Человеческий рой. Естественная история общества - Марк Моффетт

делают социальную жизнь менее сложной[226]. Тогда почему лишь немногие другие позвоночные их используют? Возможно, их сообщества лучше всего функционируют с таким небольшим населением, что индивидуального распознавания вполне достаточно. Тем не менее даже в маленьком сообществе для индивидуального отслеживания каждого нужна бо́льшая «пропускная способность» мозга, чем требуется для того, чтобы просто обращать внимание на надежный маркер. Представьте различия между анонимными сообществами и теми, что основаны на индивидуальном распознавании, как очередной пример сравнения яблок и апельсинов. Так, животные знают, кто какой категории соответствует, фиксируя или сходства (различают общий для них маркер подобно тому, как некто отличает апельсины по оранжевому цвету), или несходства (различают каждого члена сообщества по его индивидуальным особенностям). Первое требует меньшей концентрации. Животные, полагающиеся на индивидуальное распознавание, делают все возможное, чтобы избежать такой когнитивной нагрузки. Приматолог Лори Сантос рассказывала мне, что, когда встречаются два стада макаков, каждая из сторон сбивается в кучу. Образование тесной группы служит в качестве защитного щита, а также снижает риск ошибки. Пока каждая обезьяна видит хотя бы одну чужую особь на другой стороне, она принимает как само собой разумеющееся, что все множество таких особей – это чужаки. Точно так же она может предположить, что другая обезьяна, занимающаяся обыскиванием ее друга, – член стада, даже если эта особь сидит к ней спиной.

Сложные личные взаимоотношения, преимущественно с несколькими десятками людей в рамках нашей личной сети общения, одновременно являются и отличительной чертой человечества, и наследием прошлого, оставшимся нам от сообществ других приматов с индивидуальным распознаванием. В то же время люди знают не только друзей и родственников, но и в разной степени знакомы со многими другими людьми. Так что, хотя большинство млекопитающих относятся к каждому члену сообщества как к индивидууму и на основании этого личного знания создают коллективную идентичность, люди наслаждаются муравьиноподобным подходом: игнорируя и даже не зная друг друга. Как муравьи, мы относимся к незнакомцам исходя из того, общая ли у нас идентичность[227].

В этой части книги мы разобрали, как сообщества муравьев демонстрируют ту же тенденцию к увеличению сложности с ростом популяции, что и человеческие общества. Тем не менее увеличение числа граждан государства, подобно добавлению муравьев в гнездо, не требует каких-то дополнительных нагрузок на мозг. За счет применения маркеров идентичности мы, как члены анонимных обществ, наделены способностью считать незнакомца одним из нас[228]. В основе современных человеческих обществ, со всей их грандиозностью и иногда континентальным величием, лежит эта особенность воображения, и это же было справедливо для маленьких обществ наших предков. К ним относятся общества не знавших земледелия людей прошлых тысячелетий, которые на самом деле не отличались от нас с вами. Чтобы понять людей нашего времени, мы должны понять людей прошлого.

Часть III

Охотники-собиратели недавнего прошлого

8

Общины

Солнце стало бледно-красным к тому моменту, когда антрополог из ЮАР Луис Либенберг остановил наш джип рядом с лагерем бушменов !кунг («!» означает щелкающий звук) в районе солончака Гаутча в Калахари, Намибия. Луис спросил молодого человека по имени !Нани о личинках вредных жуков, которых его народ использует для отравленных стрел. !Нани ответил, что знает несколько мест недалеко, куда можно дойти пешком; он нам покажет.

На следующее утро мы вместе с !Нани отправились на машине по равнине, плоское пространство которой нарушалось лишь низкорослыми деревьями с колючками и редкими раздутыми баобабами. Представление бушменов о пешей доступности явно отличается от нашего: показывавший дорогу уже на протяжении, казалось, многих километров !Нани наконец остановил нас около участка с кустарниками с глянцевыми листьями. Там он, используя традиционную палку-копалку бушменов, выкопал мертвенно-бледных личинок и показал нам, как выдавливать их ядовитые соки на наконечник стрелы.

 !Нани и его собратья !кунг, так же как и другие бушмены и охотники-собиратели по всему миру, не занимаются земледелием и не выращивают домашний скот. Они зависят исключительно от пищи, которую можно добыть в дикой природе: охотятся с отравленными стрелами и другими простыми орудиями на крупную дичь и собирают растительную пищу в пределах «пешей доступности».

Более ста лет каждый стремящийся понять древних людей обращался к письменным свидетельствам о жизни охотников-собирателей в прошедшие века. Особый интерес вызывал образ жизни охотников-собирателей: перемещение в маленьких группах, называемых локальными группами[229]. Каждая локальная группа передвигалась по местности и разбивала лагеря, из которых они отправлялись на поиски пищи и воды. Я называю такие объединения кочующих охотников-собирателей общинами, которые, как станет ясно из этой и следующей глав, обычно состояли из нескольких локальных групп[230]. Я различаю термины «община» и «племя». Термин «племя» обычно применяют (как делаю я в этой книге) для описания простых оседлых обществ, большинство которых зависело от садоводства, где растения культивировали в садах, а не на вспаханных полях; также этот термин используется для описания более мобильных пастухов, которые заботятся о стадах домашнего скота. (Еще больше все запутывает тот факт, что «племя» остается предпочтительным словом, когда говорят о североамериканских индейцах, многие из которых живут в общинах.) С позиции изучения происхождения человека, садоводы и пастухи – это более позднее явление, им отводится менее важная роль, когда речь идет о понимании основных характеристик человечества. Земледелие – столь недавнее изобретение, что даже современные государства необходимо рассматривать в свете того, как функционировали общества охотников-собирателей.

Археолог Льюис Бинфорд как-то попросил коренного жителя Аляски кратко выразить, что значит его существование в странствующей общине. «Он на минуту задумался и сказал: “Ивовый дым и собачьи хвосты: когда мы стоим лагерем – это все ивовый дым, а когда мы двигаемся, все, что ты видишь перед собой, – это собачьи хвосты. Жизнь эскимоса наполовину состоит из того и из другого”»[231].

Как бы ни были поэтичны слова старика и как бы ни были важны охотники-собиратели для антропологов, всю затею ставит под сомнение вопрос о том, являются ли народы, еще недавно жившие за счет охоты и собирательства, точным отражением нашего прошлого. Веками охотники-собиратели или должны были адаптироваться к присутствию земледельцев и скотоводов, или те вытесняли их в суровые края с неплодородной землей. Мы знаем, что охотники-собиратели могли претерпеть значительные изменения до того, как первые исследователи документально зафиксировали сведения об их образе жизни[232]. Такие изменения могли произойти и незадолго до контакта: когда пилигримы прибыли в Америку, чтобы основать Плимутскую колонию, первый приветствовавший их индеец уже говорил по-английски (вероятно, языку его научили британские рыбаки). Почти два века