Мой театр. По страницам дневника. Книга I - Николай Максимович Цискаридзе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, благодаря Петру Антоновичу у меня появилась база, которая дала в скором времени возможность довольно легко овладеть сложнейшими движениями мужского танца, но! Сколько он для меня закрыл в школе из-за своей упертости, косности, непримиримости к тому, что надо многое в мужском классическом танце пересмотреть. Только под конец жизни Пестов признал, что я прав.
По поводу того, как проходил госэкзамен, у меня образовался какой-то провал в памяти. Помню, когда мы вначале сделали поклон и встали к станку, я открыл руку и увидел Григоровича, сидящего в зале. Еще отложилась в памяти такая деталь: мы сделали fondu на середине, я зашел за кулисы, где медики сидели, и сказал: «Боже, какое счастье, что я эту комбинацию fondu не буду делать больше никогда!» Наш доктор удивился: «Коля, а никто не заметил, что тебе это не нравится!» – «Я знаю точно, что мне это не нравится!» Больше ничего не помню.
Но ужас заключался в том, что буквально через три или четыре дня после экзамена приехала пестовская подруга из Финляндии, которая хотела снять наш урок на видео. Пестов меня поймал в коридоре одного, одного несчастного, и заставил еще раз повторить весь госэкзамен, естественно, вместе с тем самым fondu.
Но это случилось позже, а после госэкзамена я сеточку сжег демонстративно во дворе школы. Слово «сеточка» – я сказал – никогда. Черное трико я тоже сжег во время гастролей летом. Сказал – никогда черное трико я не надену, если только не понадобится на сцене. Никогда я его не надел. Я ненавижу все, что связано с эстетикой Петра Антоновича.
…Когда госэкзамен закончился, Пестов не пошел на обсуждение. Быть может, он считал себя слишком великим педагогом, чтобы слушать чьи-то замечания в свой адрес, не знаю. Пестов не был у нас ни на одном экзамене: ни на дуэте, ни на характерном, ни на актерском. То ли ему было все равно; то ли он с корнем отрывал от себя нас – его детей, которых он учил, чтобы не переживать, не думать о нас; то ли просто он был такой уставший в конце года, выжатый, что от опустошения просто нуждался в одиночестве.
Пестов ушел домой, мы остались одни. Спускаясь с лестницы, я встретил Марину Константиновну Леонову, тогда педагога по заменам, которая, смеясь, сказала: «Ну что, Цискаридзе, повезло тебе, что ты грузин!» – «Почему вы так говорите?» – «Григорович тебя запомнил!»
Оказалось, что на обсуждении Григорович сказал: «Дайте список, кого берут в театр». И спросил: «Софья Николаевна, как фамилия грузина?» Она говорит: «Цискаридзе». Он смотрит в список: «Почему его нет в списке?» Ветров зашептал: «Мест больше нет». Тогда Юрий Николаевич взял и своей рукой под № 1 написал мою фамилию. Потому наш список принятых в 1992 году в Большой театр начинается с Цискаридзе – Цискаридзе, а потом все по алфавиту, 10 человек. Я был 11-й. А его знаменитая фраза, она есть в протоколе: «Грузину „5“ и взять в театр!»
Головкина сразу позвонила маме. И тут надо признать, Софья Николаевна покривила душой, она сказала: «Ламара, я все сделала!»
34Утром 5 июня в 10.00 у нас было распределение. В кабинете стояли столы, за которыми сидели: Д. Брянцев, Н. Касаткина, Ю. Ветров… Но для меня Юрий Юрьевич был самым главным. Каждого выпускника отдельно вызывали, и он должен был подписать документ, что согласен работать в том или ином театре. Я зашел, мне сказали, что на меня пришли заявки: в кордебалет Большого театра, солистом в «Станиславский» и в «Классический балет». Я сказал: «В Большой театр». Брянцев от досады не сдержался: «Зачем?!» – «Я хочу в Большой театр!» И подписал бумагу.
На 14.30 было назначено вручение дипломов. Оно обычно происходило на сцене учебного театра. Я пришел домой, мама для такого случая приготовила мой костюм от Dior, очень красивый, купила у кого-то с рук. Я его носил иногда. Все было поглажено. Я посмотрел на костюм и сказал: «Вот это я не надену!» Начался скандал, тогда я взял ножницы – и клац по костюму! Такой крик поднялся… Но напрасно. Я оделся в рубашку в полосочку, в черные брюки и белые мокасины. Вид получился очень элегантный. Я, единственный из потока, был одет как европеец. Вокруг теснились бархатные платья и тоскливые костюмы с галстуками.
Когда дипломы раздали, Головкина с надеждой в голосе спросила: «Может, кто-нибудь из вас все-таки спасибо скажет педагогам?» Но мы так хотели, чтобы эта церемония поскорее закончилась, что никто не намеревался говорить спасибо. Как всегда правильно оценившая ситуацию, Софья Николаевна заявила: «Всё с вами ясно! Пошли пить шампанское!» Когда я входил в кулису, там стояла мама: «Дай диплом!» Я говорю: «На! Ты хотела красный диплом – вот тебе красный диплом. А теперь… всё!»
Гурьбой мы ввалились в нашу столовую, где неприятно пахнуло кухней, выпили шампанского из пластмассовых стаканчиков и разъехались кто куда. «Элитный» класс «В» Литавкиной – Бондаренко поехал праздновать в дорогой ресторан гостиницы «Савой». А мы – нищеброды из «А» и «Г» – поехали в ресторан Центрального дома работников искусств. И все педагоги, надо отдать должное, поехали вместе с нами.
Рестораном, конечно, это было назвать трудно. Полуподвальное помещение, старый, затертый интерьер, нищенская обстановка, на столе пластмассовые тарелочки, все пластмассовое. Но, несмотря на это, время мы очень весело провели, много смеялись.
Когда праздник закончился, было около часа ночи. Метро закрыто, я шел пешком от ЦДРИ мимо «Савоя», оказался на набережной Москвы-реки и, проходя мимо Кремля, остановился. И, как Скарлетт О’Хара в «Унесенных ветром», громко сказал куда-то в небо: «Я никогда не буду голодать! И никто рядом со мной никогда не будет знать нищету!»
Потому первым делом, когда я стал ректором Академии Русского балета в Санкт-Петербурге, я придумал сделать настоящий выпускной бал!
На каком-то мероприятии я оказался рядом с директором музея «Царское Село» О. В. Таратыновой. Мы как-то мило всегда общались, и она мне сказала: «Коленька, я так рада, что вы появились в Петербурге. Может быть, чем-то Екатерининский дворец будет вам полезен?» – «Знаете, у меня есть мечта, – и абсолютно наобум спросил: – У вас залы сдаются?» – «Да, мы сдаем». – «А нельзя у вас провести выпускной
