Двое из будущего. 1903 -… - Максим Валерьевич Казакевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 6
Прошло несколько дней после моей демонстрации. Я продолжил заниматься рутиной, контролируя все торговые и производственные процессы, которые сводились лишь к контролю моего помощника, то есть Мурзина. И это дело было довольно-таки легким. Данил Егорыч, не смотря на всю свою ушлую деловитость, работал относительно честно и если и подворовывал, то делал это незаметно и малыми частями. Так что сильно контролировать его у меня не было никакого желания. Гоняться за копейками мне было банально лень. Да и бессмысленное это было занятие — нервы потрачу, а за руку не поймаю.
В общем, ранним утром, когда я вяло совершал тренировку, завалился ко мне Егорыч и присел на лавочку, что стояла вкопанной возле баньки. Закоптил папироской и, через минуту созерцания моих упражнений, выдал:
— Василь Иваныч, а помните вашу Лизетт? Ну, ты, у которой вы тогда ночевали?
— Ну?
— Она вам тогда еще трость заносила, что вы забыли…
— Да помню я. И что? — спросил я, с неохотой подходя к перекладине турника. А сам почувствовал, как Мурзин приготовился пожирать меня взглядом. Я с голым торсом, слегка вспотевший, подпрыгнул н повис на турнике с широким хватом. Потом сделал медленно одно подтягивание, затем следующее. Пауза в диалоге затянулась.
— Ну, так и что ты хотел про Лизку сказать? — напомнил я, подтянувшись пару раз.
Он вздохнул. Зачем-то достал носовой платок и вытер руки.
— Так в больнице она лежит.
— А что с ней? Простыла? — выдал я первую возникшую мысль. В эти времена даже банальная простуда может свалить с ног и шутить с ней нельзя.
— Да нет, не простуда. Сгорела.
— Как! — ахнул я, слетая с турника. — Как сгорела?
— Обычно. У керосинки колба лопнула, да на нее осколки упали, а она лампу от неожиданности и опрокинула. Ну и загорелась.
— Сильно? Как сильно? Где она лежит?
— В Красном Кресте лежит.
— Блин, Егорыч, что же ты молчал? Почему раньше не сказал?
— Да я сам только что узнал. Вот и пришел к вам сообщить.
Я забросил тренировку. Наскоро обтерся мягким полотенцем и кинул его в руки Юн, а сам скрылся в доме, чтобы одеться. Следом зашла китаянка, стала подавать чистые вещи.
— Мулзин сто говолить? — обеспокоенно спросила она, видя мои лихорадочные сборы. — Плохо?
— Да, не очень хорошее, — пояснил я ей. — Женщина одна обгорела сильно.
— Сильно? — непонимающе переспросила девушка. — Обголела?
Я бессильно вздохнул. Как бы ей объяснить? И тогда я показал на стоящую на столе керосинку и пантомимой изобразил вспыхнувший огонь.
— Женщина одна обожглась сильно. В больнице лежит.
И она поняла. В ее глазах полыхнул ужас, а миниатюрные ладошки непроизвольно прикрыли вскрик:
— Лизетт? — почти без акцента переспросила она.
Я кивнул.
— Подай пиджак скорее и трость принеси. В больницу к ней поеду, проведаю. Может лекарств каких придется купить, мазей всяких. И поскорей.
До больницы Красного Креста мы домчались быстро. Без проблем нашел палату, где лежала Лиза. В палате кроме нее находилось еще три женщины и они, увидев меня, заулыбались.
— Лиза, Ли-из, — позвала одна из них. — К тебе пришли.
Ее кровать стояла в самом углу комнаты, там, где и окон-то не было. Сама девушка лежала нагой, наполовину укрытая одеялом. А то, что не было прикрыто, оказалось забинтовано. Правая рука, правый бок, грудь, бедро… Страшное зрелище предстало перед моими глазами. Черные как смоль и когда-то красивые волосы опалились и там, где их коснулась температура, скрутились и местами потеряли свой цвет. Лицо…, лицо, слава богу, огнем оказалось не тронуто. Над кроватью нависал марлевый балдахин, по которому ползали жирные мухи, привлеченные запахом гниения.
На зов соседок девушка повернута голову и два блестящих от слез глаза уставились на меня. Сквозь гримасу страдания она улыбнулась мне и, боже мой, сколько в этой улыбки было нечеловеческой боли.
— Здравствуйте Лиза, — я не нашелся как ее поддержать. Все слова сейчас мне казались бессмысленны.
— Я пришел, как только узнал…
Она прикрыла глаза. Казалось, что даже беззвучно заплакала, но нет… Спустя несколько секунд она снова взглянула на меня:
— Василий Иванович…, — тихо прошептала Лиза. Она даже не попыталась прикрыть свою наготу, настолько ей было плохо.
Я подошел к кровати. Рядом стоял жесткий табурет и вот на него-то я и присел. Чувствовал я себя растерянно, так, словно в ее трагедии была часть и моей вины. И снова я не нашелся, что ей сказать. Так и сидел, и молча смотрел в ее бездонные глаза и измученное лицо.
Наконец, глубоко вздохнув, я сказал:
— Все будет хорошо, Лиза. Ты поправишься.
— Не переживайте за меня, Василий Иванович. Мне почти не больно, — перебила она. — Доктора здесь заботливые, они тоже обещают, что я поправлюсь. Морфий мне колят; так что, вы не переживайте, Василий Иванович, мне действительно не больно. Только перевязки очень уж неприятные.
Она скрывала свои чувства. Охотно верю, что ей колят морфий и часть болезненных ощущений он снимает. Но всего лишь часть. Врачи в эту эпоху уже с подозрением относились к этому обезболивающему средству, прекрасно видя, как у больных развивается зависимость. И назначают его применение лишь в крайних случаях. Например, как в этих. Я не знаю, сколько по времени длится его действие, судя по всему не долго, так что, думаю, Лиза большую часть суток проводит действительно в страшных мучениях.
— Как же так, Лиза?
— Ну, вот так… Керосинка пролилась…, — сказала она и в уголке глаз появилась слезинка. — Не переживайте за меня, со мной все будет хорошо.
И я до сих пор не знал, что ей сказать. Он хорохорилась передо мной, держалась, а я сидел истуканом на жестком табурете, терзал в руках трость и не мог найти для нее слов. На языке вертелись банальности, которые никак не могли ее поддержать.
— Да, Лиза, все будет хорошо. Ты не переживай. Тебя вылечат, ты вернешься…
Я едва не сказал глупость.
