Человеческий рой. Естественная история общества - Марк Моффетт

об идентичности, обусловливающей, кто является членом сообщества, а вовсе не то, что вы, чужак, полагаете важным. Модифицируйте запах колонии муравьев – и вы обнаружите, что некоторые варианты имеют значение, а некоторые нет. Что касается людей, то варианты, например, языка тоже не обязательно ставят под угрозу нашу идентичность: все зависит от того, какие это варианты[206]. Однажды я познакомился с перуанцем, которого на родине часто принимали за иностранца, потому что он не мог произносить характерное для испанского языка раскатистое «р». Стал ли он менее перуанцем из-за этой особенности – решать другим перуанцам. Общества предоставляют пространство для различий в речи, имеющих равное значение. Приведу еще один пример: современные религии распространяются за пределы территориальных границ и сосуществуют в их пределах, но при этом люди, как правило (но, правда, не всегда), не ошибаются, кто к какому обществу принадлежит.

Членов общества не штампуют, как печенье, нарезая одной формочкой, – общества подразумевают сходство и многообразие. Для того чтобы человека принимали благосклонно, его или ее поведение должно укладываться в допустимые общественные рамки, и это относилось даже к охотникам-собирателям. Ганс Иоахим Хайнц, изучавший бушменов, писал: «Чем он занимается и как он это делает – его дело, и не касается его соседа до тех пор, пока он остается в рамках принятых норм поведения»[207]. Социальные нормы, часто не выраженные словами, определяют эти оценки и ограничивают наш выбор; как гласит японская пословица, торчащий гвоздь забивают. Естественно, могут существовать проблемы интерпретации и вкуса. Ультраконсерваторы, например, не выносят крайних либералов, и наоборот, хотя и те и другие неохотно признают, что их оппоненты принадлежат к их обществу. Поскольку члены общества рассчитывают на определенную степень конформизма (например, молчаливое согласие и воспитанная с детства привычка сдерживать гнев в некоторых азиатских культурах), они замечают нонконформистов и чужестранцев.

Разные общества ценят разную степень конформизма. Некоторые рекламируют эксцентричность как признак индивидуальности и предприимчивости и провозглашают главной ценностью право быть разными[208]. Тем не менее все общества, включая те, что гордятся своей приверженностью свободе личности, существуют, настоятельно требуя от своих членов отказаться от выбора ради безопасности и предсказуемости. На определенные типы поведения и определенные ситуации накладываются более строгие рамки, поэтому мы должны более аккуратно учиться друг у друга и более точно копировать поведение других. Дело в том, что отвращение к человеку, игнорирующему важные нормы поведения, может быть настолько глубоким, что за одинаковый проступок по отношению к девианту могут применяться более жесткие меры, чем к иностранцу, – избыточная реакция, которая известна психологам как эффект «паршивой овцы». Тех, кто плохо соответствует ожиданиям, подвергают остракизму, клеймят позором, заставляют измениться или относятся к ним как к чужакам, в зависимости от вида и степени отклонений. Такое порицание служит сдерживающим инструментом для происходящего в обществе[209].

Животные тоже лишь до определенной степени готовы терпеть странное поведение. Даже виды, для которых характерны сообщества с индивидуальным распознаванием, относятся терпимо лишь к минимальным отклонениям. Как правило, слоны поддерживают больных сородичей, но известно также, что они и шимпанзе плохо обращаются с искалеченными или больными особями[210].

Общественные насекомые – в высшей степени конформисты. Муравьи позволяют лишь очень незначительные проявления индивидуальности, когда речь идет о принадлежности к их колониям[211]. Это отражается в абсолютной преданности муравьев своим анонимным сообществам, основанной исключительно на запахе. Их неизменная идентичность дает веские основания, чтобы назвать колонию муравьев сверхорганизмом. Отдельные муравьи связаны с колонией, как клетки организма, следующим образом: муравьи идентифицируют друг друга путем определения углеводородных маркеров на поверхности тел и в здоровом сообществе обязательно избегают или уничтожают чужих муравьев с другими маркерами. Сходным образом, клетки организма идентифицируют друг друга по химическим соединениям, расположенным на их поверхности, и иммунная система убивает чужеродные клетки, несущие неправильные сигналы. Исходя из этого, ваше тело, состоящее из триллионов клеток, представляет своего рода сообщество микроорганизмов[212]. В то время как недовольные люди могут покинуть свое общество и даже перейти в другое, муравей-рабочий, навсегда связанный с жителями своего гнезда общим запахом, может переживать стресс, вплоть до смерти, но не покинет своих сородичей. Преданность клетки организму или общественного насекомого своей колонии восхищает, но с человеческой точки зрения полное погружение в более крупное целое кажется антиутопией. Человеческие общества – это не сверхорганизмы, и не хотелось бы, чтобы наши общества ими были: мы слишком ценим наш личный выбор.

Как и в сообществах других животных, дети в человеческих обществах тоже резко отличаются от остальных членов. Почти как у муравьев, у которых личинки пока не имеют запаха колонии, дети в лучшем случае обладают лишь зарождающейся идентичностью. Тем не менее ни один ребенок не получает почетного места в обществе лишь потому, что он живет на свете[213]. В отличие от детенышей видов с индивидуальным распознаванием, которым просто нужно узнать всех и стать узнаваемыми, человеческие дети должны определять и выучить маркеры, которые позволяют им соответствовать обществу. До тех пор пока наше потомство не освоит этот навык, они слабы и их безопасно игнорируют. Взрослые распознают, что дети в таком юном возрасте принадлежат к обществу, по их близости к родителям или друзьям.

Нагрузка на мозг

Поскольку люди могут по-прежнему полагаться на индивидуальное распознавание при участии в некоторых группах, возможно ли, что виды с сообществами, зависящими от индивидуального распознавания, по меньшей мере имеют потенциал к использованию маркеров? Хотя нам известно, что приматы могут научиться ассоциировать пластмассовый жетон с несоциальным объектом (таким, как пища)[214], мы гораздо меньше знаем об их способности олицетворять других социальных агентов с маркерами. Так что, поскольку нечеловекообразные обезьяны обычно не используют знаки, чтобы отделить себя от чужаков, я бы с удовольствием ввел маркер в стадо, чтобы посмотреть, будут ли его использовать. Любой здоровый примат сорвет с себя красную футболку, но что насчет краски: может ли он научиться рассчитывать на то, что у его собратьев по стаду будет красное пятнышко на лбу? И если так, примет ли он благосклонно чужака с меткой его «команды»? Сможет ли сверхкрупное стадо остаться вместе, если детеныши в нем приобретут идентичные красные пятна, позволяющие им отслеживать друг друга, не отличая одну обезьяну от другой? И возникнут ли конфликты, если половину стада пометить синей краской? Я предполагаю, что ответ на все эти вопросы – нет. Мозг обезьян не запрограммирован на маркеры и был бы не способен распознать их, даже если бы такие различия