Борьба за мир - Федор Панферов

Чуть рассвело. Заиграли тетерева. Прощелкал глухарь — один, потом второй, потом еще и еще.

Петр Хропов чуточку высунулся из ложбинки и совсем недалеко от себя увидел фашистов. Их было шестеро. Приставя автоматы к животу, они временами пускали очереди куда попало. Кони стояли рядом и грызли ветлянник.

— Ну-ка, отец, возьми вот того на прицел, ты, Яня, вот этого, вы двое… — обратился Петр Хропов к партизанам, — вот этого и вот этого, а я попробую враз двоих крайних. Стрелять по моей команде. Целься, — и сам прицелился. — Огонь! — шепотом воскликнул он и, выстрелив, тут же увидел, как все шесть немцев упали, будто кто их толкнул в лоб. — Ну, вот ладно, — проговорил Петр Хропов. — Автоматики-то сейчас заберем или потом, отец? Как думаешь? — хитренько подмигивая, спросил он.

Иван Хропов, мужик хозяйственный, обозлился:

— Потом, потом. Это как — потом? А вдруг какая птица сядет, автомат загадит… Да и кони без присмотру, — но, увидав, как у сына смеются глаза, сам улыбнулся. — Ну, конечно, сей миг заберу… И коней при этом.

Петр Хропов серьезно добавил:

— Тебе, отец, оставаться тут. Кони и автоматы на твои руки. Не высовывайся, а отсюда стереги. В случае, ежели кто из них появится, живым никак не отпускай, а то всю нашу тактику откроешь. Ну, мы пошли дальше.

Сняв так же вторую группу карателей, Петр Хропов оставил на их месте четырех партизан и приказал им «палить из автоматов в белый свет, будто и в самом деле злейший враг перед вами». Сняв еще три группы карателей, поставив на их место партизан, Петр Хропов вместе с Яней Резановым подползли к березовой роще, где на полянке стояло сизое чудовище — танк. Танк стоял молча, направив свой хобот на болото, как бы желая напиться. Около него ходил, нервно подрагивая ляжками, офицер с усиками кверху.

— Вильгельма проклятая, — прошептал Яня Резанов, показывая на офицера. — Стукнуть его?

— Я тебе стукну, — пригрозил Петр. — Эту птицу живьем надо взять и допросить.

Офицер, прислушиваясь к очереди автоматов, прищелкнул языком, затем кулаком постучал по броне танка. Люк открылся. Из люка показалась голова с перепуганными глазами. Офицер, показывая на болото, что-то сказал. Солдат рассмеялся.

— Эх, — Яня Резанов вздохнул, — не знаю их собачьего языка.

— И так понятно: вот, дескать, как загнали людей — стариков, детей, женщин — в болото. Вояка, сукин сын! Мне интересно его живым зацопать и посмотреть, как он будет воздух глотать. Только как бы это сделать? Яня, ты волков душил, а по-волчьи выть умеешь?

— А как же? Так затяну, волки удивятся.

— Ну-у? Тогда отбеги вон туда и затяни. А как я кинусь, прыгай за мной.

Яня Резанов отполз за куст. Чего-то долго копался там, затем сунул лицо вниз, завыл глухо, придавленно и вдруг, вскинув голову, перешел на такой высокий дискант, что даже у Петра Хропова и то побежали мурашки по телу. Офицер дрогнул и, выставив руки вперед, как падающий в воду, ринулся на танк, колотя его броню ногами, царапая пальцами люк.

Петр Хропов в два-три прыжка очутился около танка. Плечом, как щенка, сбил офицера и крикнул Яне:

— Держи, но не души, — сам вскочил на танк, ручкой револьвера постучал в крышку люка. — Эй! Там подыхать будете? Или выпустить вас, стервецов?

Потом они всех убитых карателей снесли в кучу, вырыли яму, закопали. На этом настоял Иван Хропов:

— Чтобы воздух наш весенний не портился вонью, да и вообще — они уж не злые теперь.

Замаскировав танк на месте, потому что его в эти дни невозможно было переправить в лагерь, прихватив с собой офицера и двух солдат, коней — тридцать восемь голов, партизаны перешли на другую сторону болота и тут увидели самое страшное.

На небольшой поляне, пригреваемой утренним солнцем, лежали люди, мокрые, грязные, в порванной одежде, с исцарапанными руками, лицами. Они лежали вразброс, будто бежали От пожара и какая-то страшная сила настигла их и кинула на землю. Тут были и женщины, и старики, и дети. Около одной женщины полулежали, застыв, два человека. У одного из них по локоть не хватало руки, другой был в немецкой шинели. Вначале всем партизанам показалось, что люди на поляне уже мертвые, словно выброшенные прибоем из моря, где они потерпели крушение. Но по глубокому дыханию, по бормотаниям вскоре стало ясно, что люди еще живы, но не в силах пробудиться. И тут же партизаны увидели тех, кто не дошел до поляны. Эти лежали вниз лицами, утопая в вязкой тине. Вон женщина. По ее вытянутым рукам можно понять, с каким усилием она стремилась добраться до поляны. И не добралась, упала в трех-четырех метрах от берега, подмяв под себя девчушку. А вон лежит старик. Он протянул правую руку, вцепился ею в корешок камыша. А вон ребенок. Один. Маленький. Голенький. Весь в тине.

Старик Иван Хропов, обходя людей, брызгал им в лица разведенным спиртом, не замечая, как у самого потоками льются слезы, и приговаривал:

— Миленькие вы мои! Страдальцы!

Партизаны стояли молча, держа в поводу коней, хмуро глядя себе в ноги. Петр Хропов сидел на пне, чуть в стороне. В нем все застыло. Бородатое лицо казалось высеченным из гранита. Только глаза… только глаза перебегали с партизан на людей, лежащих на поляне, с людей — на гитлеровских солдат и офицера. На офицере глаза задерживались дольше, жалили его. Тот нервничал, дрыгал ногами… И Петр Хропов, показывая на мертвых, сказал:

— Это миру несешь?

Офицер все надувался, как пузырь, и вдруг прикрикнул на своего солдата, и тот кинулся к нему, начал поправлять на нем шинель. Яня пнул ногой солдата, сказал:

— Эко как тебя приучили пятки лизать.

Это послужило сигналом — партизаны закричали, обращаясь к Петру Хропову:

— Кончать надо.

— С ума сведут смотрины такие.

Петр Хропов поднялся, подозвал Яню Резанова.

— Отдели этих псов от офицерика и кокни вон там — в лесочке, чтобы офицерик видел.

Яня Резанов отвел карателей в сторону, смахнул с плеча автомат и пустил очередь, затем спокойным шагом подошел к Петру Хропову, доложил:

— Сделано.

— Зря.

— Жалко?

— Пули жалко. По одной на каждого бы хватило, — ответил Петр Хропов и глянул на офицера.

Офицер, прищурив глаза, посмотрел на трупы солдат и еле слышно прищелкнул языком.

В это время очнулся Пауль Леблан. Вскочив, он недоуменно, затуманенными глазами посмотрел во все стороны, как смотрит человек после длительной тяжелой болезни, еще никого не узнавая. Да его и самого невозможно было сразу узнать: рыжая щетина бороды походила на ламповый ерш, впалые щеки, как две вмятины. Весь он был в грязи, тине. Посмотрев вокруг затуманенными глазами, ничего не понимая, он принялся будить Чебурашкина, разыгрывая из себя немца.

— Чепурашкин! Чепурашкин!

Яня Резанов первый шагнул к нему, выворачивая пятки длинных, в посконных штанах, ног… и вдруг, подхватив на руки, как ребенка, начал подбрасывать его, кувыркая в воздухе, выкрикивая:

— Васька! Васенька-светик!

— Яня! — придя в себя, вскрикнул Пауль Леблан.

Партизаны было кинулись к нему, но Петр Хропов движением руки остановил всех. Сдерживая простую человеческую радость, сказал:

— Здравствуй, Вася!

— Здравствуй, Петр Иванович, — на русском, поволжски окая, ответил Вася.

— Это тот? Кох? — Петр Хропов кивнул на офицера.

— Нет, Кох убит. А это — новый каратель.

— Значит, выполнил задание?

— Не я убил. А вот она. — Вася показал на Татьяну. — Опередила меня. — Он чуть подождал и с тоской добавил: — Ермолай Агапов погиб: Кох отрезал ему язык. Погиб и Савелий Раков: поджег фашистов в своей избе и сам сгорел.

— Жалко. Очень, — в тишине произнес Петр Хропов и, сняв шапку, поклонился земле. За ним последовали все партизаны. Петр Хропов надел шапку и снова к Васе: — А почему ты повел людей через это болото? Ведь ты его не знаешь?

— Повел не я, а нужда: нас толкнул в болото вот тот, — Вася показал на офицера и к Хропову: — А почему вы здесь, а не у Лебяжьего?

— Об этом потом. Яня, — обратился Петр Хропов к Яне Резанову, — срубите две-три березки, раскиньте на них вот это, — он смахнул с себя шинель и кинул на руки Яне, — и положите на нее женщину. Как ее звать?

— Татьяна Яковлевна, — ответил Вася.

Когда поднимали Татьяну, очнулся и Чебурашкин. Он подпрыгнул, как мяч, а увидав партизан, осипшим голосом заговорил:

— Э-э-э! Вот вы какие. А мы — вот мы какие. От смерти еле-еле удрали, да и то не все, — он говорил долго, путаясь, повторяясь, и походил на помешанного.

Петр Хропов обнял его.

— Отдохни, родной. Потом расскажешь, — и приказал подвести к себе офицера.

Тот подошел, презрительно посмотрел на Васю, на Татьяну, на Чебурашкина, признав их, и снова нервно задергал ляжками. Петр Хропов взял его за рукав шинели, подвел к ребенку — мертвому, в тине, сказал: