Рюриковичи или семисотлетие «вечных» вопросов - Фаина Гримберг

Так это все хорошо или плохо? Вот вопрос!.. В любом случае, это интересно. А ксенофобии и взаимной неприязни хватало и без этого…

Первоначально вышло так, что понятие «фольклор» оказалось очень сказочным понятием. Это народ некий, заговоривший языком сказок братьев Гримм и песен из «Волшебного рога мальчика» Арнима и Брентано, и длинных баллад Вука Караджича. Фольклор был красив, пока не явились более или менее скрупулезные способы его фиксации, то есть записывания, будь то в блокнот или на магнитофон. Как раз, когда эти способы явились (очень поздно), фольклор перестал быть красивым (а, может, никогда и не был?), и эта его некрасивость оказалась такой смущающей, что надо было как-то по-новому назвать, определить его. Наверное, некрасивый, то есть скрупулезно зафиксированный фольклор — это и есть «постфольклор»…

«Пожалуй, первой (еще в конце прошлого века) заставила на себя всерьез обратить внимание частушка, принадлежавшая одновременно как деревенской, так и городской традиции. Возмущающее впечатление от нее в ученой среде было чрезвычайно сильным…» — С.Ю. Н-в…

Но когда фольклор еще был красивым, его катастрофически было недостаточно. И тогда самый-самый красивый фольклор был создан, написан очень конкретными и талантливыми авторами.

В конце XVIII века психология автора, то есть пишущего, творящего индивидуума, уже в полной мере развилась. Не будем (опять-таки) судить скучно о том, хороша она или плоха. Автор — личность яркая и самолюбивая, иначе он бы и не брался за перо. Авторы древней, старой литературы (особенно древнерусской) были по своей психологии анонимами. Они не были авторами (или в кавычках — «авторами»). Так же как и в литературах Востока, в древнерусской литературе важно и похвально было не отличаться от других пишущих, соблюдать правила писания. Надо сказать, что и настоящий фольклор (то есть постфольклор) не-, или даже лучше говорить, что внеиндивидуален. А вот в литературе авторской — самое важное — выраженность личности автора, его «отличность» от других пишущих, и когда автор сочиняет, пишет фольклор, его фольклор отличается от «настоящего» прежде всего стилистической яркостью, индивидуализацией персонажей. То есть Андрей Иванович говорит с этой громкой яркостью и силой; он весь уходит в эту творимую им цельность; вроде бы весь уходит, а виден все ярче и ярче.

Но я обещала Гентшке не разбирать все это подробно.

Итак.

Люди с выраженной авторской психологией взялись за создание, сотворение фольклора…

В 1765 году явились гэльские (старошотландские) «Песни Оссиана». Европа была очарована. Критик Джонсон выразил сомнение. Он, что называется, «держал в руках» английскую литературу, его называли Кубла-ханом. Джонсон печатно предположил, что настоящим автором песен Оссиана является человек, опубликовавший их, скромный шотландский учитель и фольклорист Джеймс Макферсон. Джонсон вступил в своеобразную борьбу с Макферсоном, решительно утверждая его авторство. В 1796 году, после смерти Джеймса Макферсона, окончательно выяснилось, что он действительно является автором Оссиановых «поэм», которые, впрочем, не сделались от этого обстоятельства хуже… Но почему все-таки Джонсон так накинулся на Макферсона и почему в конце концов твердо утвердилось мнение об авторстве Макферсона?.. Особую роль здесь сыграли обстоятельства, что называется, политические. Подобные мистификации, как правило, не создаются из одной лишь «любви к творчеству», но выполняют конкретные идеологические задачи. Прежде всего они призваны «доказывать» (например, что в Киевской Руси или средневековой Чехии были поэты «не хуже» европейских). «Песни Оссиана» должны были доказать, что поэты в стиле «не хуже» были у «национального меньшинства» — шотландцев. Вот на эту-то попытку доказательства Джонсон и ополчился всей тяжестью «великодержавного критического топора». Кстати, вот почему сторонникам поздней датировки Слова приходится так туго, ведь на стороне их противников — все та же идеология «великой державы», в которой должно быть все свое — от эпических поэтов до последнего гвоздя… Впрочем, хотя Джонсон и доказал, что «Песни Оссиана» — не «фольклор», но доказать, что эти тексты «плохо сделаны» ему не удалось; и по-прежнему они остаются прекрасным образцом «литературы романтического этнографизма»… Лучший перевод поэм Макферсона на русский язык сделан был Ермилом Костровым, еще при жизни своей забытым поэтом XVIII века, умершим, разумеется, в нищете. Прочитав его переводы, очень хочется включить его в список кандидатов на авторство Слова. Кстати уж, хотя советские историки и литературоведы всячески открещиваются от этого ясно видимого родства Слова с «Песнями Оссиана», необыкновенно популярными в России; однако и сам Мусин-Пушкин, и Кайсаров, и Карамзин, и Сенковский видели и чувствовали в Слове именно «Оссианов дух»…

Но далее…

В 1770 году покончил с собой восемнадцатилетний Томас Чаттертон. При жизни его опубликована была одна из его эклог, написанных от имени вымышленного им Томаса Раули, ученого монаха XV века, впоследствии увидели свет и другие произведения Чаттертона, написанные на средневековом английском языке. Свой труд под названием «Подъем живописи в Англии», написанный опять же от имени вымышленного Раули, Чаттертон отправил Хью Уолполу, который, впрочем, разоблачил мистификацию.

А в 1800 году явилась первая мистификация на славянскую тему — знаменитое наше «Слово о полку Игореве», опубликованное Мусиным-Пушкиным, Бантыш-Каменским и Малиновским.

Эту мистификацию можно без преувеличения назвать одной из самых ярких и блистательных. Собиратель и сочинитель славянского фольклора чех Вацлав Ганка перевел Слово на чешский язык. Прошло чуть более десяти лет от первой публикации Слова, и Ганка вместе со своим соавтором Линдой опубликовал «Краледворскую рукопись» и «Зеленогорскую рукопись» — сказания поэтические о героической чешской старине. Обе рукописи написаны были на пергаменте. Ганка и Линда не сообразили сжечь этот пергамент после публикации рукописей; и потому уже в восьмидесятых годах прошлого века было доказано, что «Рукописи» Ганки — мистификация… Надо, впрочем, отметить, что территории современной Чехии тогда входили в состав Австро-Венгерской монархии, и чешские мистификации наподобие «Рукописей» Ганки и Линды не могли быть «ко двору»…

В России доказывать «неподлинность» Слова фактически запрещено. То есть вопрос наличия дохристианских ярких корней русского народа все еще остается открытым? Я заключаю эту «неподлинность» в кавычки опять-таки, потому что никто не осмелится отрицать подлинность одаренности автора этой гениальной мистификации…

Мусин-Пушкин был адъютантом Григория Орлова, но после того, как Орлов впал в немилость, и адъютанту его уже нельзя было надеяться на скорую военную карьеру. Мусин-Пушкин был богат, в его владении, кажется, находилось более четырех тысяч душ крепостных… И вот, лишившись надежды на скорую и блестящую карьеру, Мусин-Пушкин отправился за границу. Богатым путешественником объехал он Германию, Голландию, Францию, Италию…

По возвращении в 1775 году в Россию Мусин-Пушкин был счастлив в своей карьере. Особенно же 1784 год был для него счастлив, препоручена ему была должность директора над училищем, «для единоверных с нами иностранцев заведенным». А незадолго до того был он сделан и действительным статским советником. И наконец — в том же году — действительным членом Российской Академии наук, чему немало способствовали, помимо его образованности, и его маститая наружность и любезная обходительность…

Обычные сведения о Слове о полку Игореве следующие: единственный экземпляр произведения был открыт в начале девяностых годов XVIII столетия Мусиным-Пушкиным в составе рукописного сборника конца XV — начала XVI века. Рукопись сборника погибла во время московского пожара 1812 года. Но для Екатерины II в свое время была снята копия, а в 1800 году Слово, как известно, было в первый раз опубликовано.

Интересно, что никто никогда не видел вышеупомянутого сборника. Не видел Бантыш-Каменский, не видел Малиновский. Может быть, и сам Мусин-Пушкин не видел?

Вот как отвечает он на вопросы Константина Федоровича Калайдовича, другого русского архивиста и историка (писано 20 декабря 1813 года):

«Вопрос 3-й «О песни Игоревой»:

На чем, как и когда она писана?

Объяснение:

Писано на лощеной бумаге в конце летописи довольно чистым письмом. По почерку письма и по бумаге должно отнести оную переписку к концу XIV или к началу XV века.

Вопрос 4-й: «Где найдена?» —

До обращения Спасо-Ярославского монастыря в Архиерейский дом управлял оным архимандрит Иоиль, муж с просвещением и любитель словесности. По уничтожении штата остался он в том монастыре на смирении до смерти своей. В последние годы находился он в недостатке, а по тому случаю комиссионер мой купил у него все русские книги, в числе коих в одной, под № 323, с названием Хронограф, в конце, найдено «Слово о полку Игореве».