Когда рассеется туман - Кейт Мортон

Я глубоко вздохнула. Вот и не буду. Мама не оставила мне выбора, кроме как идти своей дорогой. Что ж, отлично. Если для этого требуется взобраться по служебной лестнице, этим и займемся.

Я вынырнула из обсаженной деревьями аллеи и на миг затормозила перед домом. Солнце садилось, Ривертон накрыла тень. Огромным черным жуком примостился он на холме, поникший под грузом жары и постигшей его беды. И все-таки меня накрыло теплое чувство уверенности. Первый раз в жизни я почувствовала себя независимой, где-то по дороге из деревни в Ривертон меня покинуло привычное ощущение, что если я не буду крепко держаться за что-нибудь, меня снесет.

Я вошла в дом с черного хода и двинулась по полутемному коридору. Шаги гулко отдавались от прохладного каменного пола. В кухне стояла тишина. Там еще пахло тушеным мясом, но слуги уже разошлись. За моей спиной, в столовой, громко тикали часы. Я заглянула туда. Тоже пусто. На столе стояла одинокая чашка с блюдцем, а куда же делся тот, кто из нее пил? Я сняла и повесила на крючок у двери шляпу, оправила платье. Вздохнула — звук шумно разнесся по пустой кухне. Я усмехнулась. Первый раз в жизни я была под лестницей совершенно одна.

Я посмотрела на часы. У меня оставалось еще полчаса свободного времени. Можно выпить чаю. Тот, которым угощала меня мама, оставил горький осадок.

На плите стоял чайник, еще теплый, под стеганым чехлом. И только я успела взять чашку, как в кухню ворвалась Нэнси. Увидев меня, она вытаращила глаза.

— Там Джемайма, — сообщила она. — Рожает.

— Как? Ведь ребенок должен появиться только в сентябре! — опешила я.

— Наверное, ему об этом сказать забыли, — буркнула Нэнси, кидая в меня небольшим полотенцем. — Отнеси это и миску теплой воды наверх. Я больше никого не нашла, а кто-то же должен позвать доктора.

— Так я же не в форме…

— Думаю, роженице и ребенку будет все равно, — отрезала Нэнси, исчезая в буфетной, где стоял телефон.

— И что я ей скажу? — спросила я у пустой комнаты, у полотенца, у себя самой. — Что я сделаю?

Из-за двери высунулась голова Нэнси.

— Откуда я знаю? Придумай что-нибудь. — Она неопределенно махнула рукой. — Скажи, что все будет хорошо. С Божьей помощью, так оно и будет.

Я повесила полотенце на плечо, налила в миску теплой воды и пошла наверх. У меня немного дрожали руки, часть воды пролилась на ковер в коридоре, оставив на нем темные пятна.

Перед дверью в комнату Джемаймы я заколебалась. Оттуда донесся сдавленный стон. Я глубоко вздохнула, постучала и вошла.

В спальне царила темнота, если не считать узкой полоски света, пробившейся между слегка разошедшимися занавесками. Вдоль нее танцевали пылинки. В центре комнаты стояла большая кровать с пологом на четырех столбиках. Джемайма лежала молча, но дышала с трудом.

Я тихо подошла к кровати и неуверенно остановилась рядом. Поставила миску на маленький журнальный столик.

Джемайма снова застонала, и я прикусила губу, не зная, чем помочь.

— Тише, тише, — сказала я ласково. Таким голосом мама баюкала меня, когда я болела скарлатиной. — Тише.

Она вздрогнула и несколько раз коротко всхлипнула, будто ей не хватало воздуха.

— Все будет хорошо, — продолжала я. Намочила полотенце, сложила его вчетверо и положила ей на лоб.

— Джонатан… — с невыразимой нежностью прошептала Джемайма. — Джонатан…

Ответить тут было нечего, и я промолчала.

Снова послышались стоны, вскрики. Джемайма вздрагивала, утыкаясь лицом в подушку. Пальцы ее беспокойно мяли простыню.

Понемногу она успокоилась. Дыхание выровнялось.

Я сняла полотенце с ее лба. Оно уже нагрелось, и я снова окунула его в миску. Выжала, сложила и потянулась, чтобы положить обратно.

Джемайма открыла глаза, заморгала, рассматривая меня в темноте.

— Ханна, — выдохнула она. Меня и поразила, и обрадовала ее ошибка. Я открыла было рот, чтобы разуверить Джемайму, и промолчала, так как она порывисто схватила меня за руку.

— Я так рада, что это ты. — Она сжала мои пальцы и прошептала: — Мне страшно. Я ничего не чувствую.

— Все в порядке, — ответила я. — Ребенок просто отдыхает.

Мои слова ее успокоили.

— Да, — согласилась она. — Так всегда бывает. Я просто не готова… слишком рано. — Джемайма отвернулась и заговорила так тихо, что мне пришлось нагнуться, чтобы расслышать. — Все хотят, чтобы это был мальчик, а я больше не могу. Не могу потерять еще одного.

— Все будет хорошо, — шепнула я, искренне надеясь, что так оно и будет.

— На моей семье лежит проклятье, — не поворачиваясь, продолжала она. — Мать предупреждала меня, а я не хотела слушать.

Бредит, решила я. Не выдержала горя и ударилась в суеверия.

— Никаких проклятий не бывает, — мягко возразила я. Джемайма издала нечто среднее между всхлипом и смехом.

— Бывает. Это та же самая болезнь, что унесла жизнь сына нашей дорогой королевы. Проклятая гемофилия. — Она помолчала, провела рукой по животу и повернулась ко мне лицом: — Но девочек… проклятье минует.

Отворилась дверь, и в комнату шагнула Нэнси. За ней вошел худой мужчина средних лет с серьезным и строгим лицом — доктор, поняла я, хотя это не был доктор Артур из деревни. Зажгли лампу, взбили подушки, Джемайму уложили поудобнее. Я поняла, что больше не нужна, и выскользнула из спальни.

День перетек в вечер, вечер — в ночь. Я ждала, надеялась и волновалась. Время ползло невероятно медленно, хоть я и была загружена до предела. Подавала ужин, готовила постели, собирала стирку на завтра, а мыслями была там, с Джемаймой.

В конце концов, когда в кухонное окно падали с востока последние лучи заходящего солнца, с лестницы с грохотом сбежала Нэнси с полотенцем и миской в руках.

Мы только что поужинали и сидели вокруг стола.

— Ну?! — прижав к груди носовой платок, спросила миссис Таунсенд.

— Значит так. — Нэнси бросила миску и полотенце на скамейку и повернулась к нам, не в силах сдержать улыбки. — Ребенок родился в восемь двадцать шесть. Маленький, но здоровенький.

Я затаила дыхание.

— К сожалению, — закатив глаза, продолжала Нэнси, — это девочка.

В десять часов вечера я забрала из комнаты Джемаймы поднос с ужином. Она спала, маленькая Гита, уже спеленатая, лежала рядом. Перед тем, как выключить настольную лампу, я задержалась, рассматривая крошечную девочку: надутые губы, светлый пух на голове, плотно зажмуренные глаза. Не наследница, а просто ребенок, который будет жить, любить и расти. И когда-нибудь, наверное, обзаведется собственными детьми.

Взяв поднос, я на цыпочках покинула спальню. Лампа в руке неровно освещала мрачный коридор, так что на фамильных портретах, развешанных по стенам, плясала моя тень. В то время как самая младшая представительница рода Эшбери посапывала за закрытой дверью, ее многочисленные предки несли бессменную службу, глядя на темный дом, которым когда-то владели.

Я добралась до вестибюля и заметила, что из-под двери гостиной пробивается тонкая полоска света. За треволнениями вечера мистер Гамильтон забыл потушить лампу. Слава Богу, что я заметила. Несмотря на радость от рождения внучки, леди Вайолет пришла бы в ярость, узнав о столь вопиющем нарушении правил.

Я отворила дверь и остолбенела.

В кресле отца, закинув ногу на ногу и опустив голову так, что лицо скрывалось в тени, сидел мистер Фредерик. Новый лорд Эшбери.

В левой руке он держал листок, который я тут же узнала по виденному утром рисунку — письмо Дэвида. То самое письмо, которое читала вслух Ханна и которое так рассмешило Эммелин

Плечи мистера Фредерика дрожали, и сперва я подумала было, что он тоже смеется.

А потом услышала звук, который с тех пор так и не смогла забыть. Никогда не забуду. Стон. Глухой, мучительный, страшный. Полный безнадежной тоски.

Я застыла на пороге, не в силах двинуться — невольный свидетель безысходного горя. Потом попятилась. И бесшумно закрыла дверь.

Стук в дверь возвращает меня к реальности. На дворе тысяча девятьсот девяносто девятый, и я в своей комнате, в «Вереске», держу в руках фотографию, с которой смотрят забытые лица. Юная актриса сидит на жестком коричневом стуле и накручивает на палец кончики волос. Интересно, сколько я отсутствовала? Гляжу на часы. Десять с небольшим. Разве это возможно? Разве возможно, чтобы отворились подвалы памяти, вышли наружу события и люди далекого прошлого, а тут прошло совсем немного времени?

Дверь открывается, возвращается Урсула. За ней входит Сильвия, с серебряным подносом в руках. Надо же — обычно она берет пластмассовый.

— Простите, — говорит Урсула, усаживаясь на кровать. — Обычно я так не делаю. Вопрос был неотложный.

Сперва я не понимаю, о чем это она, потом замечаю у нее в руке мобильный.