На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из первых рядов собрания поднялась импозантная фигура предводителя дворянства. Атрыганьев поводил над собой набалдашником трости, призывая людей к вниманию.
– Я удивляюсь вам, господа! – начал он, повернувшись лицом в глубину зала. (Мышецкого он не заметил.) Двести лет, если не больше, русский крестьянин ест весной именно такой хлеб. Квашеный бурак с макухой, конечно же, не представляет собой деликатеса. Я бы не стал его есть! Вот, я вижу, здесь улыбается господин Иконников, – он, наверное, тоже не стал бы есть макуху… Но я, господа, пробовал в своем Золотишном, имении всем вам известном, проводить опыты. Я давал мужикам белую булку. И что же? Были они сыты, вы думаете? Нет…
Атрыганьев передал кому-то свою трость и цилиндр, уверенно поднялся на авансцену.
– Дайте-ка мне этот… хлеб, – сказал он.
Боровитинов отломил туго скрипнувший кусок суррогата. Атрыганьев поднес к нему зажженную спичку, и хлеб вдруг ярко вспыхнул, загорелся с треском – как факел, коптя и брызгаясь искрами.
– Нет нужды, – говорил предводитель, – доказывать вам, что этот хлеб не без примесей. Но мужики едят его, и заострять внимание присутствующих здесь сельских представителей на недостатках хлеба нет смысла, господа! У нас на очереди более важный вопрос: когда же от конки мы перейдем к самому прогрессивному виду транспорта – трамваю?..
Борис Николаевич не успел погасить кусок хлеба, когда из рядов сельских представителей выступила фигура какого-то мужичонки.
– Кабы и мне! – попросил он, явно робея.
Мышецкий вытянул шею, заинтересованный. Мужика пытались оттащить обратно, но он все тянул и тянул к Боровитинову свою жилистую руку:
– Дозвольте? Ваше… дозвольте?
Ему «дозволили». Не зная, как правильно встать перед собранием, мужик повернулся к залу спиной, чтобы видеть догорающий факел в руке Атрыганьева.
– Ясно горит! – выкрикнул он. – Быдто в аду горит… Хлебушко-то. И верно то, господин хороший, што не под зуб нам булки с изюмом! Куды-ы нам…
Голос мужика порой срывался на тонкий визг, и Мышецкий иногда не мог расслышать его слов. Но зато хорошо понял, что в Мглинском и Курбатовском уездах губернии (самых населенных) скоро не будет и такого хлеба.
Мужик плачуще бормотал о какой-то кобыле, о каких-то вениках, но суть его речи могли разобрать, очевидно, только близко сидевшие к нему.
Зато под конец оратор обернулся к собранию лицом.
– Митяй-то помер! – сказал мужик просветленно, словно завидуя покойнику. – А уж куды как был крепчушший… Не чета нам с вами! А все отчего, я так полагаю? От евтого фитиля, стало быть. Потому как и человек горит легко. Митяй-то – горд был. А вот, к примеру, Никишка Серапионов! Так он, бедный, до того измаялся с голодухи, что свою шапку овчинную съел…
И собрание грянуло хохотом. Смеялись гласные, тряслись животами купцы всех трех гильдий, тоненько взвизгивала кан-целярская барышня.
– Шапку съел, – повторяли кругом. – Овчинную… Оно и понятно: великий пост был! Вот он и разговелся. Шапочкой-то, сердешный…
Сергей Яковлевич был возмущен. Рядом с ним заливался какой-то регистратор, и тогда Мышецкий – в злости – вытянул руку и взял регистратора прямо за скользкое, жирное ухо.
– Грешно, – сказал князь, – и стыдно, милостивый государь! Мужик плачет, а мы забаве радуемся… Ей-ей, не умны мы!
Сергей Яковлевич вышел в коридор, дождался мужика, всхлипывавшего от обиды.
– Ты, насколько я понял, из Мглинского уезда будешь?
– Точно, сударь, мглинские будем.
– Вот что… Ты уезжай отсюда, тебе здесь нечего делать. А приедешь домой, скажи односельчанам, что разговаривал с самим губернатором… Со мною, то есть! Понял?
– Ыгы, – вроде не поверил мужик.
– А завтра, – продолжал Мышецкий, – я открою для вашего уезда хлебные магазины, чтобы вы могли сеять…
Мужик снова всхлипнул и, оттопырив губы, стал ловить руку Мышецкого.
– Оставь, братец! – брезгливо отодвинулся вице-губернатор. – В магазинах – труха, но кое-что вы сможете еще выбрать оттуда… Ступай!
Он вернулся в присутствие, где его поджидал Сущев-Ракуса.
– День добрый, полковник! Я задержался… был в думе. Один мужик шапку съел с голода. И смешно и стыдно!
Жандарм отреагировал слабо: только палец руки его, положенной на эфес, слегка дрогнул.
– Ерунда! – ответил не сразу. – Урожай выпадет, так они винище курят из хлеба бочками, на базар возами везут, граммофоны себе покупают… Откуда же быть у них хлебу?
Мышецкий промолчал, и полковник доложил:
– Могу поздравить, Сергей Яковлевич: социалист Виктор Штромберг (указанные приметы подтвердились) вчера прибыл в Уренск и остановился в номерах вдовы Супляковой.
– Хорошо, Аристид Карпович. Вы установили за ним наблюдение?
– Ну, князь, – ответил жандарм, – этому учить не нужно. Он еще на перрон не вылез, как я уже двух филерков прицепил ему на хлястик. Каждый вздох слышу…
Сергей Яковлевич был сильно озабочен сегодня.
– Так дальше нельзя, – признался он. – Пора обратиться к российской общественности.
Жандарм улыбнулся, и эта улыбка не понравилась Мы-шецкому:
– Чему вы потешаетесь, Аристид Карпович?
– Смешно… Где же эта наша общественность? – спросил Сущев-Ракуса. – Покажите вы мне ее! Не-ет, милый князь. Каждый сидит в своей щели, ест свою селедку и пилит на чем может: один на пианинах, а другой на гармошке. Но единого оркестра наша общественность не составит!
Громыхнув саблей, полковник подсел ближе, спросил с участием:
– Гнетет-то вас чту?
– Надобно изыскивать какие-то дополнительные средства, – ответил Мышецкий, снимая пенсне. – Подскажите, если можете, как опытный человек, из каких статей я могу извлечь нужную сумму?
Сущев-Ракуса спросил тихонечко:
– А сколько вам требуется, Сергей Яковлевич?
– Ну, хотя бы тысяч десять… для начала.
– Так они же у вас в кармане.
– Что это значит? – вскинулся Мышецкий.
И полковник спокойно и обстоятельно рассказал, что в Уренской губернии испокон веку заведен порядок: встречать каждого начальника денежным подношением, собранным по подписке «для известных целей».
– И для вас, – закончил полковник, – тоже собрали.
– Поверьте, Аристид Карпович, что я не брал никаких подношений. Мое отношение к взятке вам известно!
– Знаю, – ответил Сущев-Ракуса. – Вам и не поднесли их, ибо не успели. Вы, аки буйвол, сразу накинулись на людишек-то и давай их – рогами, рогами…
Жандарм встал, натянул фуражку:
– Если не пропили еще всем миром, то денежки лежат. Раздавать-то их жертвователям обратно – волокитно и кляузно! Позвольте откланяться, Сергей Яковлевич?..
Огурцов, которого Мышецкий спросил о деньгах, даже расцвел от удовольствия. Выскочил из кабинета, и вице-губернатор услышал за дверью радостные возгласы чиновников:
– Неужто взял?.. Берет, берет… Взял, господа, взял! А мы-то, грешные, дурственно о нем думали…
Вместе с деньгами на столе Мышецкого оказался и подписной лист, в котором первым значился Паскаль (щедрость этого прохиндея простиралась до пятнадцати рублей).
– А всего здесь сколько? – обрадованно спросил Сергей Яковлевич.
– Одиннадцать тысяч, сами изволите видеть. И двести сорок шесть рубликов с копейками! На первое обзаведение, – бормотал Огурцов, – дрова опять-таки, представительство…
– Спасибо, господа! – И Мышецкий жестом хапуги загреб все деньги в ящик своего стола; щелкнул ключик.
В углу подписного листа он наложил резолюцию: «В губернскую типографию. Набрать в колонку, вслед за моим сообщением. Князь Мышецкий».
На следующий день в «Уренских губернских ведомостях», оттиснутая крупным шрифтом, появилась заметка:
«Сим объявляется, что деньги, собранные по подписке среди обывателей города для известных целей незадолго до моего прибытия в губернию, будут употреблены мною для нужд поселян, особо потерпевших от бескормицы, а также для пособия переселяющимся. Выражая искреннюю благодарность всем лицам, участвовавшим в подписке, впредь я запрещаю какие бы то ни было денежные сборы в пользу частных лиц».
Подписано: «Князь Мышецкий ».
И на другой день жандарм выразил свое недоумение.
– Простите, князь, но, по сути дела, для каких же целей вам эти деньги?
– Я же объяснил через газету.
– Но этого никто не понял и не поймет!
– Я что-нибудь построю, – мечтательно сказал Мышецкий.
4День начался как обычно:
– Султан Самсырбай прибыл?
– Нет.
– Река вскрылась?
– Нет.
– Губернатор в город не возвращался?
– Нет.
– Сколько же теперь прибыло переселенцев?
– Всего шестнадать с половиною тысяч.
– Ладно. Без працы не бенды кололацы… Едем!
Сергей Яковлевич нарочно не выезжал эти дни на Свищево поле, поджидая правительственных чиновников из Казани, ведающих вопросами переселения. И вот – дождался…
«Лучше бы эти господа и совсем не приезжали!»
