Пленники - Гарегин Севиевич Севунц

— Я ничего про это не говорю, Оник. Только спрашиваю: она тебя поцеловала?

— Немножко она, немножко я, — подумав ответил Оник.

Гарник засмеялся, показав красивые белые зубы и стал еще красивее и симпатичнее от этого. Всегдашняя хмурость сошла с его лица.

— Дело твое табак, братец! — усмехнулся Гарник.

— И не говори! Если бы не война — женился бы сразу. Где я найду себе такую девушку, как Стефа?

Их разговор был прерван — пришел наведаться Дмитрий.

Настроение у него было приподнятое, — он уже несколько дней работал на водочном заводе и, как видно, устроился там неплохо. Язык у него заплетался.

— Ребята, и что за человек Великанов! Я приглашаю его работать к нам: пей, Ваня, сколько хочешь, и закусить чем найдется. Так нет, не идет! А вина там целые бочки…

Гарник возмущенно сел на постели. Одеяло сползло с его худых плеч, обнажив волосатую грудь.

— Ты что же, Дмитрий, всю войну думаешь просидеть на этих бочках?

— Что ты за человек! — развел руками пьяный гость. — Будь мудрецом, как я: сегодня, к примеру, я сижу на водочной бочке; завтра, возможно, буду сидеть на пороховой. Фашисты — это сволочи, подлецы. Они ни мне, ни тебе не дадут жить. Эх, об одном мечтаю — хоть разок увидеть бы ихнего Адольфа!..

— Тише, ты! Разошелся! Соседи могут услышать.

— Плевать! Я не боюсь, пусть все слышат. Они-то сами разве не понимают, что Гитлер — зверь, кровопийца?..

Оник поднялся.

— Давай-ка лучше по домам. Гарнику нужен покой. Завтра я к тебе приду, Гарник. И Стефу приведу.

— Как там, на работе, все тихо? — спросил, прощаясь, Гарник.

— Все в порядке.

— Вот видишь: говорил я тебе, что старик струсил.

Однако ближайшие дни показали, как жестоко ошибся Гарник.

Однажды утром, не успел Оник надеть свой фартук и колпак, на кухне появились трое полицейских. Один из них говорил по-русски. Вскинув револьвер, он крикнул:

— Руки вверх!

Оторопевшие Оник и Марья Андреевна подняли руки. Над котлами клубился густой пар. Третья повариха, пожилая женщина, наклонившись над плитой, старалась разглядеть пришельцев. Полицейский рявкнул на нее:

— Стрелять буду! Руки вверх!

Руки у нее были в тесте. Они тряслись, и мука сыпалась с них.

— Ты повар-армянин?

— Я, господин начальник, — ответил Оник, начиная понимать, в чем дело.

— Взять его. Обыскать!

Второй полицейский обшарил карманы Оника — они были пусты.

— Где оружие? — последовал вопрос.

— Вот оно! — Оник показал на черпак.

— Молчать!.. Связать его!

Онику скрутили за спиной руки.

Потом начали обыскивать кухню. Обшарили все углы, высыпали из мешков на пол картошку, горох, лук, муку. Ничего не нашли, но тем не менее Оника увели.

Марья Андреевна не знала, что предпринять. Она сразу догадалась о причине ареста. Ясно, что это работа Харченко. Но ведь, значит, полиция разыскивает и Гарника?! «Схватят, непременно схватят! — подумала она. — Надо сейчас же предупредить его и Великанова».

Но если она выйдет сразу — это обязательно вызовет подозрение. А дожидаться конца рабочего дня было невозможно. Она суетилась по кухне и все падало у нее из рук.

Пожилая повариха все тараторила:

— Сердце-то у меня так и зашлось, так и зашлось!.. Смотрю — в меня сейчас стрельнет. Ой, батюшки! А наверное, что-то есть, зря руки вязать не станут…

— Ничего нет! — прикрикнула Марья Андреевна. — Оник очень хороший парень.

— С виду бывает и разбойник иной хорош. Как его узнаешь, чем дышит человек?..

Уборщица убивалась больше всех.

— О, господи! Ну, что он сделал худого? Работал себе и работал. Сразу видать, добрый, честный человек. А этот… закричал: кто повар-армянин? Обозвал его, что ли? Что за слово такое — армянин?

— Эх ты! Нация есть такая, — пояснила пожилая повариха.

— Нация? Да какой же он армянин: я у него иконку видела, богородицу. Надо, видно, подвести человека, вот и выдумали: «армянин».

Марья Андреевна едва-едва дождалась конца работы.

Первый вопрос дочери:

— Где он?

Не было смысла скрывать от нее случившееся. Стефа слушала рассказ матери, широко открыв глаза, — в них застыл ужас. Плечи ее затряслись, она упала лицом в подушки.

— Стефа, Стефа! — успокаивала мать. — Ты же не ребенок!..

— Он не виноват! Он ни в чем не виноват! — рыдая, кричала девушка. — Все этот старый филин, Харченко…

— Успокойся, успокойся, доченька!

Сама Марья Андреевна еле сдерживалась, чтобы не заплакать. Она знала о любви Оника и Стефы и не раз про себя радовалась, представляя их будущую жизнь. Стефа, без сомнения, будет с ним счастлива. Он умен, умеет жить. У него чудесные руки, он все умеет делать. Да, многие девушки мечтали бы о таком женихе. И как не пожалеть ей Стефу, которая становилась несчастной на заре своей первой любви?.. Он ни в чем не виноват? Но ведь и невинных людей сейчас расстреливают и вешают. Плачь-не плачь, проси-не проси — пощады не будет. Понимая эту страшную правду, Марья Андреевна сказала дочери:

— Слезами делу не поможешь. Надо теперь о его друзьях подумать. Пора увести Гарника и Великанова в какое-то другое место. Ты посиди дома, я скоро вернусь.

— Нет! Я не могу оставаться тут… я с ума сойду…

Она не замечала слез, катившихся по ее щекам.

Мать подошла, погладила ее по голове.

— Глупенькая ты моя! Надо держать себя в руках.

— Я пойду вместе с тобой.

— Хорошо. Только когда перестанешь плакать.

— Я уже не плачу.

Вытирая обеими руками слезы на лице, Стефа даже попыталась улыбнуться. Мать вздохнула.

— Что ж, пойдем вместе!..

Они отправились к Гарнику. Всю дорогу Марья Андреевна осторожно оглядывалась, опасаясь, что кто-нибудь следит за ними. Но прохожих в эту пору было мало — при немцах жизнь в городе словно замерла. Люди ходили молчаливые, невеселые, придавленные тяжелым грузом горя и забот. Как будто даже остерегались попадаться на глаза друг другу: с опущенными головами проходили мимо по своим делам.

Марья Андреевна постучала в дверь.

Гарник сидел за столом и читал какую-то потрепанную книжку. В доме никого не было. Марья Андреевна в нескольких словах рассказала о том, что произошло.

— Я не могла сообщить сразу. Но теперь вам необходимо уходить.

Пришли Великанов с Дмитрием. Все были подавлены полученным известием.

— Понял? — повернулся к Гарнику Великанов.

В его вопросе прозвучал укор.

— Ведь это твой старик выдал!..

Гарник не поднял головы: чем мог он оправдаться?. Да, это из-за него арестовали Оника.

Великанов продолжал в том же суровом тоне:

— Кто говорил — не осмелится? Ты? Что теперь скажешь?

Гарник угрюмо отвернулся в угол. Ему было трудно смотреть