Рождение легиона - Gedzerath

– «Ты слышишь меня?».

«Черт, ну до чего же глупое начало допроса! И откуда мне вообще знать, как его вести?» – усевшись перед койкой равнодушно поглядевшего на меня грифона, я тупо уставилась на молодое, пернатое создание, словно ожидая, когда же ему надоест играть в молчанку. Увы, попытка изобразить строгий взгляд сотрудника гестапо не удалось.

– «Не хочешь, значит, говорить. Это плохо…» – вздохнув, я уставилась на пламя, мечущееся в жаровне, и чувствуя подступающую усталость, вновь протянула копыто за порошком. Мешочек был последним, и я понимала, что вскоре, мне нужно будет прилечь и в идеале, проспать так долго, как это только возможно, но каждый взгляд, брошенный мной сквозь приоткрытый полог, через широкую щель в котором в палатку уже проникала осенняя хмарь и северный холод, как моим глазам тотчас же представали вереницы раненных, ютившиеся в переполненных палатках или дрожащих на холодном вечернем ветру в ожидании своей очереди. Как я могла спать, когда кто-то из тех, с кем я билась на этом проклятом поле, будет трястись от холода и боли? Тряхнув головой, я зажмурилась – и высыпала в рот порошок, отправив опустевший мешочек в жаровню.

Увы, долгожданного ощущения бодрости все не наступало, и сидя перед койкой, я все так же тупо таращилась на грифона, разглядывавшего полог палатки. Его глаза, блестя в сгущающейся полутьме, мерно двигались то вверх, то вниз, следя за струйками дыма, поднимающегося к потолку и медленно тянущегося к выходу. Глядя на серые пряди, я ощутила, как от усталости у меня начинает кружиться голова.. Что мне нужно было сказать? Что я могла ему предложить? Свободу? Это было не в моей власти, и даже отпусти я его, проблемы, которые я получила бы на свою голову, перевешивали ту пользу, которую я могла бы получить из информации от пленного. Да и стала бы я говорить с кем-то, кто едва не отправил меня на небесные луга, служащие в этом мире эдаким аналогом посмертия?

«Пожалуй, что стала бы» – склонившись над безучастно глядевшим в потолок пернатым юнцом, я внимательно разглядывала его острый, еще не потрескавшихся клюв; аккуратные дырочки ноздрей, обдававшие мою морду холодком частого дыхания; белые перья шеи с неаккуратными прорехами на месте вырванных или выпавших перьев с цветными кончиками, обозначающих принадлежность к какому-то клану или роду, а может даже, и неизвестной мне организации – «Я бы стала. С тем, кто меня уложил бы практически в гроб? Да, точно бы стала. Ведь он держал бы в своих лапах мою жизнь, но оставил в живых… А ведь этот юнец меня боится, несмотря на демонстрируемые безразличие и стойкость. Может, попробовать по-хорошему? Давай, Скрапс, чего мы теряем?».

– «Не бойся меня» – грифон вздрогнул, выдавая себя, когда мое копыто дотронулось до его плеча – «Почему ты не хочешь со мной поговорить? В конце концов, это ты напал на меня тогда, возле костра… И до того, в лесной чаще. Разве я заслужила участи быть твоей рабыней, или твоим обедом?».

«Нет, пожалуй, так не пойдет» – отвернувшись, грифон крепко стиснул клюв, едва слышно скрежетнув костью о кость, порождая забавный, полый звук – «Похоже, он уже спорит со мной, доказывая мою неправоту, но лишь мысленно. Почему? Он боится, что это меня рассердит, или хочет продемонстрировать несгибаемую волю? Неужели он думает, что у меня нет средств развязать ему язык? Неужели он не понимает, какой ад находится совсем близко – буквально на расстоянии нерва?».

За стенами палатки по-осеннему быстро вечерело. Затихали шлепки копыт, стоны раненных и звон магии без устали работавших единорогов становился все слышнее, но в то же время, гораздо реже – похоже, что первый вал пострадавших в этом бою иссяк, и измученные врачи и их помощники смогли, наконец, выкроить для себя немного отдыха.

«Сейчас они начнут есть сладкое» – мысленно облизнулась я, ощутив, как молчавший доселе живот начал намекать на свое присутствие ноющим чувством нарастающего голода – «Магия требует большого расхода энергии, и после длительного использования внутренних сил, единороги обязательно наедаются сладким, восстанавливая пониженный уровень глюкозы в крови. Может, это как-то связано с митохондриями, играющими в наших клетках роль крошечных энергостанций? Надо бы спросить об этом Твайлайт – она, кстати, обожает в таких случаях закидываться сладким, до тошноты, чаем, а у ее ручного драконе всегда наготове сладкие печенюшечки или мороженое. Забавно, наверное, ощущать себя сладкоежкой поневоле, хотя, в отличие от, например, тех же диабетиков, они могут обходиться и без этих неприятных последствий – ведь всего-то и нужно, что просто прекратить колдовать…».

Голод все нарастал, рождая у меня на языке неприятный, кисловатый привкус съеденного порошка, и лишь начав усиленно сглатывать, я поняла, что буквально давлюсь слюной, разглядывая вжавшегося в койку грифона.

«Нет, наверное, они не смогли бы прекратить колдовать» – мои мысли странно и неторопливо плыли вслед за дымком из жаровни, в то время как уши прислушивались к раздававшимся снаружи звукам шагов, перекличке часовых и негромкому гомону и лязгу где-то за пределами лагеря, где трофейные команды таскали в одну кучу оружие врагов – «Наверное, это то же самое, что отказаться от полета – попробовав хоть раз, уже никогда не сможешь долго держать крылья на боках. Вон, пегасы даже в повседневной жизни предпочитают зависать в воздухе, быстро работая крыльями и не опускаясь на грешную землю…».

Прогоревшие дрова постепенно превращались в угли, погружая палатку в кроваво-красный полумрак. Сидевший в углу легионер пошевелился, и шмыгнув носом, подбросил в жаровню новую порцию смолистых сучьев, весело затрещавших в разгорающемся огне. Деловитая суета отдалялась, перемещаясь на окраину лагеря, и вокруг медицинских палаток, постепенно, установилась относительная тишина. Защелкавшие ветки озаряли полотняные стены всполохами алого цвета, а я все не могла отвести взгляда он блестящих глаз грифона, старательно старающегося глядеть куда-либо, только не на меня.

– «Мож… Мож-жет... Ты все-таки расскажешь… Мне…» – мой голос сорвался на хрип, когда я вновь подавилась голодной слюной. Тяжело дыша, грифон постарался отодвинуться от меня как можно дальше, звеня удерживающими его цепями. Забавно, но боль, до этого тяжелыми, докучливыми волнами гулявшая по моему избитому, усталому телу постепенно исчезала, уступая место чему-то новому, чему-то очень странному, порождавшему внутри меня тонкий ручеек сводящего с ума голода».