Афанасий Фет - Михаил Сергеевич Макеев

И всё-таки сделать литературу своей профессией Фет не мог, и дело было не в деньгах. Стать профессиональным литератором значило остаться «человеком без имени». Позднее (видимо, во второй половине 1847 года) он напишет Григорьеву: «Ты звал меня часто в Петербург — спрашивается, зачем?.. Затем, чтобы заниматься литературой? Не могу ни так, ни сяк — я человек без состояния и значения — мне нужно и то и другое...» Поэтому «идеал мундира», дающего если не состояние, то «значение», снова возник перед уже сложившимся поэтом. Скорее всего, Фет надеялся совместить две эти карьеры: «А поэзия? да что же может мешать мне служить моему искусству, служить свободно и разумно»173, — рассуждал он в том же письме. Надежды на то, что военную службу совсем несложно совместить с занятием свободными искусствами, давал пример старого друга Борисова, окончившего, кадетский корпус и также поселившегося в Москве в доме Григорьевых. «Приписанный к штабу шестого корпуса исправляющим должность адъютанта, Борисов посвящал службе весьма мало часов, так что во всякое время можно было его застать дома за чтением»174, — вспоминал поэт.

С такими сомнениями и надеждами Фет в конце мая или начале июня 1844 года приехал в Новосёлки отдохнуть в кругу семьи и согласовать с Афанасием Неофитовичем планы на дальнейшую жизнь. Болезнь матери в это время вступила в заключительную стадию, и она никакого участия в дальнейшей судьбе сына принять не могла. Как утверждает Фет, его ждало в Новосёлках письмо от Петра Неофитовича, в это время лечившегося в Пятигорске минеральными водами и уже совершенно выздоровевшего: дядя звал его скорее приехать к нему, «чтобы при производстве занять место адъютанта при знакомом ему генерале»175. Предложение обещало головокружительную карьеру уже практически с первых дней службы[15].

Тем не менее сразу помчаться навстречу блестящей участи Фету не удалось, поскольку его ждало другое поручение, от которого он не имел возможности отказаться. Незадолго до этого сестра Лина ответила согласием на предложение руки и сердца от находившегося в Дармштадте молодого учёного-медика Александра Павловича Матвеева, и дело шло к свадьбе. Однако Матвеев, уже вернувшийся в Россию и получивший назначение профессором и директором клиники в Киеве, не мог оставить службу. Поскольку невесте ехать одной было неудобно, Фету выпала миссия отправиться в Дармштадт и привезти сестру в Россию. Кроме того, эта поездка давала возможность решить вопрос с долей матери Фета в наследстве, оставшемся после Карла Беккера. И летом 1844 года, получив от Шеншина небольшую сумму денег (своих средств не хватило бы не только на поездку, но и на дорожное платье — он ехал в студенческом мундире, рассчитывая купить одежду в Германии, где она стоила тогда дешевле, чем в России), Фет отправился на родину своих предков.

Ехал быстро: сначала в Москву, затем в Петербург, оттуда на пароходе «Николай» в прусский Свинемюнде. Речным пароходом по Одеру добрался до Штеттина, затем по не виданной им ранее железной дороге до Берлина и тем же способом до Лейпцига, а оттуда в «жёлтом рыдване дилижанса, который, набитый путешественниками, как бочка с сельдями, тащился по шоссе на паре лошадей по семи вёрст в час»176 во Франкфурт. Затем уже франкфуртским дилижансом добрался до Дармштадта, где остановился в «отличной» гостинице «Цур Траубе» («Zur Traube»).

Это была первая поездка Фета за границу, всё было в диковинку. В Германии ему понравилось: прежде всего дисциплина, строгое уважение и готовность свято соблюдать неприкосновенность частной собственности, любовь к порядку, рачительность. Семья Беккер, оказавшаяся весьма многочисленной, приняла «русского» родственника радушно. Дядя Эрнст, впрочем, выглядел сильно постаревшим и утратившим прежде цветущий вид. Фет познакомился с его женой Беттиной, урождённой Брюль, её отцом, дочерью от первого брака Анной, детьми от второго брака; посетил ранее незнакомого ему дядю Карла с женой и двумя взрослыми детьми — Карлом и Каролиной, — живших в Динабурге, в двух часах езды от Дармштадта. Наконец, произошло знакомство с немецкой кузиной Шарлоттой Нибергаль, в доме которой проживала Лина.

Встреча с сестрой была радостной и весёлой: Каролина, любительница животных, сумела «окружить себя несколькими колибри и попугаями, золотыми рыбками и даже лягушкой в банке, заменяющей барометр»177 (в Россию из них она смогла взять только серого попугая и колибри). Получил Фет и причитающуюся его матери часть наследства Карла Беккера — в переводе на русские деньги четыре тысячи рублей. Мы не знаем, насколько откровенными были разговоры между Фетом и его немецкими родственниками, исходили ли они из того, что Фет знает, кто его настоящий отец. Скорее всего, здесь всё было начистоту. Возможно, поэт узнал новые подробности тёмной истории, предшествовавшей его рождению.

Пробыв в Германии около двух недель, Фет с сестрой тем же путём вернулся на родину. По дороге он получил свидетельство своей уже «международной» популярности: «Из Штеттина до Свинемюнде мы доехали на речном прусском пароходе под звуки весьма плохого оркестра, пилившего в угоду русским путешественникам варламовское “На заре ты её не буди”»178. Однако на родине, не успев даже ступить на берег, Фет получил катастрофические новости — встречавший его в Петербурге и поднявшийся на борт «Николая» Борисов сообщил, что в Пятигорске скоропостижно скончался и был похоронен Пётр Неофитович. Деньги, оставленные им племяннику, таинственным образом пропали (эти сообщаемые Фетом сведения о значительной сумме, отложенной для него дядей, также не поддаются проверке). В любом случае это был тяжёлый удар: даже если и не рушилась надежда на стремительную карьеру, не были отложены, а потому и не пропали завещанные деньги, Фет лишился щедрого покровителя.

Из Москвы, где брат с сестрой погостили у стариков Григорьевых (судя по всему, Фет не посетил никого из многочисленных московских знакомых), в сентябре 1844 года они поехали в Новосёлки. Новости, ожидавшие там, не развеяли мрачного настроения. Мать они застали при смерти. Приехавший в Новосёлки жених Лины, доктор Матвеев, диагностировал рак в последней стадии. Вскоре после скромной свадьбы дочери и её отъезда с мужем в Киев (между 12 и 24 ноября) Елизавета Петровна Шеншина скончалась. Смерть была облегчением для неё и для окружающих. Сам Фет признаётся, что каждый раз, когда видел её, был готов взять пистолет, чтобы прекратить её страдания — настолько они были ужасны. Агонию её сын не видел — когда его позвали, она уже лежала «с ясным и мирным лицом, прижимая к груди