Мой театр. По страницам дневника. Книга I - Николай Максимович Цискаридзе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Однажды Пестов, как обычно, послал меня заполнить журнал в методкабинет. Пришли кто-то из педагогов классики, включили видеокассету с новым американским фильмом о Н. Макаровой. И вдруг вижу такую балерину! Сильви Гиллем. Я голову от журнала поднял и уже не мог отвести от нее взгляда. Я потерял дар речи – такая красота, музыкальность, точность. Она танцевала вариацию из «Grand Pas Classique» В. Гзовского на музыку Д. Обера. Наши педагоги давай ее критиковать: «Боже, никакого корпуса, а какой корявый аttitude…» А она делала французский аttitude! Они даже не знали, что есть разница между русским, французским и итальянским attitudes. Я ребенком это уже знал, у А. Я. Вагановой в книге все написано, откройте и почитайте.
В общем, Гиллем потрясла раз и навсегда мое воображение. Пестов ее не жаловал и называл, как я уже говорил, Сильва Вареску, намекая, что я люблю оперетту и канкан, типа туда мне и дорога. Но своей любви к Сильви я не изменял никогда, всю жизнь посылал ей цветы.
В 2015 году, когда Сильви прощалась со сценой, я полетел к ней в Токио. Она танцевала 31 декабря. У японцев есть новогоднее шоу типа нашего «Голубого огонька», которое идет в прямом эфире. Оно начинается до полуночи и заканчивается утром 1 января. Гиллем начала танцевать «Болеро» М. Бежара ровно во столько, чтобы последняя нота сочинения М. Равеля совпала с полночью, с наступлением Нового года. Это был ее последний выход на сцену. Увидев мои мокрые от слез глаза, она сказала: «Я была уверена, что ты приедешь!» – «Я не мог этого пропустить! Вот сейчас, когда ты уходишь, я понял, что закончилась прекрасная эпоха, эпоха Великих Артистов…»
Только один раз в своей жизни, когда Гиллем танцевала в Москве, я не зашел ее поздравить, куда-то очень спешил. Она вдруг организаторам и говорит: «А Цискаридзе был?» – «Да!» – «Он не зашел… Наверное, ему жутко не понравилось». Когда мне это передали, я подумал – Господи! Сама Сильви Гиллем ждала, чтобы я к ней зашел! На следующий день купил цветы и побежал к ней.
Но вернусь к идее Пестова с «Обером». Я нашел запись с Гиллем, достал ноты, Крапивин – святой человек, добыл мне фонограмму. Он мне всегда помогал и помогает, по любому поводу. Если я ему когда-либо звоню и говорю: «Михаил Вольевич, не можете?..» Тут же слышу: «Да, могу…»
Выучили мы с Мариной Ржанниковой порядок «Обера» и пригласили своих педагогов Л. С. Литавкину и П. А. Пестова, станцевали им целиком pas de deux. Пётр Антонович пришел в изумление: мы не только выучили текст, но и приготовили его стилистически.
Скажу честно, со мной педагоги, что в школе, что в театре, вообще не знали никаких проблем по поводу выучивания порядка, то есть способности запомнить комбинацию. Мне достаточно показать комбинацию только раз, можно даже на руках, как это делала порой в классе М. Т. Семёнова, чтобы я ее точно запомнил и воспроизвел во всех нюансах.
Наступил март 1992 года. Госэкзамены на носу. В школу пришла бумага из ГАБТа. Там десять имен – пять мальчиков и пять девочек, тех, кого собираются брать в труппу. Ни Ржанниковой, ни Цискаридзе в списке не оказалось.
32На одном из школьных концертов меня увидел Д. А. Брянцев, тогда руководитель балетной труппы Музыкального театра им. К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко, решил со мной переговорить. Объяснял, что ГАБТ мне ни к чему, что я там буду стоять всю жизнь в кордебалете. А если я приду в «Стасик», моим педагогом будет М. В. Крапивин и я буду готовить сразу Принца в «Лебедином озере». Он знал, на что давить. Единственное, что могло меня соблазнить в «Стасике», – работа с Крапивиным, которого я обожал. Но я не любил театр им. Станиславского и Немеровича-Данченко! Меня манил совсем другой театр, увенчанный портиком, с квадригой лошадей, которой управлял Аполлон. Я был уверен в том, что буду танцевать именно в Большом театре, с того момента, как в 1985 году увидел там «Щелкунчика». Откуда у меня была такая уверенность, не знаю…
К моему негодованию, Пестов выступил против Большого театра, но не только: «Какой театр Станиславского? Только коллектив Гордеева!» Я бросился к маме: «Ты видала это?» Она сказала: «Никочка, но Пётр Антонович…» Но меня было не сломить: «Пётр Антонович сам будет ездить к Гордееву в его Кузьминки. Я пойду в армию!»
Прослышав о моем «пролете», к вопросу моего трудоустройства подключилась Золотова: они с Рахманиным тоже были против Большого театра. Наталия Викторовна договорилась, чтобы меня просмотрели в Мариинском театре. На госэкзамен приехала из Риги Н. В. Беликова, привезла каких-то своих знакомых, которые передали мне бумагу-приглашение из Лондона. Там было написано, что в школе Covent Garden готовы взять меня на полгода, с перспективой дальнейшей работы в труппе Королевского балета. Ну куда ехать-то?! Мама больная, языка не знаю, денег никаких нет – ни хороших, ни плохих, никаких. Да и зачем ехать, если я все равно буду танцевать в Большом!
Тут как на грех мама вернулась из Тбилиси и должна была передать какую-то посылку Нине Ананиашвили. При встрече они разговорились, и Нина, тогда ведущая балерина ГАБТа, сказала: «Ламара Николаевна, конечно, Нике у нас ничего не светит. Пусть лучше едет на Запад или вернется в Тбилиси солистом». Мама пришла расстроенная и услышала от меня: «Никогда! И вообще даже не буду думать на этот счет!» Говорят, что хищников возбуждает запах крови, так и я. Преграды, возникавшие на моем пути к Большому театру, только возбуждали меня, заставляли упрямо двигаться к своей цели. Я воспринимал их как вызов и принимал их, чтобы бороться.
Я был уверен в том, что буду в Большом, даже когда мне прямо в лицо говорили: «Тебя никогда не возьмут в театр, ты вообще никому не нужен. Кому нужна такая эстетика, это безобразие! Вот посмотри, как надо, – это бондаренковские, они могут прыгать, а что вы – пестовские – можете?»
33Наступило 4 мая – день госэкзамена по классическому танцу. Григоровича в школе в тот год не ждали, он собирался куда-то уезжать. Но не уехал, он пришел. Наш класс завершал госэкзамен. Первыми показывались классы девочек: класс Е. Л. Рябинкиной, затем класс Л. И. Литавкиной. А после перерыва шел класс А. И. Бондаренко и в самом конце мы.
После класса Бондаренко, где рослые ребята в элегантных черных трико и черных туфлях прыгали под бравурные вальсы и победоносные марши
