Кречет. Книга 1-4 - Жюльетта Бенцони
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Покарай, Господь, всякого, кто покушается на свободу ближнего своего! — проворчал он. — Беда только в том, что белые в большинстве своем отказываются признавать черных своими ближними… А теперь пошли.
Поднявшись на борт, он быстро осмотрел сверкающую чистотой палубу, потребовал вынести из каюты стол, вымыть его дегтярным мылом и натянуть над ним тент из парусины, чтобы солнечные лучи не беспокоили раненого. Капитану Малавуану, встревоженному быстрым возвращением хозяина, лекарь приказал дать ему горячей воды, корпию, полную флягу рому и четырех самых крепких матросов, чтобы они удерживали пациента, пока он будет вскрывать ему ногу.
Потом, сорвав с себя рубаху, под которой оказалось худое, но мускулистое тело, он стал тщательно мыться — ему подали мыло и ведро воды, — отдраивая главным образом руки и особенно кисти. Наконец, открыв кожаный саквояж, он извлек из него безупречно чистые хирургические инструменты, засверкавшие под солнцем стальным блеском. Выбрал нужные, опустил в кастрюлю с кипятком, которую принес юнга, и пальцем проверил лезвие скальпеля с короткой ручкой.
Тем временем Моисея, чье сознание практически отключилось благодаря изрядной порции рома, куда Финнеган положил какую-то маленькую черную пилюлю, уложили на столе, вокруг которого встали четверо самых крепких на «Кречете» матросов. Для верности раненого привязали поперек тела широким ремнем.
Жиль с удивлением следил за действиями необыкновенного лекаря. Ему еще ни разу не приходилось видеть, чтобы человек тер себя и мыл с таким ожесточением, и он невольно отметил про себя этот факт. Поразительно: грязный портовый оборванец — и вдруг такая любовь к воде и мылу.
Сквозь густую шевелюру, с которой еще стекали капли, насмешливо блеснули зеленые глаза.
— Обычно, если у меня есть деньги, я пью ром и греюсь на солнышке, так что не вижу никакой необходимости мыться, — произнес Финнеган. — Однако, когда имеешь дело с хирургией, чистота дает поразительные результаты. Для больных благотворные, а вот для меня совсем наоборот: меня как раз выгнали с медицинского факультета Дублинского университета за то, что я назвал свиньей и убийцей одного тамошнего профессора — он, едва закончив препарировать труп на занятиях, даже не вымыв рук, стал оперировать пациентку…
— Но как вы тут очутились? И почему не уезжаете?
— Как очутился? Меня доставил на «Великолепном» адмирал Родни. Мы с ним… э… полюбовно расстались после битвы при Сенте, где ваш великий адмирал Грасс потерпел поражение. Вот по этому пункту протокола мы и разошлись. И в Гваделупе я высадился на берег, а дальше перебирался с острова на остров как свободный путешественник. Если я до сих пор здесь, то только потому — как это ни глупо, — что мне тут нравится. Ну что ж, займемся теперь больным. Он, кажется, готов…
И в самом деле, все было готово благодаря усердию Понго, скрупулезно выполнявшего все инструкции врача. Моисей больше не стонал; он шумно дышал, даже слегка похрапывал.
Финнеган приподнял пальцем веко пациента и обвел ставшим вдруг острым, как лезвие в его руке, взглядом четверых своих помощников.
— Он спит, но и во сне может здорово дернуться, когда я начну резать. Так что держите покрепче, ребятки.
Четыре пары рук тут же прижали гиганта к столу, а лекарь, наклонившись над пациентом, сделал первый длинный надрез. Моисей так крепко спал, что лишь едва заметно вздрогнул, когда сталь вошла в его плоть.
Жиль, как завороженный, следил за точными, быстрыми движениями пальцев хирурга, который вскрывал, впрочем без особой спешки, ногу, раздвигая мышцы, отирая кровь по мере того, как она выступала из раны. Внезапно страшное зловоние заполнило прикрытое парусиной пространство, — взмыленным матросам теперь с трудом удавалось удерживать в неподвижности распростертое на столе тело, — и из разреза хлынул зеленый гной. Голый до пояса Понго принялся промокать его — он мгновенно выполнял все распоряжения врача, которые тот давал, казалось, машинально.
Промокать ему пришлось долго: гной, вытекавший из черной ноги, не иссякал. Наконец он слегка порозовел, потом стал совсем красным; кровотечение остановилось в тот момент, когда Финнеган извлек пинцетом свинцовую пулю и победно потряс инструментом…
— Его ранили до того, как он попал в воду, — спокойно пояснил лекарь. — Не акула же, в самом деле, выстрелила в него из пистолета. Могу даже с уверенностью сказать, что пуля угодила в ногу за день или за два до прыжка в воду, вероятно, во время восстания. След от свинца скрыла рваная рана, которую вы лечили, причем, судя по всему, очень неплохо. Думаю, причиной ее была встреча с подводной скалой, а вовсе не с акулой. Хищник вряд ли бы удовольствовался такой скромной порцией мяса.
Продолжая разглагольствовать, Финнеган установил дренаж, аккуратными стежками, как рачительная домохозяйка, сшил края длинного разреза и обернул абсолютно неподвижную теперь ногу разорванным на широкие полосы чистым полотном.
— Отнесите больного назад, на постель, пусть спит, — сказал он и отвернулся от стола, словно и стол, и лежавший на нем пациент потеряли для него всякий интерес. — В пилюле, которую я ему дал, был опиум, так что он еще долго будет спать.
Думаю, все обойдется.
Схватив флягу с ромом, из которой поил Моисея, он опорожнил ее до последней капли, вытер тыльной стороной ладони бороду и вздохнул:
— Если вы собираетесь на плантацию, оставьте негра на корабле. Ближе к морю раны всегда зарубцовываются лучше. А теперь хорошо бы мне вернуться в порт…
Он уже снова натягивал полосатую фуфайку, но Жиль остановил его.
— Моисей — не единственный больной на корабле. Я хочу, чтобы вы посмотрели еще кое-кого. Горничная моей жены сломала руку во время бури. Капитан Малавуан лечил ее, как мог, но лучше знать мнение врача… хорошего врача.
Финнеган ответил на комплимент горькой улыбкой и пошел вслед за Жилем к лестнице, ведущей к каютам. При их появлении Жюдит, сидевшая в ногах узенькой кушетки, где лежала Фаншон, вскочила. Ее пышные юбки заняли чуть не все свободное пространство, и она, извинившись, вышла, успев бросить благодарный, но
удивленный взгляд на человека, которого ей отрекомендовали как великолепного врача.
А тот, пораженный красотой женщины, следил не отрывая глаз за синим душистым облаком ее платья и даже не взглянул на пациентку.
Впрочем, он тут же извинился.
— Госпожа де Турнемин, несомненно, одна из самых очаровательных дам, которых мне доводилось видеть, — сказал врач. — И кроме того, я уже давно не видел ни одной рыжеволосой женщины.
