Жар-цвет - Александр Амфитеатров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Малярия на острове Корфу? Полно, граф, вы шутите! Откуда здесь быть малярии: камень и вода — вот и весь Корфу. Малярия бывает только там, где почва отравлена болотом, гнилою водою.
— А вот подите же… Моллок руками развел: первый случай за всю его корфиотскую практику.
— Что же он рекомендует?
— Сесть на пароход и ехать в Монако.
— Это зачем?
— Современная медицина знает только два места во всей Европе, где малярия проходит без лечения, сама собой: Ханге в Финляндии и Монако. О Финляндии Алексей Леонидович не хочет и слышать: у него безотчетное отвращение к северу. Значит, надо ехать в Монако.
— Боже мой! Вот уж истина, что радость не бывает без печалей… Как же быть теперь со свадьбой?
— Дебрянский думает, что если вы и Зоица согласны, то лучше всего будет обвенчаться немедленно, затем соединить полезное с приятным: и свадебную поездку совершить, и малярию путешествием уничтожить…
— Что же? Я нахожу это решение благоразумным. К свадьбе мы готовы. Не знаю, что скажет Зоица.
Позвали Зоицу. Узнав о болезни жениха, она перепугалась еще больше, чем можно было ожидать.
— Малярия? Но ее никогда здесь не бывало! — вскричала она вопросительно, устремляя сверкающий взгляд на Лалу, которая ее сопровождала. Лала спокойно выдержала этот взгляд и пожала плечами. Лицо у не было угрюмое, постаревшее, между бровями лежала тяжелая жирная складка… Когда Лала услыхала о непременном намерении Дебрянского немедленно венчаться, по хмурым чертам ее скользнула презрительная улыбка, никем не замеченная, кроме графа Валерия. Он, как только Лала вошла, впился в нее любопытными глазами и следил за нею, как сыщик… Она заметила это внимание, взмахнула на графа тяжелыми ресницами и несколько секунд держала его под суровым взором.
— Тебе-то чего еще надо? Ты-то куда лезешь? — безмолвно спрашивала она.
Гичовский уличил минуту, чтобы подойти к ней.
— Лала, я хотел бы поговорить с вами…
Лала кивнула головой и вышла. Гичовский последовал за нею.
— Хотите в сад или пойдем ко мне? — предложила Лала.
— Нет, уж лучше в сад, — сказал Гичовский, — у меня к вам есть секрет, а из вашей комнаты все слышно на террасе.
Лала быстро взглянула ему в глаза и нахмурилась еще больше.
— Вот как! Я не замечала.
— А я замечал, — значительно повторил Гичовский. Лала побледнела. Верхняя губа ее задрожала под усиками.
— Что прикажете? — спросила она, усаживаясь в олеандровой тени. — Говорите смело. Здесь нас никто не услышит, кроме синего моря.
Глаза ее были теперь спокойны, а голос звучал ровно и почти небрежно.
Гичовский взял ее за руку и прямо в глаза ей устремил пристальный взгляд своих ярких коричневых глаз. Лала улыбнулась с шутливым превосходством.
— Если вы намерены меня магнетизировать — не советую, — сказала она, — я сильнее вас, и вы заснете первый…
Но граф на шутку ее даже не улыбнулся.
— Лала, — серьезно сказал он, — Дебрянский очень трудно болен.
— Да, я слышала: малярия, — равнодушно возразила она.
— Лала, — голос графа звучал еще строже, — малярии на Корфу не бывает.
— Что же с ним в таком случае?
— Я предполагаю, что он отравлен. Лала отшатнулась.
— Позвольте, граф… вы шутите…
— Мне, право не до шуток, Лала. Я не хотел говорить старику. Моллок объявил Дебрянского почти безнадежным. Если болезнь пойдет тем же быстрым маршем, он дает больному две недели срока покончить свои жизненные расчеты: его съест последовательное истощение. И такой исход Моллок считает еще счастливым, потому что он боится, что перед смертью Дебрянскому суждено испытать ужасное бедствие… На своей родине он страдал нервною болезнью. Ну, теперь она, по-видимому, возвратилась… Моллок опасается за его рассудок…
Лала сказала:
— Так. Но откуда же вы взяли, что он отравлен?
— Прежде всего из слов Моллока: это либо малярийное помешательство, либо действие какого-нибудь яда.
— Так и Моллок думает?
— Нет, он покуда держится за малярию и только изумляется, откуда она могла взяться, да еще в такой жестокой форме.
— По-моему, он совершенно прав.
— Нет, Лала. Я молчу — никому еще не намекнул ни словом — но видал я на своем веку малярийных-то больных. Это то, да не то. Да и Моллок-то, кажется мне, схватился за малярию только потому, что эта болезнь так широка и разнообразна в своих проявлениях, что под нее можно подогнать все, чего при диагнозе не понимаешь. Тот тип изнурительной лихорадки, как болеет Дебрянский, я наблюдал только однажды, в Африке, на болотах Гвинеи, о которых я когда-то вам рассказывал, и вам нравилось… помните, Лала?
— Да, помню, — сдержанно сказала она. — Так в болотах же. Где же и быть малярии, если не в болотах?
— Да, но, видите ли, эта форма и там казалась исключительною и неестественною. Негр, которого убивала эта странная малярия, оскорбил местное божество и был проклят его жрицами… Так что цветные в один голос говорили, что никогда не видали ничего подобного, и считали болезнь своего товарища божественным насылом; ну, а мы, белые, предполагали более вероятное: что жрицы несчастного кощунника не только прокляли, но и успели отравить.
Лала слушала графа, не меняясь ни в цвете, ни в выражении лица, и только сросшиеся брови ее, сжавшись к переносице, расположились на бледно-желтом лбу как-то так, что Гичовский невольно подумал: «И впрямь, точно крылья раскинула. Не диво, если бедному амальфитанскому парню почудилось, будто Лала спустила на него грозную „мертвую голову“ из-под этаких черных бровей».
— Странное, знаете ли, местечко этот уголок Гвинеи, о котором я вам говорю, — продолжал он с видом равнодушным и голосом беззаботным. Населен он племенем, называемым Уйдахи. Не слыхали? Они вам очень понравились бы, потому что у вас с ними есть общее пристрастие. Они страстные любители змей и держат их в домах своих ручными, совершенно так же, как вы своего Цмока… Лала быстро взглянула на Гичовского, хотела что-то сказать, но удержалась, закусив губу.
— По словам Уйдахов, — ровно говорил граф, делая вид, будто не замечает ее движения, — все эти ручные змеи — потомки или родственники одного Великого Змея, живущего в храме близ города Шаби. Не знаю, существует ли он действительно, но, по рассказам туземцев, он — величины невероятной, чудовищной, исполинской, «с верблюда», и живет при храме уже несколько сот лет: с тех пор как вверился Уйдахам, покинув для них племя Арда, и стал их единым и всемогущим божеством. Впрочем, негры говорят, что божество-то, собственно, не сам он, змей, но некий дух, в нем живущий, и змей храма Шаби только излюбленное из тел, в которые вселяется истинный Великий Змей, поклоняемый ими, мудрый друг людей и будущий хозяин мира. Сам же он — дух великой тайны и не может быть виден никем, за исключением жрецов и жриц своих, кроме немногих избранниц, которым является он видением при особых обстоятельствах — я объясню вам потом… Вы не устали слушать меня?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});