Мой театр. По страницам дневника. Книга I - Николай Максимович Цискаридзе

От Шереметьева мы ехали до МАХУ, на 2-й Фрунзенскую улицу. Хазанов в автобусе пытался нас хоть как-то отвлечь, потому что всюду стояли танки. Мы, дети, не понимали, что происходит, и нам никто ничего не объяснял.

Мне повезло, что я жил рядом со школой. Я-то домой приехал, а всем надо было как-то добраться до своих квартир, а как? Транспорт по городу не ходил. Мама меня встретила, ей было тяжело передвигаться, и мы тихо-тихо дошли до дома.

Потом наша соседка по квартире Нина, у которой окна комнаты выходили на Комсомольский проспект, мне рассказала, что утром 19 августа в коридоре она видела маму, идущую на кухню. Вдруг раздался сильный грохот. Нина вылетела из ванной, смотрит – в кухне никого, бросилась в свою комнату и видит – мама у окна лежит: «Я подумала, что ей плохо или обморок, к ней кинулась. А она меня хватает за волосы: „Ложись, ложись, сейчас стрелять будут!“ Мы лежим, грохот, стрельба. Ламара говорит: „Закрывай голову, чтобы камень по голове не попал!“ Мы так долго лежали. Потом встали, телевизор включили, а там… балет! Стали смотреть».

Мама не растерялась, попросила Нину, чтобы та вставила кассету в видеомагнитофон, и это «Лебединое озеро» мне записала. Когда я недавно ездил в Ельцин-центр в Екатеринбург, мне устроили очень хорошую экскурсию. В экспозиции есть комната, посвященная 19 августа 1991 года, там показывают «Лебединое озеро»… с Майей Плисецкой. Я сказал: «Это неправильно. Показывали весь день „Лебединое озеро“ с Бессмертновой». Мне отвечают: «Этого не может быть!» – «Поверьте, у меня осталась запись. Мне мама записала целиком спектакль с Н. Бессмертновой и А. Богатырёвым, версия Ю. Григоровича. Это другой спектакль!» Так мамина запись пригодилась для восстановления исторической правды.

К 1 сентября стало понятно, что мы больше не живем в СССР, что СССР больше нет. Наши занятия на III курсе начались непривычно тихо.

Боевых действий я не видел, зато в театры ходил каждый вечер. КДС, Станиславский, Большой, Малый, МХАТ – все работало. Я пошел смотреть «Амадея» с И. Смоктуновским и О. Ефремовым. Приходил в театр, показывал свой школьный пропуск, и меня пропускали, потому что зал не на сто процентов заполнялся.

Но очень скоро в школе началась напряженка, потому что на конец октября – начало ноября уже был назначен концерт в Большом театре. Начались педагогические бои за ведущие партии для своих учеников в выпускном спектакле. Пестов сшибся с Бондаренко. Я против Белоголовцева и Иванова. Пётр Антонович выиграл это сражение потому, что я, уступая физически тому же Диме Белоголовцеву, был гораздо лучше выучен. В результате в концерте мы с Мариной Ржанниковой танцевали pas de deux из «Коппелии», II и IV части «Классической симфонии» Л. М. Лавровского. Во время спектакля Пётр Антонович, как обычно, стоял в кулисе – он никогда не ходил в зал – и раздражал всех своим присутствием, потому что стоял и, как всегда, ворчал.

Когда спектакль закончился, к нам на сцену с поздравлениями подошли М. Т. Семёнова и Ю. Ю. Ветров, заведующий балетной труппой ГАБТа. Позже нам с Ржанниковой передали, что мы первые кандидаты на прием в театр.

Один спектакль следовал за другим – то в Большом театре, то в КДС, я много танцевал. И по школе поползли слухи, что я такой нехороший, а мама моя еще хуже – всё и всех купила…

А мама после инсульта так изменилась, что ее никто узнать не мог. Она приходила в школу на концерты заранее и всегда садилась в нашем театре на первое крайнее место в ряд перед проходом. Зоя Александровна всегда для нее это кресло специально занимала. Если маме становилось нехорошо, она всегда могла выйти из зрительного зала, никому не мешая.

И вот мама пришла на какой-то из концертов и заняла свое привычное место. Рядом с ней сели родители ребят из нашего же потока. Она их знала, а они ее не узнали. Завязался какой-то разговор, и мама услышала о себе и обо мне много интересного. Например, что она на самом деле миллионерша, ей принадлежат виноградники в Грузии, и что я – родственник Г. А. Шеварднадзе. Мама была очень выдержанная женщина. Надо отдать ей должное, она долго держалась, но, когда в мой адрес пошли отвратительные скабрезности, мама не выдержала: «Если вы не прекратите, я сейчас подойду к Головкиной и все это ей расскажу!» А Головкина сидит в соседнем ряду. А они хором: «Вы не знаете, какой это подлый ребенок…» И тогда мама сказала: «Знаете, я мама этого мальчика, меня зовут Ламара Цискаридзе. Я именно та, которая все здесь купила, потому, пожалуйста, прекратите!»

В конце декабря у нас стояли три концерта в Большом театре. А я слег с сильнейшим гриппом. Естественно, рвался в школу, даже рыдал, понимая, что сейчас мои партии отдадут другим и меня уже никогда на них не вернут. Видя, как я переживаю, мама сказала: «Ника, запомни: всегда дай своим конкурентам возможность выступить, тебя больше будут ценить. Вот ты посмотришь, ты вернешься – о них никто говорить не будет. Если ты достоин этого, конечно». В итоге произошло так, как сказала мама. С тех пор я этому правилу железно следовал. Я всегда давал возможность выйти второму составу или сам выходил вторым составом. Никогда не боролся за то, чтобы у кого-то что-то отобрать. Я знал, что я – есть я, и я умею так. А если вам не нравится, не приходите на спектакли с моим участием.

После каникул мы стали готовиться к госэкзаменам и заключительному выпускному концерту. Пестов, как обычно, в своей манере мне заявил: «Вот смотри, Цискаридзе! Ты настолько бездарен, у тебя же нет saut de basque, нет cabriole…» Какой saut de basque или cabriole у меня мог быть, если Петя меня этому не учил никогда в жизни?! Он сам не знал, как это делается, не зря называл себя педагогом средних классов. «„Жизель“ ты не можешь, – сладострастно продолжал Пётр Антонович, – „Дон Кихот“ ты не можешь, „Корсар“ ты не можешь. Вот что ты можешь? „Пламя Парижа“ ты тоже не можешь. Только „Обера“!» Я стою и думаю про себя – ничего себе, а что есть сложнее этого «Grand Pas Classique» на музыку Д. Обера, которое В. Гзовский сочинил для И. Шовере и В. Скуратова? Все, что Пестов назвал, – это гораздо легче, чем «Обер»!

В те годы не существовало никакого YouTube, Интернета. Где взять ноты, где взять запись, где взять фонограмму? Я позвонил Крапивину, у него очень много видеокассет было, и говорю: «Знаете,