Крики в ночи - Родни Стоун

— Слава тебе Господи, — вымолвил он.

— Как Эмма? Когда она возвращается в Рингвуд?

— С Эммой все в порядке, — бросил он жестко. — Мы не знаем, когда она вернется. Она настаивала, чтобы ты не звонил.

— Боже мой! Но она же моя жена.

— Я должен поступать так, как она требует. Она живет своим умом.

Я положил трубку и позвонил в редакцию. Эстель тоже разговаривала со мной холодно. Я попытался продиктовать ей вопросы, которые мне хотелось еще раз проверить: Сульты во время войны, пожары в 1953 году, имелись ли недавно случаи исчезновения детей в этом районе?

— Мне очень жаль, Джим…

— Разве ты не хочешь, чтобы я их нашел?

— Конечно, хочу, Джим. Но я действительно ничего больше не могу для тебя сделать.

Думаю, что на этом все и кончилось бы. Я тоже мог бы сдаться, не объявись снова Люка. Старый Люка с обвисшими усами и лоснящимися брюками, который пришел тогда в дом с хрупкой женщиной Огюстиной и первым рассказал мне о Сультах. О том, как они сотрудничали с немцами в годы войны, и что потом случилось с семьей, подтвердив поразительно точные подозрения Эммы, высказанные после беседы с Элореаном. Люка тогда не хотел много говорить о Сультах, но сейчас он сам позвонил и предложил встретиться за чашечкой кофе в кафе на площади.

Мы договорились о встрече на следующий день. В обычном кафе со столиками на улице и тентом от солнца. Люка, семеня, подошел к столику. Рубашка у него выбилась из брюк; большой, неуклюжий мужчина, который говорил, что работает внештатником, как вольный художник, для марсельских газет. Он сказал, что приехал из Марселя, потому что у него есть что мне сказать, и на его лице отчетливо читалось, что он возбужден. Он пожал мне руку и тяжело опустился на один из плетеных стульчиков — тот затрещал под его весом. Люди прогуливались мимо нас; я купил ему пиво «Стелла Артуа». Кто-то подошел, предлагая билеты благотворительной лотереи. Как некое напоминание о земле, откуда я родом, на площади появился «шевроле» с нью-йоркскими номерами, за рулем сидел парень в шортах. Он посмотрел в нашу сторону, будто выискивая кого-то, кто понимает его родной язык, затем прошел в ресторан. Шарль Люка залпом выпил пиво и вытер усы.

— Ну, — произнес он на своем приличном английском, — раз уж вы связали историю Сультов с местом, где исчезли ваши дети, я тоже проделал кое-какую домашнюю работу. Проверил судебные отчеты и газетные репортажи. — Он постучал по столу. Им начинал овладевать странный энтузиазм. — Затем я просмотрел материалы военных лет. Я уже говорил вам, месье, что эти годы мы стараемся забыть, но существует официальная история.

Он вынул книгу в мягкой обложке, в которой рассказывалось о заводах Сульта в Марселе и Тулузе, конфискованных после войны, с несколькими упоминаниями о репрессиях в 1944 году. В книге говорилось также, что после ухода немцев были некоторые «волнения», и семья Сульта заклеймена, как сотрудничавшая с оккупантами. Заводы национализированы в 1946 году.

К этому времени я уже выслушал три несколько отличавшиеся друг от друга версии о том, что происходило тогда: от Эстель, Нинетт и Шарля. Я заказал еще пива.

— У вас больше нет новостей, месье? — поинтересовался он.

— Нет, — буркнул я.

— Итак, послушайте вот это. Пожалуйста. Я попытаюсь перевести…

Он открыл холщовую сумку и достал фотокопии с послевоенных газет. Описание нераскрытых злодеяний, свидетельства о которых обнаруживались в придорожных рвах, где проводились массовые казни, когда отступали немецкие войска. И чудеса героизма, проявленные французами: саботаж и подрыв мостов, чтобы задержать их отступление, и среди них описание нападения на конвой, сопровождавший оборудование, вывозимое с завода в Тулузе. Комплектующие детали и стабилизаторы полета ракет, гироскопы и часовые механизмы не попали в Германию, хотя, как утверждал Марсель Сульт, все было оплачено по контракту.

— Рабочих разозлило такое заявление, — читал Люка, — и они решили выразить свое недовольство. Часть их окружила и взяла под охрану главный сборочный цех, в то время как другая часть «рабочих и родственников» направилась к загородному дому Сультов.

Это было как раз то событие, о котором рассказывала мать Нинетт, когда рабочие разгромили дом Сульта, убили его и изнасиловали его жену. В газетах были помещены нечеткие фотографии женщин, которых уводили прочь, и еще одна фотография с трупами, лежащими около дороги.

Но какое отношение имеет ко мне вся эта история?

— Подождите минутку, месье.

— Жду.

— Революционная кровь их предшественников, — переводил он далее, — разогретая предвкушением жизни в новой эре, освобождением от цепей, казалось, кипела в их жилах, когда они окружали особняк в лесу. По сигналу люди пошли вперед неудержимым потоком с криками: «Предатели, предатели!» Месье Сульт пытался задержать их, но они уже чувствовали себя хозяевами положения, и никакая сила на Земле не могла им противостоять. «Справедливости! — кричали они, — расплаты, во имя Франции!» Сам Сульт лежал у подножия лестницы мертвый.

Я посмотрел на Люка через расплывавшуюся перед глазами пелену людей, которые сновали вокруг нас. Отчеты в трех газетах от 1 сентября 1944 года очень походили друг на друга, будто их писал один автор.

Люка покрутил бокал.

— Хотите знать, что случилось потом? — Я кивнул. — Похоже, мадам Сульт с двумя детьми отправилась куда-то в ссылку. Есть сведения, что несколько лет она жила в Шеноне.

— Ага! — Все начинало вставать на свои места. Должно быть, тогда и построили этот дом, и это же объясняет наличие дорогих книг в шкафу в гостиной.

— Слушайте, слушайте дальше! Мадам Сульт еще жива! — встрепенулся Люка.

— Да, мне это известно. Мне рассказала об этом киоскерша в отеле.

Люка казался разочарованным, но продолжал дальше:

— Я также выяснил, где она обитает сейчас. Не хотите ли узнать? Закажите мне еще пива, и я скажу где.

Я подозвал официанта.

Люка ухмыльнулся:

— В местечке под названием Гурдон-сюр-Луп. Километрах в тридцати пяти к северу от Понтобана, в горах. — Он потер руки. — Плохое место.

— Почему?

— Пустынное, безлюдное, унылое.

— Тогда почему же она там живет?

— Может, вы это и выясните?

Но опять мне пришел на ум вопрос: какое это имеет значение? Для меня, по крайней мере?

— Понимаете, старуха покинула Шенон, когда похоронили ее детей.

— Детей или ребенка? — спросил я. — Ле Брев теперь говорит, что погиб только один.

Он выглядел озадаченным:

— Во всех газетах писали, что двое. Я проверил репортажи, месье, когда писал статью.

— Верю.

Он перегнулся ко мне через стол, тяжело дыша и обливаясь потом.

— Есть одна небольшая статейка, — сказал он, — написана после сообщений о пожарах и гибели детей Сульта. В ней упоминается о скандале, связанном с вдовой. У нее был роман с доктором по имени Раймон, который лечил ее детей: те были очень нервные. Поговаривали, что они даже вроде тронулись. После смерти детей мадам Сульт, хоть и была состоятельной, стала жить как отшельница.

— А что за человек этот Раймон?

Люка лишь пожал плечами:

— Не знаю. Я рассказал все, что мне удалось выяснить.

— Но, Боже мой, старина, все это произошло более сорока лет назад. Каким образом события могли повлиять на исчезновение моих детей?

— Не знаю, — медленно произнес Люка, — но ваши дети того же пола и того же возраста, что и дети Сульта. Я имею в виду их возраст в тот год, когда они погибли.

— Когда один из них погиб…

— Хорошо. Если вам так угодно… — Он обвел взглядом кафе. — Почему бы вам не нанести визит мадам Сульт? Или еще лучше посетите доктора. Он все еще живет в Понтобане.

То же сказала и продавщица из киоска в отеле. Может, в этом что-то и есть… может быть. Я хватался за любую соломинку.

— Зачем вы говорите все это? — спросил я Люка.

Он опустил голову:

— Мне стыдно за Францию, потому что мы не можем найти ваших детей. Я помогаю вам всем, чем могу.

— Думаете, мне нужно поговорить с этой старой дамой?

— Конечно, месье. Но я бы сначала поговорил с доктором. Спросите его о детях, как они жили после войны.

Он встал и протянул руку.

— Удачи, месье.

Его рукопожатие было твердым и вселяющим уверенность.

Мы вместе вышли из кафе на солнце, в нормальную жизнь города. Движение, шум и люди.

— Но ведь доктор, наверное, не будет говорить об одной из своих старых пациенток?

«Особенно о любовнице», — подумал я.

Люка почесал в паху.

— Это южная Франция, месье. Скажите ему, что вы потеряли детей в том же самом месте.

Я вернулся в гостиницу, и портье сообщил, что мне звонили. Какая-то дама. Она перезвонит.

Эстель? Может, у нее новости? Может, попросить ее поехать со мной к доктору Раймону?