Барьер. Фантастика-размышления о человеке нового мира - Кшиштоф Борунь

И все же тот, кому довелось сколько-нибудь его узнать — не многих он допускал до себя, — не мог не полюбить его, подчас вовсе того ре желая. Не умею описать это иначе: Галахад обладал внутренней красотой, она вроде как из него лучилась на протяжении всей его жизни, он самим существованием своим разделял на лагери или объединял людей (вспомним: Ланселоту такое дано было лишь посмертно), и хотя никогда о том даже не заговаривал, вопрос возникал тотчас и сам собой: со мной или против меня? Вот какой он был человек, Галахад. Что же до воинских познаний его и рыцарской доблести — ну, что тут сказать мне? Копьем он орудовал втрое лучше, нежели сэр Дезимор, с секирою управлялся вдвое лучше, чем сэр Кэй. Но уж чем он владел особенно, так это тяжелым мечом — палашом.

Вот этого человека и поджидали побитые рыцари, на него возлагали свои надежды, твердо веруя, что Галахад отомстит за них всех, сразит Ланселота. И дней через двадцать после великого ристанья Галахад приехал, молчаливый и хмурый, каким был, впрочем, всегда. Только всего и видно было по нему да по его коню, что оба они измучены до крайности, истощены, оба изранены… а еще полетела-помчалась весть, подсмотренная-подслушанная сонмами легких на ногу, спорых на досужую болтовню пустозвонов: Галахад отрастил бороду, Галахад застонал, когда спрыгнул с седла — какое спрыгнул, едва слез! — а его белый боевой конь, всегда такой гордый и статный, на сей раз явился с запавшими боками и тотчас, понурив голову, поплелся на конюшню. Артур встретил Галахада на пороге тронного зала, обнял и сразу повелел приближенным их оставить; погруженные в серьезный разговор, король и рыцарь скрылись во внутренних покоях дворца.

Опять я должен прервать повествование и, нарушая естественный ход событий, перескочить от достославного того ристанья на четыре года назад. В тот день вокруг жарко пылавшего очага — тогда стояли суровые холода — сидели втроем Артур, Ланселот и Галахад. Король, как всегда, оставаясь наедине с одним их этих мужей или, как сейчас, с ними обоими вместе, сделался вдруг неуверенным и мрачным.

— Кого ни во что не ставлю, те так и вьются вокруг меня, будто мухи вокруг падали. Но вы оба!.. Помалкивай, Ланселот! А ты, Галахад, меня слушай! Давно уж привык я судить о людях не по внешнему виду, не по речам их…

— Я слушаю тебя, мой король!

— Так вот… Сколько уж раз говорил я тебе и сейчас, видишь, опять повторяю: проси у меня лена себе, возьми в жены какую-либо достойную благородную девицу… я дам тебе земли, буду, если пожелаешь, сватом твоим… Ведь ты живешь словно волк! Так человек не может быть счастлив!

Ланселот весь превратился в слух — и навеки сохранил память об этом вечере, о прозвучавших тогда словах.

— Благодарю тебя, мой король, — отвечал Галахад. — Благодарю за лестную мне благосклонность. Так человек не может быть счастлив, сказал ты? Но я и не хочу быть счастливым человеком!

— Безумен ты, Галахад! Таков закон жизни: имение добыть себе, честную деву взять в жены, детей породить…

— А после?

— Что значит «а после»? — Артур наклонился вперед, весь подался к смотревшему на него в упор Галахаду, — После чего?

— Ну, ладно. Добуду я себе имение, посватаюсь к честной деве, она народит мне детей. А после? Где будет тогда, чем станет сам Галахад?

— Отцом великого рода, — пробормотал ошеломленный Артур. — Прародителем огромного семейства, корнем большого древа!

Но тут Галахад откинулся на спинку стула и захохотал как безумный — казалось, он уже никогда не уймется.

— А по-моему, Галахад…

— Помалкивай, Ланселот!

— Не стану молчать! — крикнул в ответ Ланселот. — С чего мне молчать, ежели я считаю, что прав Галахад?! Галахад до тех пор человек, до тех пор тот, кто он есть, покуда один он. Ведь как только появится у него семья, он уж не он, а что-то иное. И он, и не он. Взять хоть тебя, к примеру, господин король мой! — Галахад оборвал смех и покосился на Ланселота. — Ты был Артур до тех пор, пока не стал королем. Теперь ты король Артур, то есть что-то другое, и, может статься, придет час, когда Артур исчезнет и останется только король. Король, у которого есть только величие его, власть и покорная ему страна, но самого его уже нет нигде! Я это просто примеру, — поспешно добавил он, — и ты прости мне…

Галахад с такой силой грохнул по столу кулаком, что подскочили тяжелые оловянные кубки.

— Какого дьявола прощения просишь, коли прав ты?!

— Потому что люблю его, — прямо посмотрел Ланселот на Галахада, и великая воцарилась тишина.

Думаю я, престранно чувствовал себя Артур в эти минуты, ведь что произошло: его отругали и отчитали, словно ребенка, Галахад смеялся над ним, Ланселот же глубокомысленно его поучал, потом, словно короля тут и не было, они сцепились друг с другом, Ланселот объявил, что любит Артура, но так сказал, словно самого Артура это даже и не касается, а Галахад, неистовый, вечно одинокий, вечно идущий своим собственным путем Галахад, смирился перед каким-то юнцом. Сила Артура к тому времени оскудела — ведь и над ним, как над всеми нами, время всевластно, — но не оскудели чувство справедливости и мудрость его. Понял король, что не над ним Галахад смеялся, а над собой, Галахадом, ибо представил себя почтенным отцом семейства, pater familias, и такой неподобной показалась эта мысль, эта картина его духовному взору, что разразился он громовым хохотом. Тот же неслыханный факт, что Галахад умолк, насупясь, и слушал речи юнца, Артур объяснил себе тем, что любит Ланселот Галахада, оттого и понял его, оттого посмел ему это высказать. Галахад же Ланселота, без сомнения, любит, но, кроме того, за что-то, Артуру неведомое, еще, кажется, и уважает — вот до каких дерзновенных мыслей додумался Артур. И мысль короля шла, как обычно, верным путем, потому что он был великий король и ошибся всего лишь дважды: когда повелел высадиться на берег Бретани, тем потопив свое войско в крови, и когда посватался к Гиневре.

Ибо Ланселот действительно очень привязан был к Галахаду и даже, сказал бы я, в душе почитал его чуть ли не богоравным, но никогда никому о том не обмолвился хотя бы словом, даже самому Галахаду. А Галахад, одинокий, угрюмый, неистовой удалью славный, потому любил юного Ланселота, что видел в нем одно из возможных, и к тому же прекраснейших, осуществлений себя самого и угадал в нем сходные с собою черты: одиночество, призванность, способность призванию своему послужить. Вот почему, думается мне, когда юноша превзошел во владении оружием своих наставников и они уже ничему не могли его научить, Галахад принялся обучать его сам, за каждый промах отчитывая с такою же яростью, какую некогда обрушивал на себя самого, сделав неловкий выпад и получив по панцирю звонкий удар. Их обоюдную привязанность еще более углубляло страстное желание Галахада воспитать Ланселота более Галахадом, чем сам Галахад! Возможно, это звучит смешно, даже дурно, но так оно и есть: хотя по годам Ланселот никак бы не мог быть Галахаду сыном, тем не менее угрюмого, во всем безупречного рыцаря полнило отцовское чувство. Хотелось ему — да и кому не хочется оставить след по себе в этом мире! — чтобы прекраснейший осанкою, превосходящий всех силою, победоносный Ланселот возвестил повсеместно величие Галахада. А тому, кто за это готов усомниться в Галахаде или даже презреть его, лучше бы подумать о том, сколь сознательно трудился он противу себя самого, своими руками готовя себе наследника, того, кто однажды низвергнет его с трона, ибо замысел Галахада был таков: коль скоро Круглый стол существует, пусть, когда придет время, не болван какой-нибудь воссядет на место первого из рыцарей, Галахада Безупречного, но достойнейший из достойных — Ланселот! Вот эту внутреннюю красоту и, думаю я, многое другое, чему, может, и названия нет, излучал Галахад. Говорят — правда, нет ли, не ведаю, а только, пожалуй, и правда, — далеко-далеко, там, где восходит солнце, раскинулись прегромаднейшие государства и больше они, чем Британия и Франция, больше любой известной нам страны. И в одной из стран этих живет, как говорит молва, некий зверь, полосатый телом, и хотя ленив он будто бы, но ужасно сильный и быстрый; и если однажды отведает он человечьей крови, то уж с тех пор только человека и подстерегает. Пока же не приохотится к человечине, мирно живет в своих пределах и убивает, лишь когда голоден. Ему-то и был подобен Галахад, только в человечьих, конечно, мерках. На юге же, за Нубией и за Нилом, животное лев обитает. Силою, ростом и нравом такой же, как тигр, известный мне по хроникам и легендам. И гласит молва, будто римляне, еще прежде того как Цезарь побывал в наших краях, да и после того, выпускали на арену этих хищников вместе. Но звери те вели себя двояко: либо тотчас вцеплялись друг в друга и сражались насмерть, либо не боролись вовсе, в стороны расходились, даже если их нарочно пытались разъярить, перед самой мордой размахивая пылающими факелами. Думаю, Ланселот похож был на льва; и они с Галахадом глубоко любили друг друга. Никогда не обмолвясь о том даже словом.