Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

Но среди смертных есть рассказы о тех, кто возвращается как бестелесный дух, хотя они и не приносят с собой ответов. Эти духи, эти привидения являются молчаливым напоминанием о смерти. Те, кому встретились подобные духи, называются одержимыми. — Амерасу передохнула; было впечатление, что ее чрезвычайная способность владеть собой изменяет ей. Прошло несколько мгновений, прежде чем она продолжила. — Это слово, которого у нас, зидайя, нет, но, может быть, нам следовало бы его иметь.

Тишина была абсолютной, если не считать тихого шелеста тончайших крыльев.

— Мы спаслись бегством с Дальнего Востока, думая, что сможем избежать Небытия, которое царило в нашей стране — Стране Сада. Это известно всем, кроме смертного мальчика: даже наши дети, рожденные после Бегства из Асу'а, впитывают это с материнским молоком — посему я не стану сейчас повторять это здесь.

Достигнув этой новой земли, мы думали, что спасены от той тени. Но часть ее последовала за нами. Это пятно, эта тень — в нас самих. Так же, как у людей Светлого Арда, которые живут под тенью неминуемой смерти.

Мы древний народ. Мы не боремся с непобедимым. Поэтому мы и сбежали из Венига Досай-э, чтобы не быть уничтоженными в бесполезной борьбе. Но проклятие нашей расы не в том, что мы отказываемся отдавать жизнь, бросая бессмысленный вызов великой тени, но в том, что мы вместо этого прижимаем к себе эту тень и держим ее крепко, радуясь, словно прижимаем к себе любимое дитя.

Мы принесли с собой эту тень. Возможно, ни один живущий и мыслящий не в состоянии обходиться без этой тени, но мы, зидайя, несмотря на свою долгую жизнь, в сравнении с которой жизнь смертных кажется кратким мгновением, как у светлячка, мы тоже не можем не замечать этой тени, которая есть смерть. Мы не можем делать вид, что ничего не знаем о Небытии. Мы носим его в себе, как мрачную тайну.

Смертные смертны, и это их страшит. Мы, когда-то населявшие землю Сада, тоже должны умереть, хотя срок нашей жизни гораздо больше. Каждый из нас при рождении уже заключает в себе смерть, которая становится частью нашего естества. На протяжении веков мы ждем, когда она нас заключит в свои объятия, в то время как смертные плодятся и умирают, как мыши. Мы создаем из собственной смерти оболочку для нашего существования, превращаем ее в нашего заветного личного друга, позволяя жизни вращаться вокруг нас и наслаждаясь мрачным обществом Небытия.

Мы не откроем Детям Заката секрета нашего почти бессмертия, хотя мы ветви одного дерева. Мы отказали в вечной жизни Детям Руйана, тинукедайя, и прижимали смерть все теснее к своей груди. Мы тоже одержимы, дети мои. Единственным правильным миром является мир смертных. А мы — одержимые.

Он не понял большей части того, что сказала Праматерь, но голос Амерасу действовал на Саймона, как упреки любящих родителей. Он чувствовал себя маленьким и незначительным, но успокаивало то, что голос рядом и что он обращен к нему. Ситхи вокруг него сохраняли свою привычную невозмутимость.

— Потом явились мореходы, — сказала Амерасу, голос ее стал мощнее, — и им показалось мало жить и умирать в пределах Светлого Арда, как смертным мышам, которые населяли его до этого. Им было мало кусков, которые мы им бросали. Мы, зидайя, могли бы остановить их вторжение, прежде чем они обрели свое величие, но мы предпочли оплакивать утрату красоты, втайне предаваясь радости. Грядет наша смерть! — славный безвозвратный конец, который превратит наши тени в реальность. Мой муж, Ий'Унигато, был одним из таких ситхи. Его нежное поэтическое сердце любило смерть больше, чем он когда-либо любил свою жену или сыновей, порожденных его чреслами.

Впервые среди собравшихся пронесся тихий шепот — неясное бормотание, едва ли более громкое, чем шелест крыльев над головами. Амерасу грустно улыбнулась.

— Это тяжело выслушивать, — сказала она, — пришло время говорить правду. Изо всех зидайя лишь один не жаждал тихого забытья. Это был сын мой Инелуки, и он горел. Я не имею в виду то, как он умер — это можно рассматривать, как злую иронию или как фатальную обреченность. Нет, Инелуки горел жизнью, его свет разгонял тени — по крайней мере, некоторые из них.

Всем известно, что произошло. Всем известно, что Инелуки убил своего нежного отца, что тогда с ним покончили, вызвав разрушение Асу'а, когда он боролся, чтобы спасти себя от смерти, а весь свой народ — от забвения. Но его горение было так сильно, что он не смог мирно уйти в тень, которая следует за жизнью. Я проклинаю его за то, что он сотворил с моим мужем, своим народом и самим собой, но мое материнское сердце все-таки исполнено гордости. Клянусь Кораблями, привезшими нас, он горел тогда, и он до сих пор горит. Инелуки не умрет!

Амерасу подняла руку, когда новая волна шепота прокатилась по Ясире.

— Спокойствие, дети, спокойствие! — крикнула она. — Праматерь не заключила в свои объятия эту тень. Я не одобряю его за то, каким он стал сейчас, я только говорю о том страстном духе, которого никто не проявил, когда только подобный дух один и мог спасти нас от нас самих. И он нас действительно спас, потому что его сопротивление и даже само безумие его породило в других желание бежать сюда — в этот дом изгнания. — Она опустила руку. — Нет, мой сын исполнился ненависти. Она не позволила ему по-настоящему умереть, но превратилась в пламя, более горячее, чем его собственное, и оно поглотило его. И ничего не осталось от того яркого пламени, которое было моим сыном, — глаза ее затуманились. — Почти ничего.

Когда она замолкла на время, Шима'Онари поднялся, направился было к ней, говоря что-то тихо на ситхском наречии. Амерасу покачала головой.

— Нет, внук мой, позволь мне договорить. — В голосе ее послышались гневные нотки. — Это все, что мне осталось. Если меня не выслушают, опустится тьма, не похожая на ту желанную смерть, о которой мы грезим во сне. Это будет хуже Небытия, которое изгнало нас из нашего Сада за морем.

Шима'Онари, потрясенный, опустился рядом с Ликимейей, лицо которой казалось окаменевшим.

— Инелуки изменился, — подвела итог Амерасу. — Он стал таким, каких еще не видел свет — дымящимся угольком отчаяния и ненависти, живущим лишь для того, чтобы переделать то, что когда-то было несправедливым, ошибочным и трагически недооценивалось, но теперь является просто фактами жизни. Подобно нам, Инелуки все еще пребывает в царстве прошлого. Но в отличии от своих живых собратьев, ему недостаточно копаться в воспоминаниях. Он живет или существует — вот тут язык смертных недостаточно точен, — чтобы увидеть, как уничтожается все ныне сущее в мире, исправляется несправедливость; но он не видит иного пути, кроме пути ярости. Его справедливость будет жестока, а способы ее насаждения — еще ужаснее.

Она придвинулась к предмету на каменном пьедестале, положив свои тонкие пальцы на край диска. Саймон испугался, что она порежется, и его обуял ужас при мысли, что он увидит кровь на тонкой золотистой коже Амерасу.

— Я давно знала, что Инелуки вернулся, как и все вы. Но в отличие от некоторых я не отгоняла от себя эту мысль и не перемалывала ее ради удовольствия испытать боль от нее, как иногда притрагиваются к синяку или ране. Я думала, я сомневалась, и я говорила с теми немногими, кто в состоянии мне помочь, пытаясь понять, что может зреть в темном мозгу моего сына. Последним, кто принес мне эти известия, был этот мальчик Сеоман, хотя он сам того не подозревал и до сих пор не знает половины того, что мне удалось получить от него.

Саймон снова почувствовал на себе взгляды, но его собственные глаза были устремлены на излучающее свет лицо Амерасу, обрамленное белым облаком волос.

— Это и к лучшему, — сказала она. — это дитя человеческое получало удары судьбы, и удача выпадала ему в самых удивительных обстоятельствах, но он не чародей и не герой. Он великолепно выполнил свои обязанности, нельзя возлагать на его юные плечи большую ношу. То, что я от него узнала, кажется, дало мне возможность определить истинные намерения Инелуки. — Она сделала глубокий вдох, собираясь с силами. — Он ужасен, могу вам это сказать, хотя слова слишком слабы. Я старейшая среди вас, я, Амерасу, Рожденная на Борту. Но среди вас найдутся такие, которые втайне усомнятся, которые по-прежнему будут отворачиваться от грядущего ужаса. Многие из вас предпочли бы жить с красивыми воображаемыми тенями, а не с уродливой черной тенью — тенью, которую простирает над нами мой сын.