Лапшевня бабули Хо – II: Лестница из черепов - Дмитрий Богуцкий

— Городской? Чего тут ошиваешься? Это национальная деревня. Место… дипломатической работы.

— У меня договор.

— С кем договор? — нахмурился полицейский. — Ты же из этих… Из Троицы, да?

— Не-а. Я у них байк одолжил. А сам я по поручению таксистов… Вот.

Я выудил из кармана и показал наш договор и расписку. Я ожидал дальнейшие вопросы и разбирательства, но полицейский неожиданно сухо и коротко отдал честь и сказал:

— Не смею задерживать. Вон та дорога.

А глаза разом стали какие-то грустные-грустные. И, главное, все здесь прекрасно знали, где искать банту! От этого было ещё более стрёмно.

Я въехал во Вторую Национальную деревню спустя минут сорок. И судя по тому, что дорогу никто не думал прибирать, а на въезде мне преграждал здоровый упавший эвкалипт, через который я с немалым трудом перетащил электроскутер — я был в деревне первым посетителем за долгие недели, если не месяцы.

А ещё на въезде висела табличка, написанная старым стилем каллиграфии:

«Если дорога жизнь и разум, о скиталец — возвращайся назад».

Я смутно припомнил, что это была цитата из школьного курса классической литературы. То ли из «Тихих заводей», а может, из «Сна в алом тереме».

А еще ниже вполне современным маркером приписано:

«Осторожно, похитители тел».

А вот это точно было из неклассической литературы.

Ну, офигеть теперь! И, что это все означает?

Глава 39

Младший муж Серебристой Поросли

Деревня стояла в небольшой долине между гор, посреди странного эвкалиптового леса — без подлеска, явно посаженного в прошлом столетии на месте какого-то пожара. Деревня сначала мне показалась вымершей, хотя ровные кучки мусора собранные метлой вдоль дороги говорили о том, что здесь точно кто-то живёт. Я припарковал байк, прошёлся между деревянных домиков с изогнутыми крышами… А затем увидел во влажной почве цепочку следов — это точно были копыта горбобыка, причём, неподкованного, большие, «розочкой» от растопыренных пальцев. Незаметно и тихо достал уздечку из сумки. Во вторую руку взял короткий нож-мачете.

Я был уверен, что сейчас за домом увижу горбобыка. Тихо, стараясь не наступать на сучки и мусор, завернул за угол большого дома, а там…

А там меня ждало всё народонаселение деревни.

Люди разного возраста, пола, в разной одежде — от праздничных национальных хонфоков и лохмотьев до дорогих пиджаков, — чёрт, даже разного цвета кожи — я заметил несколько европейцев и одного негра… молчали и пристально смотрели на меня.

А в их глазах была тьма. Точно та же тьма, что и у мрачного голого мужика, сидевшего в клетке у ботаников.

Тут же начался мелкий, противный дождь. Давно у меня уже не было такого инстинктивного, глубокого желания дать дёру. Я даже слово потом вспомнил — гиперкинетический рефлекс. Где-то в глубине души звучало: «беги, сражайся, или поговори с ними, или хотя бы громко заори…» Но я оцепенел и тупо не мог пошевелиться, как будто мне вкололи какой-то токсин-парализатор. Как при сонном параличе.

— Хорошие сапоги, — вдруг сказала одна молодая женщина. — Не ношенные. Не зря пришли.

— Хорошие сапоги, — повторили нестройным хором остальные. — Не ношенные. Не зря пришли.

— … Не зря пришли.

Толпа расступилась, разделившись на две половины. По центру остался старик — лысенький, кривенький, в старенькой кепке в дешёвых сельских шмотках, с клюкой. Он не спеша, шаркающей походкой пересёк пустое пространство, деловито поставил клюку к стене дома, а затем приковылял ко мне.

Подошёл вплотную — ростиком он оказался на полголовы ниже меня. Засочил рукава, протянул руки и…

Холодные пальцы легли на мои виски.

Дальше я смотрел мультики. Очень прикольные, интересные мультики — причём все в обратной перемотке.

Сначала мне показали утро глазами этого самого детка. Как он столпился с кучей своих соплеменников, как поймал рукой на лету птицу и съел, как встал с кровати — незастеленной, голые доски, как вечером предыдущего дня… ого, да дедок тот ещё жеребец! С какой-то молодухой.

Потом всё быстрее и быстрее. Пьёт какую-то жёсткую дрянь из бутылки. Пьёт воду из речки, по-собачьи, потом ест что-то, возможно, даже сырое, убивает бродячую собаку и бегает по лесу с самодельным копьём, сделанным из заборного прута, потом…

Банту. Я видел банту, мельком, она спокойно паслась на этой же самой площади.

Это я потом вспомнил и понял, конечно. А пока — просто мультики смотрел.

Потом — день, ночь, день, ночь, сплошное мельтешение, мозг уже не успевал обрабатывать. Заметил только, как какая-то здоровенная тварь идёт со стороны города, а по ней бьют молнии и повсюду горит огонь… А я машу руками, мол, привет, иди сюда!

А потом, наконец, самое интересное. Взгляд моего транслятора перенёсся в город, где он сначала шарахался где-то в пригороде, а затем… затем он встал из-под колёс сбившего его электророллера. Точнее — ровнёхонько так лёг под колёса, в обратной же перемотке всё шло. И тут же сразу всё резко поменялось — гамма стала совсем другой, как из тепловизора, «камера» трансляции взлетела в воздух, умчалась в парк, в протуберанец сизого огня, который валил из гейзера Основного потока.

И затем я рухнул в Основной Поток, как в воронку канализационной трубы. Полная темнота, полная боли, сжимающего со всех стороны чувства, вспышек и непонятных ощущений, затем — космос, изогнутый диск планеты — атмосфера была густейшей, разноцветной, очертания континентов не было видно. Основной Поток здесь был совсем не единственным — одним из многих, которые словно странные смерчи поднимались с поверхности. Они соединялись, пересекались, сливались в рукава…

Деление, ещё деление — наконец, всё белое и светлое осталось сбоку. Водоворот дыма, по которому я нёсся, стал из серо-сизого иссиня-чёрным, жгучим, холодным…

Чистейшее Инь. Я ведь знал, я помнил, что ци, которым наполнено наш чудесный