Благословение святого Патрика - Вера Колочкова

– Папа! Привет! Ой, соскучилась… Папочка, ведь ты простишь меня, да? Понимаешь, ну очень хотелось уехать…

– Ах ты, коза… – проворчала старуха, оправляя на себе халат и грузно поднимаясь с постели. – Уехать ей хотелось, видите ли… А я одна тут – хоть помирай, и дела никому нет…

Выйдя в коридор, скомандовала сердито:

– Все, хватит вам обниматься, будто сто лет не виделись! Женька, умойся с дороги да за уборку принимайся, вся квартира пылью заросла! А ты, голубчик, – домой, домой… Тебя жена ждет, все жданки небось в окно проглядела. Как раз на вечернюю электричку успеешь. Побаловался, и хватит, сынок.

Женька, смешно вытянув шею и встав на цыпочки, хохотнула отцу в лицо:

– А ты баловался, пап, да? Не слушался, значит, бабушку?

Саша смотрел на Лизу поверх головы дочери, не отрываясь. Старуха хмыкнула, проходя мимо, дернула Женьку за локоть:

– Пойдем на кухню, чаю мне сделаешь… Пойдем, пойдем…

И глянула на нее коротко, с сердитым пониманием. Давай, мол, прощайся с моим сыном быстрее. Видишь, я добрая какая, даже попрощаться разрешила, не абы как.

Грустным у них получилось прощание, бестолковым каким-то. Стояли в прихожей, молчали. Да и что они могли друг другу сказать? Спасибо за прекрасно проведенное время? За прогулки, за долгие разговоры? Смешно…

– Лиза… Можно, я позвоню? – наконец тихо спросил Саша, протянул руку, будто хотел коснуться ее плеча.

Она неопределенно мотнула головой, опустила глаза. Главное, держаться, не расплакаться. А лучше всего – улыбнуться. Пусть он запомнит ее такой – улыбающейся…

– Не стоит, Саша. Я так думаю – не стоит… Прощайте. Может, увидимся еще когда-нибудь…

Ужасно глупое выражение – увидимся когда-нибудь. Безотносительное какое-то. Где они могут увидеться? И когда?

Быстро повернулась, дернула рычажок замка – на этот раз все послушно сработало. Вышла за дверь, торопливо захлопнув ее за собой, шагнула к лестнице… И остановилась на секунду, чтобы унять сердцебиение. А может, сама себя обманывала – не так уж колотилось сердце, чтобы застыть на месте. Может, его вообще не было – сердцебиения. Пустота на месте сердца была, холодная пугающая тишина. И за дверью квартиры Иваницких – тоже тишина…

Медленно спустилась вниз на один пролет, еще раз оглянулась на дверь. И мысленно толкнула себя в спину – иди! Иди в свою жизнь, забудь его. А лучше – помни. Помни, потому что все равно не забудешь. Иди, дома Машка ждет…

Электричка шумно неслась меж пасторальных июльских холмов, выстукивая один и тот же ритм – у-ви-дим-ся ког-да-ни-будь… Ког-да-ни-будь у-ви-дим-ся…

Ужасно глупое выражение. Безотносительное какое-то. Где они могут увидеться? Когда?

А это ведь от тебя зависело, дружок. Где и когда. Когда и где. Может, впервые в твоей жизни от тебя что-то напрямую зависело. А ты… Ты не смог. Не посмел. Сам себе не поверил. Ей не поверил. Испугался. Давай, скажи сам себе – так надо, мол, было, забудь ее. Ну, давай, что же ты…

Нет, не получится. Не забудешь. Всегда будешь помнить ее лицо, ее доверчивые глаза, ее легкие волосы, поднимающиеся от ветра нимбом над головой. Да ладно бы – помнить… Помнить – это еще полбеды. Ты жить с этим будешь, изо дня в день. Просыпаться ночами, мысленно с ней разговаривая, вести долгий мучительный диалог. И сны тебе будут сниться про липовую аллею. И от услышанной «рюмки водки на столе» будешь вздрагивать. И томик любимого Антона Павловича откроешь – а там, между строчек, ее фраза – «…я Чехова больше, чем Тургенева, люблю…».

Пасторальные холмы за окном сменились ветхим зданием маленькой станции, электричка остановилась с железным стоном. В вагон ворвалась шумная компания молодняка, расползлись по скамьям, как тараканы.

– Лизка, иди, я тебе у окна место занял!

Вздрогнул, оглянулся. Конопатая юная Лизка вальяжно пробиралась к окну, опершись о плечо заботливого белобрысого кавалера.

Молодец, кавалер, знает свое дело. Вот оно, твое место, Лизка, рядом со мной. Как все просто у них, как незатейливо просто!

Да, просто. Наверное, в этой простоте и заложен счастливый смысл. И в самом деле, что может быть проще счастья? Счастья смотреть, счастья слушать, счастья идти рядом по липовой аллее… Все дело в том, что ты не смог. Ты испугался вылезти из своей раковины. Сам себе не поверил. Ей – не поверил. А она ждала…

Вот и сиди теперь – в раковине. Спрячься за камень, премудрый пескарь. Ни раковина, ни камень тебя уже не спасут… Раковина давно треснула, а камень холоден и неуютен, и затянут плесенью привычного домашнего раздражения. И устоявшейся с годами нелюбви.

Молодая женщина, сидящая напротив, глянула на него настороженно, отвела глаза. Наверное, у него сейчас вид рефлексирующего потенциального самоубийцы. Женщина покопошилась в сумке, достала журнал, развернула перед лицом, будто отгородилась. Глаза невольно вгляделись в глянцевую обложку. Журнал «Лиза». Лиза. Ли-за. Ли-за…

Закрыл глаза, чтобы не видеть. Но и там, в темноте, не спасешься. Там ее лицо с глазами грустного олененка. Ну, что ты на меня смотришь? Да, я не смог. Испугался. Сам себе не поверил. Тебе – не поверил…

От станции до дома шел медленно, будто пробирался на ощупь сквозь теплые июльские сумерки.

Дома было тихо, темно. Сел в кресло, не зажигая света, уставился в синий проем окна, прореженный квадратиками белого тюля. Ирина поинтересовалась:

– Ну, что там с мамой? Выздоровела?

– Да, с мамой все в порядке, Ирина.

– А Женька как? Хорошо выглядит? Она мне звонила сегодня…

– Да. Все хорошо.

– А почему ты мне не звонил, Иваницкий? И на мои звонки не отвечал…

– У меня телефон разряжен был. А зарядное устройство я дома оставил, наверное.

– Хм… А это что?

Она наклонилась к его дорожной сумке, потянула из внешнего кармашка провод от зарядного устройства.

– Это что, Иваницкий? Выходит, ты его не забыл?

– Выходит, не забыл.

– О господи… – устало опустилась она на диван, перебирая провод в руках. – Вот объясни мне, как я живу с тобой столько лет… Знаешь, иногда мне кажется, уж лучше бы ты пил… По крайней мере, мои страдания были бы хоть чем-то оправданы. А так… Живем вроде, спим в одной постели, а будто чужие…

Он промолчал, по-прежнему глядя в окно. В сумеречном небе, раскрашенном последними закатными сполохами, всплыла бледным ликом полная луна. Глядела ему в глаза, усмехаясь. Здравствуй, дружок. Смотри, смотри теперь на меня, я человеческую тоску уважаю. Я верная подруга любой тоски…

Каким длинным, растянутым может быть время. В сутках – аж двадцать четыре часа. В часах – вязкие никчемные минуты… Пустое время, туманно-ватное. И надо его жить как-то. Кажется, уже год прошел, а на самом деле – всего неделя…