Взвихрённая Русь – 1990 - Анатолий Никифорович Санжаровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В Америке президент улетает с военного аэродрома. А у нас для головки держать спецаэродром. Царская конюшня[64] называется. Даже на отдых оттелева увеиваются…
— У них что отдых, что работка… Как отличить? Присосались кровохлёбы… А ты всё это-то шоболо на своём горбу вези, вези… Вот… Чисто Мaланья с ящиком… Прискочут туда, отожрутся. Ить заходишь в магазин… В какой-то Бельгии — на карте меньшь залупки — тыща сортов пива! В обычном американском магазине — триста, триста! сортов сыра! Две-ести сортов колбасы! Я туда попань — сердце за один хлоп разорвётся!
— Той-то ж тебя туда и не пускають. Серцу твою берегуть!
— Не тем берегут. В наших в очередях лёпается каждый пятый инфаркт!
… Колотилкин бродил по Москве и слушал, слушал, слушал горевую столицу…
19
Сегодня кончается 72-летний эксперимент по внедрению советской власти в России. С завтрашнего дня живём по старому режиму!
(Из первомайских лозунгов на Красной площади.)
Очередь мёртво приплющила Колотилкина к прилавку.
— Взвесьте кило! — бухнул Колотилкин.
Продавщица глянула как на ненормального. Скучно возложила кулаки на раскисшие бока:
— Клади, прыгунец. Свесю.
— Та-ак… колбаса у вас…
— Сама знаю, что у нас. Показывай, что у тебя, копуша!
Колотилкин не понимал, то ли шутили с ним, то ли издевались над ним.
— Ну чё варежку растворил? Мне некогда с тобой болеро крутить. Гони паспорт!
— 3-зачем?
— Что он там дурака из себя ломает?! — заволновался хребет очереди.
И вся каша стала ему объяснять, что со вчера всё в московских магазинах только по паспортам.
Продавщица прижала метровым ножом вздрагивающий на колотилкинской руке паспортный листок, похмурилась на карточку, на самого Колотилкина.
— Фасадом вроде похож… Раскрой… Кажи прописку.
А прописка ей не понравилась.
— Гуляй, Федя! Следующий… Ну а ты чего не отходишь? Может, тебе отвесить кила два полок с запахом ливерпуля? Так это можно пока и без паспорта… Скоро колбасня кончится, и ты первый будешь за запахом…
Колотилкин очумело не двигался с места. Отгрохать два часа в этой парилке и выкруживай с пустом? Что я Алле скажу?
Он искательно заозирался.
Всё вокруг зло молчало.
— Бегляк! — усмехнулась продавщица. — Приходи в воскресенье. Отвалю триста грамм! Норма дневного потребления. А пропишешься, лаптяйка, в столице раньше, раньше и подкатывай.
Колотилкин растерянно уставился на женщину, стояла за ним.
— Да, — в печали кивнула женщина. — Всё по талонам да по паспортам… Охо-хо-хо… Времечко… Без квитка не достать и кипятка…. У кого немосковская прописка, всю неделю продукты не отпускать. Только в воскресенье норму.
Он понуро вытерся из гвалта, но уходить совсем не стал. Со стороны чумно таращился на бесовское стадо у прилавка. Он не понимал, почему ему не дали колбасы. Завтра у Аллы день рождения. Что положить на стол? И вообще. Разве люди без московской прописки уже не едят?
Глаза сами тянулись к центру, к продавщице.
Он всё думал, что позовут всё же, скажут, произошло недоразумение. Извините, вот вам ваш килограмм.
Но ни продавщица, ни толпа его не видели.
С верха витрины, с подставки для ценника, улыбался лишь кот с усами во все стороны и показывал лапoй на слова рядом с собой.
1 р. 70 к.
КОЛБАСА НЕСЪЕДОБНАЯ
Дипломированный Кот-дегустатор.
Шустряк-самоучка, безразлично подумал Колотилкин про оформителя ценника, какого-нибудь пропадающего со скуки в очереди Репина.
Уже на выходе его догнала женщина, что была за ним.
— Простите. А я взяла и на вашу долю. Я с внучкой. Дали два. Не побрезгуйте. Я напорознь и взвесила.
Уж чего Колотилкин не терпел, так это жалости. Ещё не хватало, чтоб его жалели!
— Нет! Нет! Спасибо. Я раздумал.
На углу в киоске он взял «Правду». Никаких других газет уже не было. Поискал свою статью — нету. И воткнул трубкой в урну.
Не успел Колотилкин отойти, как в урне закопошился старчик в отрепье. Осторожно достал его «Правду». Расправил. Локтем вытер грязное пятно и в бережи просунул в оконце киоскёрше. Та приняла. Шваркнула в высокую стопу газет.
— Вот видишь, Митя, и ты с завтраком-обедом, — подала старику пятак.
— Спасибушки, свет Марьюшка, — бормотнул старик и прижался некошеной щекой к руке с пятачком.
— Ну что ты, что ты… Мне всё равно эту «Кривду» в союзпечать сдавать. Номером туда, номером сюда… Спишут!
Колотилкина подстегнуло, на что это так понадобился его пятачок? На вино? На еду?
Вслед за стариком Колотилкин снова вошёл в магазин.
Старик свернул влево, к хлебу. Взял чёрную четвертушку.
Пока дотолкалась до кассы его очередь, хлеб сжевал.
Отдавал пятак уже с пустой руки.
— Божье благодарение Вам, — в поклоне шепнул старик, проходя мимо Колотилкина.
Колотилкин ничего не ответил.
Только его будто пришпорило. Он дёрнулся с места рывком и твёрдо прожёг к автобусу.
Не даёте? Маринуете? Вам же хуже! К чёрту всю эту писанину! Строгай, строгай, строгай всю жизнь! А они месяцами выдерживают. И ради чего? Чтоб потом спихнули в макулатуру? Сожгли на митинге? Или чтоб полоскали по очередям, как сегодня?
Против обычного он не стал в вестибюле причёсываться перед зеркалом. Лишь придирчиво оглядел себя, хмыкнул: «При виде такого дохлого женишка демографического взрыва можно не опасаться».
С минуту маятно потоптался у лифта и, не дождавшись, пеше подрал на десятый этаж.
Когда пролетал мимо шестого, брезгливо кольнула ленивая мыслиха завернуть к Лигачёву на огонёк. Здесь, на шестом, твёрдо носила молва, была секретная лаборатория. Гранили алмазы для царьтреста. Надо! В редакции «Кривды» — подпольная лаборатория! Сам Лигач курировал, набегал на экскурсию. Эхма-а… Да горите вы синим пламешком, мохнорылые папаньки соцвыбора!
В отдел он всунулся боком. Не вошёл, а втёрся. Боялся шире открыть себе дверь. Смято присох у стола.
— Ну что застыл, как просватанный? — серо спросил шапочный знакомец замзав. — Падай, — показал на кресло. — Хвались подвигами.
Колотилкин прилип к краешку кресла, как сорока на колу.
Краснел. Мялся. Не знал, с чего запустить
