Второе дыхание - Дик Фрэнсис

— Кобылка мистера Гарви, — ровным тоном начала Цинния, — поступила к нам в центр с тяжелыми симптомами расстройства пищеварительного тракта. К тому времени, как меня вызвали сюда, к ней, — это было вечером в воскресенье, — животное впало в состояние коллапса.

Цинния подробно описала все свои действия. Поскольку лошади от природы лишены механизма антиперистальтики — или, проще говоря, рыгать они не могут, — действия Циннии состояли в основном в промывании желудка и обильном питье — слава богу, кобылка еще могла пить.

— Я была практически уверена, что лошадь съела какую-то разновидность растительного яда, который истолкли и подсыпали ей в сено, потому что образцов листьев или стеблей ядовитых растений в сетке с кормом, которая поступила вместе с кобылкой, мне обнаружить не удалось. Я рассчитывала, что лошадь падет, и тогда мне удастся исследовать содержимое желудка, но животное цеплялось за жизнь, и потому мне пришлось обходиться образцами экскрементов, имевшимися в изобилии. Я полагала, что животное могло съесть амброзию полыннолистную. Это растение очень ядовито, его поедание часто влечет за собой смерть лошади. Оно воздействует на печень и обычно воздействует хронически, но может вызвать и острый приступ, как у кобылки Гарви.

Она помолчала, обвела взглядом нас с Джет, увидела, что мы во всем этом плохо разбираемся, и уточнила:

— Вы знакомы с senecio jacobea?

— Да нет… — признался я.

— Попросту говоря, амброзией, — Цинния чуть заметно улыбнулась. — Она обычно растет на пустошах. Согласно государственному постановлению о сорных растениях 1959 года она является вредным сорняком, так что, если вы ее встретите, ваша прямая обязанность — ее уничтожить.

К сожалению, ни Джет, ни я не имели ни малейшего понятия, как выглядит эта вредная травка, так сказать, на корню. Мы спросили, как ее узнать, и Цинния принялась объяснять:

— У нее желтые цветы, листья зубчатые…

Тут она спохватилась и вернулась к теме:

— В амброзии содержатся циклодиэфиры, наиболее токсичные из пирролизидиновых алкалоидов. Она вызывает те самые симптомы, что проявились у кобылки: нарушения работы пищеварительного тракта, боли в брюшной полости и атаксию — утрату контроля над конечностями.

Мы почтительно внимали. Я про себя размышлял, уж не наелся ли я сам этой страшной амброзии…

— Листья амброзии в засушенном состоянии сохраняют свои ядовитые свойства годами. Увы, тем удобнее всяческим злоумышленникам растирать их в порошок и подмешивать в другой сухой корм — к примеру, в сено.

— И вы нашли в навозе кобылки амброзию? — спросила Джет.

Цинния перевела взгляд с нее на меня.

— Нет, — ответила она спокойным, будничным тоном. — Обнаружить амброзию нам не удалось. Мы провели курс лечения антибиотиками, на случай наличия инфекции, и постепенно животное оправилось. После этого мы отправили лошадь к Джорджу Лорикрофту, следуя указаниям ее владельца, Каспара Гарви. До этого кобылку тренировал Оливер Квигли, и мы провели в той конюшне расследование, опросив всех, начиная с главного конюха. Все работники как один отрицали, что кто-то мог подсыпать что-либо в корм кобылке. Видите ли, ни у одной другой лошади подобных симптомов не наблюдалось.

— И что же с ней было не так? — спросила Джет. — Вы так и не узнали?

— Было несколько версий, — сказала Цинния тоном, который ясно давал понять, что любая версия, кроме ее собственной, заведомо является ошибочной. — Но, разумеется, кобылки здесь давно уже нет. Если вы, доктор Стюарт, хотели провести анализ крови на антитела, то имейте в виду: мы уже предлагали это Каспару Гарви, но он пока что отказался.

Цинния имела в виду, что если лошадь — как и человек — болела каким-то заразным заболеванием и вылечилась, то после этого в крови должны остаться антитела, возникшие для борьбы с этой инфекцией. Так что наличие в крови антител на какое-либо заболевание доказывает, что данная лошадь его перенесла.

— Нет, спасибо, анализ на антитела я проводить не собирался, — сказал я. — Простите, а у вас не осталось… э-э… образцов этого навоза? Может быть, они еще хранятся у вас в лаборатории?

— Могу вас заверить, доктор Стюарт, — сухо ответила Цинния, — что мы проверили экскременты на наличие всех возможных болезнетворных бактерий и ядов и ничего не нашли.

Лоб у меня вспотел. Чувствовал я себя примерно как та кобылка. Никогда не слышал, чтобы переломы отзывались на желудке…

Наконец Цинния неохотно созналась, что в Центре исследований сохранились образцы интересующего нас материала, поскольку загадочную болезнь кобылки распознать так и не удалось.

— Вдруг Каспар Гарви передумает! — сказала Цинния.

Я про себя подумал, что вряд ли Каспар Гарви желает раскрыть эту тайну. Но это его проблемы. Я спросил у Циннии:

— Скажите, а в вашем хозяйстве, случайно, нет счетчика Гейгера?

— Счетчика Гейгера?.. — Цинния внезапно охрипла.

— Насколько я понимаю, — сказал я без нажима, — кто-то из здешних работников высказывал предположение, что у кобылки лучевая болезнь.

— Нет-нет! — Цинния решительно покачала головой. — В этом случае ей стало бы хуже и она бы умерла, в то время как она оправилась через несколько дней, когда ее пролечили антибиотиками. Да, одна из наших коллег действительно выдвинула версию радиации, в основном, я думаю, потому, что у кобылки начала выпадать шерсть. Но, в общем, да: счетчик Гейгера у нас тут где-то есть. Однако когда кобылку выписывали, превышения радиационного фона у нее не наличествовало.

Наступило молчание. Мне не хотелось противоречить Циннии и раздражать ее. Через некоторое время она улыбнулась почти дружелюбно и сказала, что разыщет исследовательницу, о которой идет речь. Через пять минут Цинния вернулась с еще одной дамой в белом халате. Честно говоря, познания последней касательно радиации оставляли желать лучшего.

Вторая исследовательница представилась как Вера. Вера была настоящим асом по части тяжелых колик.

— Я ветеринар, а не физик, — объяснила она, — но раз Цинния не нашла следов яда, — а уж если она не нашла, то никто не найдет, можете мне поверить, — я принялась обдумывать другие варианты, и мне вдруг пришло в голову: а вдруг это лучевая болезнь? Ну, и тут, конечно, дико все перепугались. Мы пригласили специалиста по радиации, он сделал анализы и сказал, что бояться нечего, лучевая болезнь не заразна, и кобылка тоже. Я, к сожалению, не помню всего, что он говорил…

— Доктор Стюарт — физик, — заметила Цинния как бы между прочим. Но на вторую ветеринаршу это не произвело ни малейшего впечатления.

— Он читает погоду на Би-би-си, — возразила она.

— Одно другому не мешает, — заверила ее Джет. — Он еще и с лекциями выступает.

Я удивленно посмотрел на нее.

— Твоя бабушка мне все рассказала! — улыбнулась Джет. — Она говорила, что ты читаешь лекции по физике вообще и о радиации в частности. В основном молодежи, подросткам.

Вера, вторая дама в белом халате, была полной противоположностью Циннии. Никакой сонливости в ней не было и в помине. Она тут же встрепенулась — видимо, я предстал перед ней в новом свете.

— Давайте так, — предложила она, — вы прочтете мне кусок вашей лекции, а я одолжу вам записи моих анализов.

— Это недопустимо! — возмутилась Цинния. — Это против всех правил!

Ее подруга кивнула, но нисколько не смутилась.

— Обещаете? — уточнил я.

— Естественно!

Я подумал, что это поможет мне отвлечься от моего состояния общей хреновости, и потому решил пересказать часть лекции, которую читал так часто, что помнил уже наизусть.

— Я расскажу об уране, — объявил я. — Это из лекции, которую я обычно читаю шестнадцати-семнадцатилетним подросткам.

— Хорошо, — одобрила Вера. — Валяйте.

И я задушевным тоном начал свой рассказ:

— Один грамм урановой руды содержит более двух миллиардов миллионов миллионов атомов, то есть два с двадцать одним нулем. Даже и не пытайтесь себе представить, это невозможно. Несмотря на то, что природный уран не так уж радиоактивен по сравнению с другими, куда более опасными веществами, пара граммов урана — то есть меньше половины чайной ложки — каждую секунду испускает около тридцати тысяч альфа-частиц и будет испускать их почти с той же скоростью на протяжении миллионов лет. Если ваши внутренности каждую секунду в течение двух суток будут бомбардировать тридцать тысяч альфа-частиц, вас, несомненно, начнет тошнить, но, думаю, со временем вы все же оправитесь…

Я осекся. Меня и в самом деле тошнило. Однако, насколько мне было известно, никакого урана я не ел… Джет встревожилась. А Вера, видимо, сочтя мою часть сделки выполненной, вышла из комнаты и почти сразу вернулась со светло-коричневой папкой — двойником той, из-за которой так перенервничала «Объединенная компания».