На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не могу, братец, – отстранялся Мышецкий. – Что поделаешь? Я же не врач. А если помрет в дороге?
– И пущай сдохнет, – сатанел от горя мужик. – Я ее, хворобу, здеся и придушу… Только пустите… Податься-то боле нам некуды! Погиба-а-ем…
Подходили матросы, брали мужика за шиворот и, ни слова не говоря, выкидывали его на пристань. И подбирал мужик свое помятое барахлишко, мрачно матерился и плакал…
Но вот матрос отбил последнюю костяшку и заорал, выпучивая глаза, словно баржа тонула под ним:
– Закрой трюмы! Дале местов нету… Другие – жди!
Силком вышибли из-под ног людей сходни и сразу отплыли на середину реки. Только из трюмной ямы еще долго надрывался чей-то пронзительный голос:
– Ванька! Где ты, родимый?.. Ванюша!
А на берегу с мешком на плечах метался мужик:
– Здеся! Куды-т, твою мать… Стой, холява! Это што же выходит? Меня-то, главного, и не взяли… Дуняшка, здеся я, здеся… Останови машину!
И смех и горе. Сергей Яковлевич велел подобрать мужика на баржу, а сам съехал на берег. Вернулся он в контору потрясенный и взмокший от пота. Увиденное превзошло все его ожидания.
Он так и сказал об этом:
– Ну-с, Иван Степанович, за подобное можно вешать!
Тут же оказался и Ениколопов, который не отказал себе в удовольствии съязвить.
– Кого прикажете повесить первым? – спросил он.
– Этого я не знаю, но люди…
– Панургово стадо! – снова клином вошел в разговор Ениколопов. – Разве же это люди?.. К осени это стадо двинется обратно, уже побывав на тех местах, к которым оно сейчас так стремится!
Кобзев смотрел на реку, невкусно жевал бутерброд и не вмешивался в разговор. Сергей Яковлевич дольше обычного протирал стеклышки пенсне. Следовало бы ответить этому зарвавшемуся эсеру похлеще, но он решил сдержать себя:
– Знаете, господин Ениколопов, иногда я удивляюсь вам… Мои взгляды на русский народ, хотя и не осмеливаюсь я причислять себя к революционерам, все-таки выше и чище ваших. И вы не должны позволять себе сравнивать этих несчастных с панурговым стадом!
Ответ Ениколопова прозвучал несколько неожиданно.
– А я, – сказал он спокойно, – совсем не считаю, что нашему народу нужна революция. Дайте ему только набить брюхо кашей, и он будет доволен любой властью!
Мышецкий пожал плечами:
– Тем более непонятно. С такими-то взглядами… Как же вас угораздило попасть в мою губернию на правах ссыльного и поднадзорного?
– Революция нужна только для остро мыслящих, – огрызнулся Ениколопов. – Только эта категория людей способна оценить в полной мере сладостное состояние внутреннего раскрепощения…
Сергей Яковлевич, наконец-то, кончил протирать пенсне:
– Тогда, простите, зачем же устраивать эту кутерьму? Для кучки мыслящих? А куда же – мужик?
– А мужику, – весело ответил Ениколопов, – мы насильно впрыснем в задницу прививку свободолюбия и демократии! Мы, социалисты-революционеры, знаем секрет одной вакцины…
Кобзев завернул в газету остатки недоеденного бутерброда.
– И держите в тайне? – вдруг усмехнулся он.
– Нет, – резко повернулся к нему Ениколопов. – Почему же в тайне? «Земля и воля» – вот магические слова, способные перевернуть Россию…
Сергей Яковлевич не спеша натянул перчатки. Отогнутым за плечо большим пальцем он указал на реку, где качалась, вправленная в синеву, баржа с переселенцами.
– Вот эти люди, – произнес он, – знают лучше вас, чего они хотят… И я, господин Ениколопов, отказываю вам в своем уважении!
– Впрочем… – нахмурился Ениколопов.
Но Мышецкий не дал ему договорить.
– Впрочем, – досказал он, – вы и не нуждаетесь в моем уважении. Ведь ваша специальность как раз – губернаторы!
2Удивительный нюх был у этого жандарма. Не прошло и дня, как он заявился к Мышецкому:
– Сергей Яковлевич, а я к вам на огонек…
– Рад видеть, Аристид Карпович!
Поставил полковник шашку меж колен, повесил на эфес фуражку со щегольской тульей.
– Что это вы, князь, с Ениколоповым не ладите?
«Быстро», – подумал Мышецкий и притворился:
– Разве?
– Да нет. Просто так… Однако же – не советую. От чистого сердца полюбил вас, князь, и от чистого сердца остерегаю!
Мышецкому подобная опека пришлась не по вкусу:
– Ваша обязанность, полковник, стеречь меня в любом случае. А как вы будете это делать – с чистым сердцем или же скрепя сердце, – меня это не касается. Спокойствие губернии и моя жизнь в ваших руках, и вы отвечаете за них перед его императорским величеством!
– Ну вот, – развел руками жандарм. – Уже и обиделись…
– Однако, Аристид Карпович, почему же я должен остерегаться господина Ениколопова?
– А разве я так сказал? – удивился жандарм. – Ничего подобного, князь. Просто – береженого бог бережет!
Сущев-Ракуса поднялся со стула, щелкнул каблуками.
– У вас что-либо было ко мне? – спросил его Мышецкий.
– Особенно ничего… Хотя, ваше сиятельство, должен заодно сообщить одну каверзу! Уж не имейте на меня сердца…
«Так… сейчас полоснет», – съежился Мышецкий.
– Что-то не нравится мне этот Кобзев-Криштофович, которого вы неосмотрительно завезли в губернию, князь.
Громыхнуло среди ясного неба, но Сергей Яковлевич спросил в ответ – расчетливо-холодно:
– Господин Кобзев вообще не умеет нравиться людям с первого взгляда… Но что же вас настораживает, полковник?
Сущев-Ракуса снова присел на краешек, поморщился:
– Да какие-то, знаете ли, странные шашни у него… Борисяк тут есть такой из инспекции!
– Знаю, – кивнул Мышецкий.
– Так этот Борисяк все под Максима Горького старается. Сапоги эдакие, волосы длинные, косовороточка. И вот ваше протеже с этим Борисяком что-то стакнулись!
– Ну и пусть, – снаивничал Мышецкий.
– Да как сказать, – продолжал жандарм, будто сочувствуя. – Все бы ничего, только вот… Незачем им на депо соваться! Очень уж много охотников развелось до народного просвещения. Всяк лезет к мастеровому в душу. Искушают-с! А зачем?..
Сергей Яковлевич погладил перед собой плоскость стола, выровнял по линейке свою канцелярщину. «Кто кого?» – думал он.
И вдруг тихонько начал посмеиваться.
– Да нет, – сказал он жандарму, – быть не может. Борисяк просто туп, как дубина. А господин Кобзев… Поверьте мне, Аристид Карпович, я его не жалею с делами. Кстати, он берет книги для чтения из моей библиотеки. А что там? Цифры, таблицы, графики…
– Ну и ладно! – вскочил жандарм. – Засиделся у вас. Это я так, к слову пришлось… Позвольте откланяться?
И с малиновым звоном покинул присутствие.
Вскоре после этого Мышецкому принесли письмо от Пети, которого Сергей Яковлевич поджидал с большим нетерпением.
Сестра сама не пожелала остановиться в доме брата, и он снял для нее на Садовой комнаты с мебелью. Сразу же телеграфировал и Пете – с просьбою, чтобы тот объяснил случившееся в Петербурге.
Попов писал: подробности семейного скандала таковы, что он не осмеливается «доверить их даже бумаге». Евдокия Яковлевна – «в ослеплении своем» – повела себя столь неприлично, что ей было даже отказано в обществе. Почему она и сочла удобным совсем покинуть Петербург, бросив мужа без жалости, как последнюю собачонку. Петя так и писал – «собачонку».
В конце письма стояла знаменательная приписка: «А граф Подгоричани собранием офицеров исключен из Кавалергардского полка».
«Бедный ты человек, – пожалел Мышецкий своего шурина. – Ну чем же я могу тебе помочь?..»
С вокзала позвонил директор дистанции и предупредил, что Казань намерена вскоре отправить залежавшиеся грузы: завтра эти грузы надо уже перевалить на баржи.
– Ради всех святых, – взмолился Мышецкий, – задержите доставку этих грузов…
– Не можем, – ответил директор.
– Грузы – казенные или же частные? – ухватился Сергей Яковлевич.
– Больше – частные.
– Так задержите! Должны же понять эти господа…
– Но железная дорога не желает платить неустойку. Есть грузы скоропортящиеся.
– А у меня – дохнущие переселенцы! – крикнул Мышецкий и больше не стал разговаривать.
Вернувшись домой, он покрутил перед Саной руками, изображая белку в колесе:
– Вот, милая, видишь? Вот так и я кручусь… Что Алиса Готлибовна?
Жены дома не оказалось, и Мышецкий, пока не успели еще распрячь лошадей, решил навестить сестру. Однако в номерах на вопрос его о госпоже Поповой ему ответили, что таковой здесь не имеется.
– Не может быть! – удивился он. – Евдокия Яковлевна…
– Ах, постойте, князь. Но эта дама называет себя княжной Мышецкой.
Сергею Яковлевичу стало неудобно перед прислугой.
– Извините, – схитрил он. – Время от времени моя сестра любит уединяться – и тогда предпочитает свою девичью фамилию…
В комнатах сестры было темно. Сергей Яковлевич едва разглядел ее силуэт возле окна.
– Почему ты не включаешь электричество, Додо?
– Мне так лучше думается.
