Прорыв из Сталинграда - Лео Кесслер

Матц неуверенно кивнул и спросил:

— Но если бы мы улизнули под покровом метели, то что бы мы стали делать потом?

— Мы просто присоединились бы к другим, кто отходит назад во время этого «великого наступления». Ведь ясно же, Матц, что сейчас начнет отступать весь немецкий фронт. Русские наседают на нас непрерывно. Значит, все покатится в задницу, в направлении Рейха. И в этой суматохе никто не обратит внимания на горстку эсэсовцев…

— Наверное, ты прав, — произнес Матц — без особой, впрочем, уверенности.

— Ну конечно, я прав! Замечательный сынок фрау Шульце всегда прав! — Обершарфюрер Шульце выдавил улыбку: — Итак, мы стали бы отступать вместе со всеми остальными, Матци. А ты знаешь, что это такое — всеобщее отступление? Это означает, что у людей всегда полно жратвы и даже выпивки, что вокруг тебя — дамочки, которые обычно околачиваются в тылу, и прочие удовольствия.

— Да, это было бы здорово! — размечтался Матц. Но затем его лицо снова стало хмурым: — Но тут есть одна закавыка…

— Какая же?

— Этот чертов снег все никак не хочет идти.

Рейхсмаршал Герман Геринг сидел в похожем на трон кресле в дальнем углу огромного мраморного зала и пристально глядел на надгробие своей давно опочившей супруги. Со стороны эта сцена походила на какую-нибудь классическую картину восемнадцатого столетия, на которой был изображен момент из жизни Древнего Рима. И действительно, несмотря на свою грузную оплывшую фигуру, Геринг чем-то неуловимо напоминал сейчас древнего римлянина. Возможно, такому впечатлению способствовало его одеяние — сейчас он был облачен в зеленый охотничий костюм свободного покроя, похожий на древнеримскую тогу. В своих жирных пальцах, украшенных бесчисленными золотыми перстнями, Геринг сжимал охотничий нож — точно римский центурион свой меч. У ног Геринга лежал львенок. Кличка зверя тоже была соответствующей — его звали Цезарь.

Геринг не заметил, как в сопровождении адъютанта гигантского роста к нему приблизился эсэсовец в черной форме довоенного образца; всю его грудь украшали медали и ордена. Сегодня, приняв, как обычно, утреннюю дозу кокаина, Герман Геринг погрузился в печальные воспоминания о своей жене, которая ушла от него так много лет тому назад.

— Господин рейхсмаршал!

Медленно, очень медленно Геринг повернул голову и уставился на адъютанта — белокурого гиганта в безукоризненно сидящей на нем форме офицера люфтваффе. Наконец он сумел сфокусировать на нем свой взгляд и выдавил:

— Да?

— Это оберштурмбаннфюрер СС Цандер, господин рейхсмаршал, — отрапортовал адъютант. — Он привез предназначенное вам личное послание от рейхсфюрера СС Гиммлера.

Впервые на неподвижном лице Геринга промелькнуло какое-то выражение. Это было выражение злобы.

— Гиммлер, — медленно произнес он. — Гиммлер…

— Так точно, господин рейхсмаршал, — шагнул вперед оберштурмбаннфюрер Цандер.

Геринг, недоумевая, с брезгливостью покосился на эсэсовца.

— Что случилось, Ксандер? — спросил он.

— Господин рейхсмаршал, я — личный представитель рейхсфюрера СС в Верховном командовании вермахта. Рейхсфюрер приказал мне обратиться к вам с просьбой об оказании содействия. Немедленно.

— Какое содействие ему нужно?

— Поддержка с воздуха. В качестве главы люфтваффе…

— Стоп! — Геринг властно вытянул пухлую руку вперед. — Я не могу принимать решения по военным вопросам, не будучи в военной форме. — Он щелкнул в воздухе пальцами: — Принесите мою форму! Быстро!

У Цандера от удивления отвисла челюсть. Но адъютант Геринга не выказал никакого изумления. Он уже привык к внезапным переменам настроения своего хозяина.

— Быстро принесите мою форму! — приказал Геринг. — Нельзя терять времени. Я нахожусь в боевом духе.

Денщики быстро стащили с Геринга его охотничий костюм. Глава люфтваффе предстал в одном нижнем шелковом белье. Его гигантское брюхо стало особенно заметным. Он чуть покачивался на своих несоразмерно хилых ногах, бледная кожа которых была вся испещрена темными точками — следами многочисленных наркотических инъекций. Затем к Герингу поспешили адъютанты, несшие различные образцы формы. Модели были разработаны лично Герингом и отличались удивительной элегантностью.

Белоснежная форма, предложенная рейхсмаршалу первой, была немедленно отвергнута со словами:

— Нет, белый цвет — это цвет невинности. А сейчас не время невинности. Мы же ведем тотальную войну.

— Зеленая форма? Нет, нет! Зеленый цвет — это цвет надежды. Совсем не подходит.

Форму черного цвета Геринг отверг, выразительно указав глазами на самого Цандера, затянутого в черный мундир. Оберштурмбаннфюрер почувствовал, что его лицо запылало. Рейхсмаршал Геринг явно нарочито выказывал свое презрение к СС.

Наконец, Герингу представили форму розового цвета, и он сразу же вцепился в нее.

— Да, да, господа, это должна быть форма розового цвета, это совершенно точно! Разве я не наследник нашего любимого фюрера? В такой форме я смогу принимать решения, похожие на те, что принимает он. Спешите же, спешите! — Он хлопнул в ладоши, точно нетерпеливая дама. — Быстрее оденьте меня!

Сгрудившиеся вокруг Геринга адъютанты и денщики быстро облачили его в форму розового цвета, а потом стали цеплять к ней одну награду за другой. Орденов было так много, что Цандеру пришлось даже прищуриться — эти блестящие металлические крестики и кружки безжалостно отражали яркий свет люстр. В конце концов, Геринг был облачен в подходящую форму и усажен в свое похожее на трон правителя кресло. В руках он сжимал маршальский жезл.

— Теперь, — величаво произнес шеф люфтваффе, — вы можете высказать ваше пожелание, оберштурмбаннфюрер.

— Господин рейхсмаршал, — начал Цандер. Ему неожиданно бросилась в глаза вся нелепость этой театральной сцены. И как только мог сидящий перед ним человек всерьез претендовать на то, чтобы когда-то сменить на посту самого фюрера? — Рейхсфюрер СС Гиммлер просит вас отдать приказ немедленно обеспечить воздушную поддержку одному подразделению СС, которое с боями прорывается сейчас из Сталинградского котла. У этого подразделения нет никакого воздушного прикрытия, и оно находится в исключительно уязвимом положении.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Геринг заговорил. Важно цедя слова, он произнес:

— Вы представляете себе, оберштурмбаннфюрер, в каком напряжении находятся сейчас люфтваффе, которым пришлось взять на себя все снабжение войск, запертых в Сталинградском котле? Ежедневно десятки моих самых лучших летчиков гибнут, совершая беспримерные по героизму рейсы в район Сталинграда. Где же мне отыскать лишние силы, чтобы помочь какому-то отдельному подразделению СС?

В отчаянии Цандер попробовал сменить тактику:

— Но вы сейчас говорите о транспортной авиации, господин рейхсмаршал! Нашему же подразделению нужна поддержка боевых самолетов…

Казалось, Геринг не слышал его.

— Жертвы, которые несут храбрые пилоты и экипажи самолетов люфтваффе, навсегда войдут в историю немецких Вооруженных сил, — провозгласил он, и его глаза наполнились слезами. — Они ежедневно и ежечасно жертвуют своими собственными жизнями, чтобы только помочь другим. — Геринг промокнул глаза огромным шелковым платком.

— Но, господин рейхсмаршал… — попробовал было опять Цандер. Однако стоявший рядом с ним адъютант Геринга отрицательно покачал головой и прошептал:

— Бесполезно… Он уже принял решение.

Цандер мрачно отдал честь рейхсмаршалу и вышел. Геринг даже не заметил этого. Он так и остался сидеть в кресле, бормоча что-то о своих бравых ребятах-летчиках, о том, что они начиная с 1939 года сражаются одновременно на трех фронтах с тремя наиболее мощными в авиационном отношении державами мира и вынуждены при этом летать на устаревших самолетах и испытывать нехватку горючего. Но разве фюреру есть до этого дело? Конечно же нет. Он только и делает, что ругает люфтваффе за то, что те не в силах в достаточной степени снабжать всем необходимым войска, запертые в Сталинградском котле…

Прислушиваясь к похожему на бред бормотанию рейхсмаршала, его адъютант вновь подумал, а не стоит ли ему подать заявление об отправке добровольцем на фронт. Все это было чересчур для нормального человека — как можно было выдержать все это ежедневное употребление наркотиков, подкрашивание губ, которым занимался Геринг, все бесконечные часы, бесплодно проведенные в этом громоздком мраморном мавзолее возле усыпальницы женщины, которая умерла уже целых десять лет тому назад?

Внезапно Геринг прекратил бормотать. Он посмотрел адъютанту прямо в глаза. Лицо толстяка внезапно ожило, став хитрым и умным.

— Ну как, фон Бюлов, сумели мы проводить его так, как надо, а?