падали с неба. И глупая служанка ловила монеты в передник. Монеты, которые в следующее мгновение превратятся в капли спермы. Картина слишком чувственная для таблица. Уж куда правильнее было повесить ее в спальне. Но Летти хотела, чтобы картина украшала таблин, и Элий не стал перечить молодой жене.

Элий взял со стола папку с дедами клиентов, раскрыл ее, но успел просмотреть только первую страницу — просьбу вдовы легионера Порции о предоставлении ее сыну средств на учебу в риторской школе. Потому как в этот момент в таблин вошла Летиция в прозрачной коротенькой тунике, держа в одной руке две золотые чаши, а в другой — бутылку вина.

Элий посмотрел на жену с удивлением.

— Разве ты не собиралась лечь? Она затрясла головой. Театр подействовал на нее так же, как и на Элия — ей хотелось лицедействовать и дурачиться.

— В прежние времена римским женщинам запрещалось пить, — заметил Элий. — Это было правильно.

— Да, да! А еще запрещалось мужу делать подарки любимой супруге. Тоже правильно? — Она лукаво прищурилась.

— Этот закон сам собою утратил силу. Что тебе подарить, милая?

— Себя. Элий, ты — мое единственное по-настоящему исполненное желание. Ты — исполнитель желаний, ты понимаешь это! — воскликнула она патетически.

— Понимаю… — сказал он спокойно.

— Ничего ты не понимаешь, — она опустилась на ковер. — Ничегошеньки ты не понимаешь, — повторила она, мотая головой из стороны в сторону. — Я кричу-кричу, зову-зову, а ты будто глухой, не слышишь ничего… ну почему ты такой, ну почему я люблю тебя такого… Иди сюда! — она хлопнула ладонью по пышному ковру. — Иди и сядь рядом со мной.

Он повиновался.

— Слушай, — она начала декламировать нараспев:

…Лишь тебя увижу

Вымолвить слова, уж я не в силах

Но немеет тотчас язык, под кожей

Быстро легкий жар пробегает, смотрят,

Ничего не видя, глаза, в ушах же —

Звон непрерывный[43].

Тебе это знакомо?

— «…Соитие — трение известных органов и выбрасывание семени, соединенное с особыми спазмами»[44], — мысленно процитировал он в ответ.

— Знакомо, — вздохнула она. — Я знаю, что знакомо. Но при этом ты думаешь не обо мне.

Она поставила на пол золотые чаши и разлила вино.

— «Горькой влагою старого Фалерна»[45] наполняю твою чашу до краев.

— Мы и так выпили изрядно в гостях у актеров.

— Пей, — повторила она. — И не смей со мной спорить. Да, я пьяная, но хочу быть еще пьянее. И ты тоже… будешь пьяный… Обо всем забудешь. Все-все забудь… да…

Элий пригубил вино и поставил чашу на пол.

— Так не пойдет! Пей до дна и не увиливай. Сама она уже осушила свою чашу и теперь перевернула ее и пролила несколько капель на тончайший виссон ночной туники. Элий подчинился и выпил свою чашу до дна.

— Отлично! — Легация захлопала в ладоши. — Ну и что же ты помнишь? Помнишь, кто ты?

— Я — Цезарь… Она затрясла головой:

— Пей еще! — И вновь наполнила чашу, вино полилось через край. Ковер был загублен. Элий пытался протестовать, но напрасно. Она заставила его выпить. И вновь стала спрашивать, смеясь, помнит ли он что-нибудь.

— Я был гладиатором…