Взвихрённая Русь – 1990 - Анатолий Никифорович Санжаровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кабинетохозяин чинно шморгал сизо-фиолетовым носом, угощал друга за святой подвиг.
Ляпал хозяйко фельетонишки. С почтительными поклонами. И нельзя было порой понять, то ли ругал, то ли хвалил. Может, догадывался, что именно его персона первая требовала геркулесовой фельетонной оплеухи?
Однажды он выскочил в командировку на Волгу.
Выпить подперло — в кармане одна вошь на аркане.
Куда бежать спасаться? В молодёжную газету! К редактору! Сунул ему старый рассказишко, тот денежки на бочку. И в придачу прошеньице: помоги вклиниться на службу в твою высокую контореллу.
Какие разговоры!? Ты спас горького алюню от верной погибели! Беспримерный подвиг! А я или нехристь?
И по его заручке поехал волжский редактор корреспондентом в Сибирь.
Сидит год. Сидит два. Ни строчки не пишет. Боится. А ну забракуют, патрона-милостивца подведу.
А зарплата аккуратно идёт за переживания.
Всё же сибиряк раз насмелился, послал заметку и нагло так подписался: наш корреспондент.
В редакции прочитали. Онемели.
Так пишет наш корреспондент? Не может быть у нас таких корреспондентов!
Сверились по ведомости. Может! Есть!
Кого держали? Кому платили? Ув-волить! эт-ту! без-здарь! Благодетель еле умял страсти, но потребовал от сибиряка штукаря доблестной, искупительной работы.
И поехал теперь уже сибиряк в командировку.
В район.
Прилетает на обкомовской «Волжанке» в райком — кругом пусто. Спрашивает у секретарши, где начальство.
— Всё уехало встречать корреспондента из самой из Москвы!
Он секретаршу в машину. Поехали искать это всё!
На развилке всяк нашёл, кого искал.
И такая матёрая радость от этого всеми одолела, что тут же закатились в случайный соседний санаторий, где уже были случайно накрыты столы в совершенно случайном банкетном спецзале.
И так хорошо шла командировка, что сибиряк уже не держался на ногах, когда надо было ехать куда-то ещё. То ли по бабам, то ли на рыбалку, то ли охотиться на живого медведя. Он не знал куда, но знал — надо.
И всё пошло хинью.
Ротозиня шофёр на подогреве врюхался в лужу.
Все из трёх машин высыпались подтолкнуть.
Сибиряка принципиально не выпускали из машины. Почётный гостюшка! Отдыхай!
А он не мог смириться, чтоб на него работали. Он не эксплуататор какой заржавелый. В конце концов тоже вылез, тоже влился в сплочённый хор помогалыщиков.
— Раз-з-зойдись! Я один с разбегу толкану эту «Волгу» в спину!
Народ расступился. Зрителем стоит.
Сибиряк отсчитал ровно сто своих шагов от машины. Выставил руки, забрал в себя весь окружающий здоровый воздух. Невесть какой сатанинский дух его понёс. На полном скаку разминулся сибиряк с машиной, вляпался в дужу уже сам по маковку. Даже для надёжности через голову на спину вальнулся.
Во втором забеге он снова разминулся со спиной машины.
И на этот раз, поскольку дело было на берегу реки, живописно сорвался в водную стихию.
Баграми еле выловили. Но держаться за багор сибиряк брезговал. И не мог сам подняться по плывучему отвесному берегу.
Пришлось прыгать добровольцам. Как-то не сговариваясь, разом сиганули трое. Уж дорог всем был высокий гость московский. Хотели повязать наперекрест, но съехали на что попроще. Заплеснули веревкой под мышками, замкнули узлом.
— Майна плюс вир-ра! — победно рапортуют наверх.
Верхушка потянула верёвку за второй конец.
Тащат гостюшку, как мешок с овсом. А мешок ещё охлопывает себя по брюху, дерёт козлом:
— Прощай, скука, прощай, грусть,
Я на Фурцевой женюсь.
Буду тискать сиськи я
Самыя марксистския.
— Какая идейная выдержанность! — ахают на берегу. — Истинному коммунисту подавай только марксистския! По ведру!
А осень.
Сибирская река не гагрское море. Надо срочно спасать столичанскую прессу!
Где сушиться?
Не проблема. С утра случайно тут в сотне метров банька уже млеет с раскалённой каменкой. Кому вот доверить обслугу?
Начальство сбилось с панталыку, покуда гость плавал в реке. А как спел, всё пало на свои места.
Раз тебе милы самыя марксистския, так и распишись в получении!
Сошлись на секретарше. Пускай она первый год в партии, так зато у неё самыя марксистския. Повна пазуха марксизма-ленинизма! И молодая, и внешне огаристая. В обиде пресса не останется!
С а м отозвал секретаршу в сторонку. От имени райкома дал большевистское поручение. Гостя обстирать, обсушить, выгладить. Прочее по мере спроса. Не дай Бог в чём отказать! Схлопочешь и выговорешник с занесением кой-чего кой-куда, и месяц исправительных мозольных, колхозных, работ!
— Какое ж занесение? — смеётся согревушка. — Я преотлично осознаю остроту момента в родной партии на современном переломном этапе. Я ж не беспартянка[66] там какая безродная и луну крутить[67] не собираюсь…
— Правильно ориентируешься в решении неотложных задач нашей великой партии! Что значит одарённая молодая коммунистка. Правофланговая! Ты уже далеко ушла и от бэпэ, и от бэбэ,[68] когда проходила кандидатский стаж… И, — первый секретарь котовато пожмурился, — и огонька-с побольше там! И безо всяких там отдельных фикусов, которые выкидывала в начале кандидатского стажа, который проходила под моим чутким руководством. А то занесение мы можем поднести в аванец. Держи нашу марку! Ты далеко смотрящая вперёд умнявка… Ты уже далеко ушла от бэбэ и пойдёшь ещё дальше. Получи благословение партии… — Он сладко прихлопнул свою разъездную раскладушку[69] по весёлому «конференц-заду»: — Да убережёт тебя Бог! Ты на правильном пути. Иди!..
Вся подноготная очаровательной командировки доехала-таки до Москвы. Сибиряка усердно покатали по коврам и дали вольную.
Было душно. Воздух тяжёлый, ядовитый. Совсем нечем дышать и Колотилкин махнул рукой. А ну вас! По луже ударишь, тебя же первого обдаст. Купайтесь сами в своей грязи!
Из фойе выдернулся он на балкон.
Молодой, peзвый ветер туго обнял его. Стало свежо, приятно.
Колотилкин разжал кулак. Клочья его статьи бело взвились в ураганном, шаловатом танце.
Слава Ельцину!
В очумелой радости Колотилкин пялился на зелёные лысины домов, на людей, что сновали внизу замороченными столбиками.
Москва! Московушка! Выше нос! Теперь у тебя есть Ельцин!
— Э-э-э! — крикнул он вниз, сложив руки в рупор.
Но его не слышали.
Колотилкин сбежал по лестнице, ударил к автобусу.
— Ель-цин! Ель-цин! Ель-цин! — летел он с подскоками.
Встречные понимающе улыбались. Мрак на лицах выцветал, сквозь него просекались надежда, изумление, опасливое торжество.
— Или избрали гориголовки? — высунулся откормленный брюхан из «Лады», что остановилась у перекрёстка с разноцветным суком.[70]
— Так точно! — гаркнул Колотилкин.
— Вот кошмар! Вот кошмар! — чурбанно загоревал кругляш и в тоске покосился на красный свет впереди.
— Уж вам точный кошмар!
Колотилкин влетел в телефонную
