Рюриковичи или семисотлетие «вечных» вопросов - Фаина Гримберг

«Круг чтения» «святого» правителя, принявшего монашество, согласно византийским канонам включал в себя не только душеполезные сочинения типа «Великого покаянного канона» Андрея Критского или «Луга духовного» Иоанна Мосха, но и некие «рудименты» античной еще образованности, назывались имена античных философов Платона и Аристотеля; для женщин-монахинь — медицинские сочинения Галена и Гиппократа (от античных жрецов монашество как бы унаследовало функции целителей; особенно желательно было целительство для монахинь)… Византийские канонические имена авторов и «тематика» перекочевали и в русские жития… Интересно, что в поздних, «постмонгольских» житиях упор уже делается на собственно подвижничество, уже не включающее в себя книжность… Таково, например, житие легендарного «святого князя» Андрея Переяславского (мы о нем уже говорили и еще скажем)… Согласно византийскому канону, свою «образованность», равно как и другие черты будущего «святого», правитель получал еще в детстве. Таковы варианты жития Александра Невского, житие Ефросинии Черниговской (в миру Феодулии, дочери Михаила Черниговского, которая постриглась в монахини, оставшись вдовой после смерти молодого супруга, Феодора, брата Александра Невского)… Любопытно, что никто не задается вопросом, не является ли «Александр» монашеским именем данного князя? Если это его мирское имя, то каково же монашеское? До известного распоряжения Петра I изображать Александра Невского в воинских доспехах, тот изображался в иконописании одетый в традиционную монашескую одежду… Любопытно, что в житиях Рюриковичей, не успевших принять перед смертью монашество, «образованность» не педалируется (Борис и Глеб, Андрей Боголюбский и др.)… Но косвенный намек на схиму находим даже в «Поучении» Владимира Мономаха, стоящем несколько особняком от византийских традиций; это известное место: «…На склоне жизни, «на санях сидя», поразмыслил я в душе своей и воздал хвалу Богу, который меня до этих дней, грешного, сохранил…»; то есть речь идет об обычае привезения тела во храм непременно на санях (так же хоронят и Владимира Святославича в «Сказании о Борисе и Глебе»). Стало быть, «Поучение» — это писание правителя, уже удалившегося «от мира сего», предсмертное, почти иноческое писание…

Итак, описание «образованности» в житиях и летописных вставках, выдержанных в житийном стиле, являлось данью определенному византийскому «канону»; подобная «образованность» могла в житиях приписываться правителю, и вовсе не умевшему читать; «образованность» — часть «иноческой ипостаси», обязательная черта «святого правителя», принявшего монашество…

Это членение образа на несколько «ипостасей», каждая из которых связана с определенным именным прозванием, четко прослеживается в летописной традиции в отношении Рюриковичей. Причем, как правило, педалируется какое-либо одно имя, и не всегда возможно понять, почему «задержалось» именно это имя данного Рюриковича, а не другое… У «домонгольского» Рюриковича фактически три «именных ипостаси»: «княжая», «титульная», выраженная старым, языческим еще, титульным прозванием; христианское мирское имя, все более закрепляющееся как «основное прозвание»; и — наконец — христианское иноческое имя… Можно понять, например, почему монашеское «Ефросиния» вытеснило мирское «Феодулия»: вдовая княгиня приняла постриг в юном возрасте, фактически ее жизнь связана именно с «иноческой ипостасью»… Но почему, например, мать Даниила Галицко-Волынского, активная участница именно жизни мирской, политической, известна лишь под своим монашеским именем — Анна; ведь она постриглась только в конце своей довольно долгой жизни… Почему дочь Мстислава Удалого, предполагаемая мать Александра Невского, известна под своим мирским христианским именем — Феодосия, хотя упомянуто и ее княжое прозвание — Ростислава… Почему из двух известных своими делами правления сыновей Юрия Долгорукого одного мы знаем лишь под его мирским христианским именем — Андрей, а другой, наполовину грек, проведший отрочество и раннюю юность в Византии, получил известность именно под своим княжим титульным прозванием — Всеволод, хотя мы знаем и его мирское христианское имя — Димитрий… Не такие уж простые это вопросы; и кто знает, что именно прояснят для нас возможные ответы, если когда-нибудь эти ответы будут сформулированы…

Покамест же мы можем заключить, что домонгольская и «раннемонгольского периода» русская письменная традиция ни в коем случае не представляет собой «литературу собственно для чтения»; процесс развития мирских, «светских» жанров не происходит… Отбросим оценочные определения; не будем рассуждать с позиции: «хорошо» или «плохо»… Не следует думать, будто роман из жизни рыцарей и поэзия трубадуров — это «хорошо», а «Хождение игумена Даниила» — «плохо». Но не следует придерживаться и прямо противоположного мнения… И тем более ошибочно полагать, будто, например, житие может с течением времени «развиться», что называется, в «роман»… Нет, когда греческой и русской литературам придет пора «вступить» в европейский литературный процесс, жанры будут просто-напросто заимствоваться «в готовом виде»… На этом действительно «особом» пути развития возможны удивительные достижения — такие, например, как сотворенная Толстым «модель» романа, состоящего из ряда предельно детализованных эпизодов, когда четко организованная структура повествования как бы «утоплена» в потоке мастерски (даже можно сказать: «щегольски») изображенных деталей. Именно эта «русская модель», реализованная в «Анне Карениной» и «Войне и мире», определила все дальнейшее развитие европейской литературы… Следует также сказать и о позднем периоде творчества Толстого, когда он принципиально отходит от модели «романа для чтения» и словно бы возвращается к традициям византийской и древнерусской церковной «учительной» литературы… Упомянем и о попытках греческих и русских авторов создать своего рода «житийный роман», то есть роман о «сугубо положительном», «святом» герое. Из этих попыток следует признать безусловно удачными романы: «Идиот» Достоевского и «Мать» Горького, менее удачен роман Никоса Каандзакиса «Христа распинают вновь». В советской литературе были предприняты попытки создания романов о Рюриковичах, представлявших собой как бы «модифицированные» жития «святых князей» («Ратоборцы» А. Югова, «Иван III, государь всея Руси» В. Язвицкого). Романы эти оказались написаны дурно не только вследствие малой литературной одаренности авторов, но и вследствие бездумного и бездарного соединения житийных канонов и приемов «романной модели», закрепившейся в жанре исторического романа и фактически созданной Вальтером Скоттом…

Однако русская письменная традиция уже к XIII веку дает замечательные образцы «иного пути развития», «кардинально отличного» от пути развития европейской литературы. Подобным примером и образцом является, конечно, великолепный и непревзойденный Галицко-Волынский летописный свод… Рядом с этой грандиозной конструкцией можно поставить в мировой культуре разве что… лучшие фильмы Феллини… В обоих случаях мы имеем глубинную, предельную «народность в степени гениальности»; в этой стихии «народности в степени гениальности» растворяется «образ автора» в творчестве Феллини; а древнерусской письменной традиции «образ автора», «институт авторства», столь значимый для европейской литературы, не свойственен изначально… Впрочем, о Галицко-Волынском летописном своде мы еще скажем в следующей главе этой книги… Но, наверное, о нем и без нас постоянно говорят, бьют в барабаны и трубят в трубы? О нет, ничего подобного; фактически Галицко-Волынский летописный свод известен только «академической науке». Разумеется, не так-то просто читать подобную литературу, изначально «неавторскую» и даже и не рассчитанную на «читателя» в современном смысле этого слова. Но современный интеллектуальный читатель все же, думаю, прочел бы даже и с наслаждением… Однако внимание литературоведов и авторов популярных книг по истории и литературе привлекает совсем иной памятник древнерусской письменности… Впрочем, принадлежность его к древнерусской письменной традиции весьма проблематична; слишком уж много в этом небольшом сочинении примет, что называется, «литературы нового времени»: «красивый», словно бы стилизованный «под древность» язык; странное и даже и неимоверное любование язычеством… Да, вы уже, конечно, догадались, что речь идет об одной из «вечных тайн» Руси Рюриковичей — о «Слове о полку Игореве»…

Это небольшое сочинение рассказывает о неудачном походе (состоявшемся приблизительно весной 1185 года); это был поход Игоря Святославича, Новгород-Северского удельного князя на половцев. Популярности этого сочинения уже в новое время немало содействовала опера Бородина «Князь Игорь»… «Слово о полку Игореве» явно стоит особняком в древнерусской письменной традиции; даже самый ярый ревнитель его подлинности ощущает в этом тексте особый дух стилизации «под древность и фольклор». Вот несколько примеров подобного ощущения…