На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль

– Земля числится казенной. Вы владеете ею лишь по праву стародавнего обычая. Мне известны все ваши банковские операции, и, к сожалению, я…

– Не спеши, тюра, – поднял руку султан, сверкая золотыми наперстками.

Прямо напротив вице-губернатора уселся дряхлый старец с длинной, как ружье, балалайкой в руках и гнуснейшим голосом затянул песню.

– Слушай, – сказал султан. – Он тебя хвалит. Самый мудрый ты, самый смелый в нашей степи… Слушай, хорошо поет!

Ну, что тут делать? Мышецкий решил подождать, но певец не унимался. Казалось, никогда не кончится его песня – длинная и тягучая, как осенняя верста.

Когда же он всхлипнул и замолк, Самсырбай сказал:

– Дай ему! Окажи честь…

Сергей Яковлевич взял кошелек и швырнул его в певца.

– Возьмите! – крикнул он. – И не приставайте. У меня более ничего нету…

Ему стало худо от бешенства. Ублюдок в золотых наперстках с погонами прапорщика на плечах дурачит его здесь, как мальчишку. Доколе же терпеть?

Мышецкий встал.

– Хватит, – заявил он. – Я закрыл уже перечисление денег по вашему счету, султан… Мне нужно говорить с вами по делу! По важному делу…

Глаза-щелочки Самсырбая совсем закрылись. Живот его вдруг заходил ходуном под заляпанным жиром халатом, и султан издал первое сладчайшее храпение.

– Погодите спать! – крикнул Мышецкий.

Но зевнул один джетак, за ним другой, третий…

Свита султана тоже погружалась в сон.

Мышецкий сложил на груди руки и остался стоять посреди шатра – в тишине, прерываемой нарочитым храпением.

– Хорошо, – сказал он, – я могу подождать…

Он постоял так минуты три, потом наклонился и подергал султана Самсырбея за погон прапорщика:

– Эй, шут гороховый!

Самсырбай чмокнул губами, и Мышецкий продолжал:

– Можешь спать и дальше, но слушай, что я тебе говорить буду… Ты спи и – слушай!

Один глаз султана слегка приоткрылся – узенький зрачок его был заострен во внимании.

– Русский переселенец, – говорил Мышецкий, – получает на новом месте по пятнадцать десятин земли. Я расселю их здесь, на этой земле… Слышишь? И посмей только сопротивляться! Я хорошо знаю закон, и ты испытаешь на себе всю его силу. Твои спекуляции выплывут наверх. Царь выслушает меня, ибо в России я такой же султан, как и ты. В тюрьме плохо, султан. И там дают пить не кумыс, а – воду…

Сергею Яковлевичу стало даже смешно. Он присел на корточки и продолжал, глядя в лоснящееся от жира лицо Самсырбая:

– Я отберу у тебя озеро Байкуль, где ты охотишься за зайцами со своими стервятниками. Я загоняю тебя по степи, и ты сам превратишься в зайца. Я все это смогу, потому что на моей стороне знание закона и правота, а на твоей – только жадность и хитрость…

Он поднялся и натянул треуголку:

– Можешь спать. Но ты все слышал! Я буду ждать только три дня. А потом поступлю так, как мне заблагорассудится. Прощайте, господин… прапорщик!

На въезде в город ему вдруг сделалось нестерпимо стыдно от того, что он разодет как петух, и Мышецкий забился в глубину возка, надвинув треуголку поглубже. Пикейные штаны были неисправимо засалены, а грязные перчатки он забросил в канаву.

В ушах противно заклеился первый вопрос султана: «Чем сашку чистишь? Блестит здурово?..»

Однако возле особняка Монахтиной вице-губернатор решительно остановил лошадей. И под лучистым взглядом Конкордии Ивановны ему стало немного легче.

– Передайте преосвященному, – сказал князь, – что я согласен без колебаний. Пусть он поскорее откроет передо мной монастырские закрома, и озеро Байкуль сразу станет его озером!..

Мышецкий был выбит из привычной устойчивой колеи. Раздраженный от унижения, не знал, за что взяться, к чему приложить руки. Ничто не устраивало его в этот день – запуганные чиновники ходили на цыпочках, а он, не в силах сдерживать себя, бранил и шпынял их как мог.

Досталось и Огурцову:

– Вы долго будете испытывать мое терпение? Скажите мне честно – может быть, пьяное состояние как раз и есть ваше нормальное состояние, и тогда, выходит, мне не следует удивляться вашей походке!..

Сказавшись больным, Сергей Яковлевич ушел со службы и вернулся домой. Здесь его поджидал сюрприз: у князя Афанасия вдруг прорезался первый зубик. Алиса была так счастлива, так часто заглядывала в ротик ребенку, что, наверное, оттого-то он и орал сегодня больше обычного.

– Сана! – раздраженно крикнул Мышецкий. – Заберите дитя от матери и ступайте с ним куда-нибудь в дальние комнаты. Я устал от крика…

Приказание было исполнено, но Алиса не обиделась. Очень редко Мышецкому удавалось вывести ее из равновесия. «Ангельский характер», – говорили про нее курляндские сородичи, и Сергей Яковлевич был вынужден согласиться с этим.

– Хорошо, мой Serge, – ласково отозвалась она. – Пусть все будет так, как ты пожелаешь…

Только сейчас он заметил, что на жене новое платье. Светло-зеленый гроденабль, дополненный кружевным казакином, очень шел к ее стройной фигурке.

– Откуда это? – спросил Сергей Яковлевич.

– Ты никогда ничего не видишь, – ответила Алиса.

Она похвалилась перед мужем своим рукодельем: оконные бризбризы из бамбуковых палок и набор столовых меню, в которых грифельные доски были оправлены золоченым риполином.

– Тебе нравится? – спросила она. – Это я вычитала в журнале «Дамская жизнь»… Цветной мелок очень легко стирается после обеда, и тут же можно писать меню для ужина. Гостям это понравится!

– Но… зачем? – не понял Мышецкий.

– Не всегда же мы будем так жить. Когда-нибудь должны же мы принимать людей из общества…

Мышецкий вяло поднял и опустил длинную кисть руки:

– Навряд ли, милая! Арестантская рота – плохое общество, а мой жандарм и сам не напрашивается ко мне в гости.

Алиса с удовольствием пересчитала самодельные меню:

– Ровно полдюжины… Скажи – я хорошая хозяйка?

– Да, ты неплохая хозяйка. Но, очевидно, я плохой хозяин, если в доме об этом давно забыли… Почему-то, – вдруг вспомнил Мышецкий, – твоим кузенам, дорогая, достались покои лучше и светлее моих!

– Но их же – двое, – рассудила жена с улыбкой.

Совсем неожиданно Сергей Яковлевич подумал о ста рублях, которые навсегда оставлены в шатре султана Самсырбая, и ему стало жалко денег. Действительно, он живет проклятой жизнью: недосыпает, мучается, кружится в колесе интриг и обманов. Он небогат – живет только службою…

– А на что рассчитывают твои кузены? – спросил Сергей Яковлевич раздраженно.

Решительно поднялся в комнаты близнецов фон Гувениусов, остановился на пороге:

– Ну-с, молодые люди! Вы еще долго собираетесь сидеть на моей шее? Не пора ли служить?

– Мы готовы, – ответили близнецы хором. – Но нас никто не приглашает.

– Глупости! – возмутился Мышецкий. – К себе в правление я вас и не буду приглашать. Вас там проглотят и не выплюнут. Но в губернии множество частных контор и предприятий, изберите себе службу по вкусу…

Повернувшись к дверям, он на минутку еще задержался:

– Правда, у меня есть одно место – в комитете при казенной палате. Борьба с саранчой – как раз по вашей простоте!

– Саранча? – переглянулись близнецы. – Но мы… дворяне! Это унизительно…

Сергей Яковлевич хлопнул дверью и прошел к себе. Прилег на диван. Долго курил, в раздумье глядя перед собой. Потом отбросил погасшую папиросу, перевернулся на бок и крепко заснул. Это было как раз то, что и требовалось ему сейчас: Мышецкий пробудился вечером, освеженный и вновь преисполненный жаждой деятельности.

Посмотрел на часы – время позднее. Придвинул к себе конторские счеты и долго щелкал костяшками, проверяя расход по содержанию мостовых. Выходило более пяти тысяч рублей – сумма, уже неподвластная решению губернской администрации. Но возиться с министерством финансов тоже нежелательно. Тогда он убавил стоимость подвоза щебенки и подвел итог под 4976 рублями – всё стало на свое место.

Мышецкий поставил свою подпись и, приседая, проделал несколько разминающих упражнений. В тишине вечернего дома он слышал, как похрустывают его колени.

И снова посмотрел на часы.

«Может, позвонить Чиколини?..» – подумал он.

Оказывается, полицмейстер как раз собирался отправиться в банк, в котором уже три ночи подряд сидела засада.

Сегодня Чиколини рассчитывал взять «эксов» на месте преступления с поличным.

– Бруно Иванович, – распорядился Мышецкий, – подъезжайте ко мне и отправимся в банк вместе. Мне все равно уже не заснуть этой ночью…

Он оделся попроще, запахнулся в плащ, вышел из дому. Из ночной темноты, пронизанной слабым сиянием редких фонарей, неслышно подкатила коляска на резиновых шинах. Чиколини подхватил губернатора и потом долго совал ему в руки что-то холодное и тяжелое.

– Возьмите, – говорил он, – специально для вас захватил. Может, пригодится.

– Нет, нет, нет, – отпихивался Мышецкий. – Даже не предлагайте, Бруно Иванович. Я оружия не люблю…