Забирая жизни. Трилогия (СИ) - Бец Вячеслав

Макс, достигший своей цели, сделал уверенный шаг назад, увеличивая дистанцию, и с гнусной ухмылкой уставился на шатающегося мужчину перед ним. Он не желал убивать его быстро. За свои действия этот ублюдок перед смертью должен ощутить боль.

– Так ты… палач… – с трудом сказал Коля, ощущая, как всё тяжелее становится дыхание.

Воспалённый от боли и адреналина мозг искал выход, но его не было. Коля больше не чувствовал в себе сил победить, и даже если бы мог, то не знал, как быть дальше. Как спасти тело, из которого стремительно вытекала жизнь.

– Палач? Типа, думаешь, что Гронин приказал убить тебя? Нет. Это моя собственная инициатива, хотя и он, как мне кажется, вряд ли тебя отпустил бы.

– Тогда почему?

Коля опустился на колени, прижав руку к ране, хотя это уже никак не могло ему помочь.

– Потому что ты мразь и говно. А ещё за Бернштейна. И за многих других, кто пострадал от ваших действий.

По лицу Дьякова стекла непроизвольная слеза. Нет, не потому что ему было жаль Бернштейна или кого‑нибудь ещё – сейчас ему было не до них – а потому что ему самому так не хотелось умирать… Особенно зная, что он не будет отмщён.

– Ты нарушил… приказ.

– Я так не думаю. Если бы он приказал тебя убить, то я уже выполнил. А если приказал бы отпустить, так я и отпустил. Даже провёл через блокпост… в последний путь, ха‑ха‑ха!

Макс искренне рассмеялся, довольный собой. Он чувствовал радость от завершения давно начатого дела, а началось оно ещё тогда, когда погиб Бернштейн. Макс тогда поклялся, что отомстит за доброго, мудрого старика, который никому никогда не сделал ничего плохого.

– Бернштейн… – прошептал Коля, у которого начало плыть перед глазами.

– Что? – заинтересовался Макс. – Совесть за старика не мучает?

– Я… не убивал… его…

– Чего? Давай ещё скажи мне, что в разработке вашего неудачного плана ты не участвовал?

Коля молчал. Он уже не мог говорить, а только кашлять и булькать. Кровь заливала лёгкое и текла из раны и рта. Он свернулся калачиком, до последнего на что‑то надеясь, хотя спасения быть не могло.

– Давай, выдави ещё хоть пару слов, кусок ты дерьма, – продолжал Макс, но, понимая, что Коля уже не сможет, продолжил сам. – Должны были погибнуть я и Паша, но по иронии судьбы из‑за криворукости исполнителя пострадали ты сам и бедолага профессор. Это не считая других.

Подождав ещё секунд двадцать и видя, что Коля уже вообще не подаёт признаков жизни, Макс смачно плюнул на его тело, затем подошёл, схватил его за ногу и, словно дикарь, потащил в придорожные кусты. Коля ещё чувствовал, как его тело куда‑то волочат, ощущал, как больно трётся о землю щека, но это не шло ни в какое сравнение с болью внутри груди. Он захрипел в последний раз, но в шорохе листвы и веток Макс этого не услышал.

Присыпав тело листвой, Макс постоял над ним секунд пять, о чём‑то размышляя. По выражению лица можно было бы подумать, что он думает о чём‑то очень серьёзном. Никто бы не смог сказать о чём именно, но вырази посторонний наблюдатель даже сотню предположений, он вряд ли смог бы предугадать то, что сделает Макс. Покончив с размышлениями, Родионов оголил своё хозяйство и от души помочился на тело бывшего товарища.

– Гори в аду, крыса, – сказал он, заканчивая своё дело, – а я постараюсь, чтобы вся твоя шобла как можно скорее к тебе присоединилась.

Выйдя обратно на дорогу, Макс обратил внимание на кровавый след на растрескавшемся асфальте и искривил рот в недовольной гримасе. Вряд ли кровь можно будет заметить, если не знать где смотреть, но лучше не оставлять даже намёков. Реакцию Гронина на свои действия Макс предсказать не мог, поэтому на всякий случай потратил ещё пять минут на присыпание свежей крови придорожной пылью и, убедившись, что спрятал все следы, страшно довольный собой, отправился обратно в «Убежище».

Командир блокпоста, видя хорошее настроение подполковника, высказал своеё недовольство тем, что Дьякова решили отпустить, и поинтересовался, как всё прошло.

– Понимаешь, полковник Гронин он… слишком великодушный, – снисходительно улыбаясь, ответил ему Макс. – Поэтому пришлось мне отпустить майора.

Родионов сделал ударение на слове «мне», чем ввёл сержанта в замешательство. Но даже если у того и возник какой‑то вопрос, то задать его он не успел, потому что Макс, что‑то довольно насвистывая, уже пошёл по направлению к воротам базы.

В этот раз генерал Логинов сам почтил Гронина визитом. Он вместе с адъютантом прилетел на вертолёте, а Павел помнил, что старик вертолёты не любит и летает на них только при острой необходимости. Стало быть, дело срочное. У Гронина как раз в самом разгаре была охота на недобитое подполье, поэтому визит Логинова оказался несколько некстати, но сказать так генералу, конечно же, было нельзя. Пришлось бросать всё, возвращаться из «полей» и садиться с генералом за стол переговоров.

Логинов выглядел ничуть не лучше, чем во время их последней встречи. Похоже, старик быстро сдаёт, а это не сулило Павлу каких‑то хороших перспектив.

– Уютно у тебя тут, в долинке‑то, – первым начал разговор генерал после приветствия.

Гронин выдержал трехсекундную паузу, размышляя, что именно генерал успел заметить или узнать за те пару часов, пока Павел добирался до «Убежища».

– Бывало и уютнее, – ответил он. – Сейчас вон веду охоту на зайцев.

– Серьёзно? И как? Многих выловил?

Как и ожидалось генерал был в курсе происходящего.

– Немало, но ещё не всех.

– Ну, я в твои дела вникать не хочу, но желаю тебе удачи. Такие зайцы – штука кра‑айне неприятная, – с искренним сочувствием сказал Логинов.

– Что есть, то есть, – на мгновение опустив взгляд, согласился Павел. – И за пожелание спасибо. А у вас как дела? Как обстановка на фронте?

Генерала передёрнуло от услышанного. Он скривился и отвернулся к окну.

– Фронт… – покосившись на Гронина, брезгливо выдавил он после коротенькой паузы. – Знаешь, что оно такое, этот фронт?

Гронин, ничего не говоря, чуть нахмурил бровь в характерном для него вопросительном выражении.

– Швейцарский сыр – вот что, – раздражённо объяснил Логинов.

– Не уверен, что правильно понял метафору… – осторожно признался Павел.

– Он весь состоит из дыр, понимаешь? То есть, на самом деле нет никакого фронта. Есть отдельные подразделения и части, которые выполняют отдельные задачи, часто толком не зная, что произойдёт в следующую минуту. На участке в сто километров может быть пятнадцать‑двадцать условно пригодных для наступления дорог, при этом по половине из них можно пройти несколько десятков километров и никого не встретить, тем самым забравшись глубоко во вражеские тылы со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это не война даже, Паша, это какая‑то хрень, понимаешь?

Гронин кивнул.

– И вот в эти дыры мы то и дело проваливаемся, а сектюги – в другие. Где‑то встретимся, а где‑то – нет. Вечно кто‑то отрезан, либо у нас в тылах неожиданно обнаруживается чуть ли не целая дивизия и устраивает там такое…

Генерал прекратил говорить и некоторое время молчал. Гронин тоже решил помолчать, понимая, что наступил генералу на больной мозоль и теперь нужно дать старику успокоиться.

– Радует хотя бы, что отступают, – уже менее раздражённо, но всё ещё безрадостно продолжил Логинов, – и мы вернули всё, что потеряли.

– Что‑то я не слышу в ваших словах особой радости, – отметил Павел.

Генерал неприятно ухмыльнулся.

– А чего радоваться, если они всё развалили? И вообще – всё так выглядит, будто они только для того и наступали, чтобы разрушать.

– Так может, так и есть? – предположил полковник.

– Может. С этими приболевшими всё может быть.

Оба немного помолчали.

– Ладно, пусть этим дерьмом занимаются те, в чьём ведении оно находится. Ты лучше расскажи, что сам делать собираешься? Разумеется, после охоты на зайцев. Или, если это надолго, то одновременно с ней.