Воля небес - Александр Прозоров

Там, под присмотром нескольких татар, щипали травку стреноженные, оседланные кони. Похоже, все остальные басурмане, спешившись, сейчас крались к завалу через лес – чтобы под пули на открытом месте не подставляться.

– Один лук мне! – приказал Басарга, наконец догадавшись, что задумали его дети.

Таясь вдоль самого леса, он с обоими Тимофеями и холопом пробрался вперед к сторожам. Когда до тех осталось сажен двести – лучники встали и засыпали татар стрелами, всадив в каждого коновода по четыре-пять штук. После этого, уже не таясь, холопы побежали вперед, стали разбирать лошадей, резать путы на ногах.

– Ну что, вдарим? – Выбрав себе гнедую кобылку, подьячий взметнулся в седло, привычно прицепил щит на луку седла, взвесил в руке рогатину.

– Подождем немного, боярин, – ставя ногу в стремя, ответил юный капитан. – Пусть поперва завал разберут. Не нам же с этим мучиться!

Отряд спокойным шагом двинулся с луга к дороге. Вперед выбрались бояре и пара самых крепких и опытных холопов. Остальные разобрали свободных лошадей – каждый вел в поводу по пять-шесть скакунов. В одной руке – увязанные поводья, в другой – обнаженная сабля на случай, если кто попытается остановить.

Всадники въехали в лес. Поначалу – не спеша, дабы не встревожить басурман раньше времени. Со спины османские рабы врага ждать не должны, да еще и работой заняты.

Сажен за триста Басарга пнул пятками кобылу, пустив ее разгоняться, и через несколько мгновений она натужно захрипела, летя в ровном стремительном галопе. Впереди тревожно закричали, но боярин, вместо того чтобы натягивать поводья, просто опустил копье.

Татары, бросая топоры и куски бревен, кинулись по сторонам, пытаясь скрыться за деревьями, но лес был густой, а народу слишком много. Рогатина с жирным чавканьем вонзилась в живую массу, пронизав сразу двух или трех чужаков и безнадежно застряла. Боярин разжал руку, схватился за саблю, одновременно опуская ниже щит, врезался окантовкой в чью-то голову, еще кого-то скакун сбил грудью и, застревая, рванулся вперед, выбираясь из толпы, будто из глубокого озера, подминая людей и затаптывая. С седла, расчищая путь, рубил подьячий направо и налево, и в несколько рывков гнедая все же вырвалась из тесноты на свободную дорогу, широким шагом побежала дальше.

Позади, точно так же рубя и втаптывая незваных гостей в русскую землю, пробивались Тимофей Заболоцкий и передовые холопы. Задние проскакали место схватки уже без задержки. Все случилось слишком быстро – организовать оборону татары просто не успели. Лишь несколько самых отчаянных кинулись из-за деревьев к лошадям – но и от тех мчащиеся холопы легко отмахнулись саблями.

Минуты не прошло, а маленький отряд уже ускакал за бывший завал дальше к Серпуховскому тракту. Бросившим топоры и кинувшимся к оружию татарам только и оставалось, что, вернувшись на дорогу, посмотреть им в спину.

Урона османским ордам случившаяся стычка, конечно же, не принесла. Полусотней больше, полусотней меньше – шестидесятитысячная армия больными и затоптанными больше за день теряла. Однако почти на сутки хотя бы в одном месте эти войска удалось оставить слепыми. Без лошадей передовой татарский дозор уже ни погони организовать не мог, ни главным силам донесение доставить. Пешим ведь много не набегаешь.

Эти сутки неожиданно оказались очень важны – опричная армия успела уйти из-под удара. Татары так и не узнали, что русский государь находился от них на удалении всего в половину перехода и с охраной всего из нескольких сотен бояр.

Предупреждать Иоанна об опасности не пришлось. На тракте обоз Басарги Леонтьева влился в уже отступающую царскую свиту. Нагнав Иоанна, едущего в позолоченном бахтерце и остроконечной ерихонке с чешуйчатой бармицей на затылке, подьячий поклонился:

– Не смог я добраться до Каширы, государь. С татарами столкнулся.

– Это хорошо… – устало кивнул Иоанн. – Хорошо хоть святыня уцелела. – Помолчав, добавил: – Серпухов крымчаки уже обложили. Попытался я город отбить, да куда там! Их больше вдесятеро. Насилу сами оторвались. Из Тулы вестей никаких, от Коломны тоже. Воеводы прочие к Москве помчались, полки собирать. Меня просили подалее от мест опасных отъехать, дабы их заботой излишней не тревожить. Коли татары Оку перешли и за спинами полков наших оказались, ныне они в любом месте всей ордой возникнуть способны.

– Как же случилось сие, государь? – задал горький в своей безответности вопрос Басарга.

– Перебежчики сказывают, в передовых полках рати османской князь Темрюк Айдаров Черкасский со многими родичами и сотоварищами идет. Отец Михаила Темрюковича Черкасского, какового я, безумец, во главе полков каширских поставил. Сговорившись с родичами своими, воевода армию басурманскую через броды возле Каширы пропустил и дозволил к Серпухову уйти. Рати его приказа супротив врага выступить так и не дождались…

– Тебя, что ли, со свитой желал татарам отдать? – сглотнул подьячий. – Он ведь знал, что ты в Серпухове встать полагаешь?

– О сем надеюсь вскорости выведать…

Вместе с опричным двором Басарга отступал до самой Александровской слободы, где задержался еще на несколько недель. От Москвы ко двору докатывались тревожные вести. О том, что войска князя Ивана Бельского, стоявшие у Коломны, после известий о предательстве, бежали до Москвы и сели в нее еще до подхода крымских полков Девлет-Гирея. Но оборонять почему-то не стали. О том, что в захлестнувшем столицу пожаре угорела едва ли не половина горожан и вся русская армия вкупе с самим князем Бельским. Что литейщики Пушкарского приказа пытались на ладьях вывезти из города для царских войск готовые пищали – но уйти от огня не смогли и утонули вместе с ними.

Татары в Москву не сунулись – подожгли предместья и ушли изгоном в окрестные земли, грабя деревни, ловя селян, вырезая стариков и детей, поджигая городские слободы. Воеводы Воротынский и Хворостинин, собравшие часть русских полков, разбредшихся при отступлении, пытались перехватывать и истреблять басурманские отряды; возле Твери угоняемый полон частью отбил князь Андрей Сакульский, частью внезапно воспылавший храбростью князь Михаил Черкашин.

Иоанн при каждом известии все больше мрачнел, сжимая кулаки и о чем-то думая, и в конце июня отослал Басаргу в имение:

– На Вагу езжай, хоть там ныне тихо и покойно, – молвил при встрече царь. – Береги убрус до того часа, как нужда в нем возникнет. Ныне, видишь, воевать Руси более нечем. Из руин державу вновь поднимать надобно, не до походов. Меча я лишился, попытаюсь хоть малую передышку унижением получить…

Самое лучшее время – это то, о котором совершенно нечего сказать. Возвращение на Вагу прошло без приключений, и в имении боярина не ждало никаких известий. Разве только заезжала некая паломница с письмом от царицыной кравчей поклониться мощам святого Варфоломея. Прожила с двумя няньками в одной из хозяйской спален три недели, несколько раз сходила с ними до монастыря да и отъехала, оставив три рубля вклада в обитель и тридцать – в сиротский приют, в который как раз подкинули еще одного младенца с ладанкой на шее и запиской с именем в ладони.

Басарга на сие и внимания не обратил – дело становилось обыденным. Его куда больше порадовало, что Матрена-книжница разродилась еще одним мальчиком. Восторгался им боярин, словно родным…

После установления санного пути Басарга с новиками поскакал в Москву – вносить имя подьячего капитана Тимофея в Разрядную книгу, после чего представил служивого в небольшой приказной избе князю Юрию Долгорукому[32]. И представил, и попенял, что кормления по службе боярину не положили – с чем и отбыл в Александровскую слободу.

Иоанн, как всегда, принял его почти сразу, повелев допустить после вечерни в горницу перед опочивальней.

Царь всея Руси встретил слуг и новиков, сидя на троне, но в одной лишь красной атласной рубахе с золотым шитьем. Оно и понятно. Натоплены покои были так, что от пересушки половицы и столешница потрескивали.

– Вишь, как выходит, витязь мой верный, – пожаловался подьячему Иоанн. – Как ты уехал, меня опять лихоманка схватила, кости грызет. Уж и молился, и каялся, и лекарей иноземных выписал, а ничем ее не пронять[33]. Токмо чуть отогрею кости-то, легче и становится.

– Так, может, статься… – Басарга замялся, подбирая слова. – Может, тогда поближе мне перебраться?

– О сем уж мы беседовали, боярин Леонтьев, – покачал головой правитель. – Ни к чему дразнить Небеса, излишне их благоволением пользуясь. Пусть в стороне от глаз людских покоится.

– Воля твоя, государь, – не стал возражать подьячий и вернулся к своим интересам: – Подьячий твой из Пушкарского приказа капитан Тимофей челом тебе бьет. Место по службе ему дали, а кормление не отвели.