Прощеное воскресение - Вацлав Михальский

— За наших флотских!

— За флотских!

Чокнулись. Выпили с удовольствием, лихо.

— Ты был, когда спускали на эскадре Андреевский флаг?

— Да, это было печально.

— Я знаю, что флаг сейчас в Бизерте, в храме Александра Невского.

— Там есть теперь храм?

— Да. Перед войной построили, — отвечала Мария, не распространяясь о том, что и она принимала участие в возведении храма. — Ты думаешь, Россия погибла навечно?

— Та, что была, — да. Но советская власть кончится, — сказал Павел.

— Лет через триста, как Романовых?

— Раньше. Думаю, что еще при твоей жизни.

— Я помню, ты так нагадал, когда мы плыли к Константинополю. Я хорошо помню тот вечер в твоей адмиральской каюте. Черные, отсвечивающие иллюминаторы. Тетю Дашу. Саму себя в ее платье. Девочек — они гоняли хлебный мякиш по белой скатерти. Помню повара и еще одного вестового. Помню Петра Михайловича, как он читал свои стихи, как я обидела его сдуру. Помню, как ты нагадал Кате, что она будет животноводкой. И ведь стала!

— Стала. И все остальное сбудется.

— Ты нагадал тогда — через семьдесят лет. Значит, году в девяностом? Это что же — мне будет восемьдесят пять? Какой ужас!

— Никакого ужаса. Когда я был юношей, мне казалось, что после тридцати лет жить стыдно. А оказалось — втянулся. Мне теперь шестьдесят два, а я только-только начал хоть что-то кумекать в жизни.

— Ты молодец! — лукаво улыбнувшись, сказала Мария. — Орел!

— Орел не орел, но пока кувыркаюсь. А как жизнь быстро летит после тридцати! А после сорока! А после пятидесяти! А после шестидесяти! Только свистит за ушами! С каждым годом скорость все больше. Как говорит моя Даша: в понедельник проснулся, а спать ложиться — уже пятница!

— Она ведь твоя ровесница? — без интонации спросила Мария.

— На год старше, но держится молодцом.

— Вы ладите?

— Как добрые соседи. Не больше, но и не меньше.

— Насколько я наслышана о долгой семейной жизни, это тоже неплохо, — примирительно сказала Мария.

— Даша вся во внуках. Хорошие они у нас. Старшей, Насте, сегодня восемнадцать.

— Так давай за нее выпьем, дедуля! — И Мария побежала в кладовку за новой бутылкой вина.

— А ты пить горазда, — сказал Павел, когда они осушили бокалы за внучку Настю. — Мы ведь не закусываем.

— Закусывай. Вон сыры!

— Нет, такое вино грех закусывать.

— Нюся давно спит. А я пьяна-ая!

— И я окосел, — запахивая расходящийся на груди халат, сказал Павел. — Перерыв?

— Перерыв! — радостно подхватила Мария и, обнявшись, они побрели в спальню.

— Да ты босой! — увидела по дороге Мария. — Простудишься!

— Ничего не простужусь. Как это я могу с тобой простудиться?. У тебя так много комнат, мы потеряли спальню.

— Ничего не потеряли — вот она, — распахнула белую высокую дверь Мария. — Портьеры не будем раздергивать, хорошо? А то солнце разбудит.

— Да мы разве уснем? — обнимая Марию, засмеялся Павел.

XXIV

Они проснулись глубокой ночью, притом одновременно.

— Ты кто? — шепотом спросила Мария, проведя ладонью по его широкой груди.

— Странник. А ты кто?

— А я дурочка с переулочка! — засмеялась Мария. — Господи, неужели все это правда?!

— Сомнительно. Скорее всего сон, как и вся прошедшая жизнь.

— А ты философ.

— Какой там философ — мелкий фабрикант. Так ничего и не изобрел за всю жизнь, кроме своей стиральной машины.

— А термос?

— Во-первых, термос в том или другом виде, но существовал тысячи лет. Во-вторых, это не моя идея. Игорь Иванович Сикорский ввел меня в круг военных интендантов. Он и придумал насчет термоса.

— Придумал?

— Нет, конечно. Просто указал мне на его необходимость в войсках. Связал с нужными людьми. Остальное — дело техники. Вот и все… С детства мечтал изобрести вечный двигатель, а дело окончилось стиральной машиной.

— Стиральная машина — одно из самых полезных изобретений человечества. А тебе все мало!

— Ну саму машину, положим, не я изобрел. С тех пор как в мире стали выдавать патенты на стиральные машиы, их выдали многие сотни. Я сделал одну из модификаций, удачную. Мой вариант сравнительно дешевый, а главное — очень простой и надежный. Простота в обращении и надежность всегда привлекают людей. Их продали тысячи.

— А у меня и стиральной машины нет. — Мария намеренно не стала рассказывать Павлу ни о Роммеле, ни о вывезенных ею из Франции в Тунизию «подранках», ни о «русских рабах Роммеля». Она не хотела, чтобы Павлу могло показаться, что ее доля осмысленных дел в этой жизни больше, чем его. В своих глазах он должен быть гораздо более значительной личностью, чем она, иначе у них ничего не склеится. — Тысячи освобожденных от ручной стирки — это тебе не шутка! — подбадривая его, горячо добавила Мария.

— Слухай сюда, Маруся, — дурашливо сказал Павел, — наши с тобой занятия в кино называются «постельные сцены», а мы про стиральные машины талдычим. Позор! Помню, ты щекотки страсть как боялась. — И он прошелся бегающими пальцами по ее шее, прикоснулся к подмышкам.

— Ой! Ой, мамочки, ха-ха-ха! Ой, помру!

— Ага, боишься?! Тогда поцелуй меня!

Еще вздрагивая от смеха, Мария опрокинула его на спину и нависла над ним, чуть прикасаясь грудью к его груди.

— Какой ты красивый!

— В темноте я красавчик — не спорю.

— Нет никакой темноты, я прекрасно вижу.

— Эй, Маруся, а мы ведь раньше головами к окну лежали. А сейчас? Как это получилось?

— Так и получилось. Кувыркались и перекувыркнулись. Я помню, как подушки перекладывала, как их взбивала.

— Успокоила. А то я думал: уже не в себе.

— В себе, в себе, еще как в себе!

Слабая желтоватая полоска света просачивалась в правом верхнем углу портьеры.

— У вас фонари на улице?

— Нет. Это огни на мосту Александра Третьего — рядом. Хочешь, посмотрим? — Не дожидаясь ответа, с юной прытью Мария вскочила с постели, прошла босая к окну, отодвинула тяжелые портьеры и кружевные занавеси.

Мост Александра Третьего сиял огнями, ярко выхватывающими из темноты золоченых крылатых коней на его четырехгранных колоннах. А дальше, в перспективе, чернела на фоне более светлого неба Эйфелева башня, отдыхающая от туристов в этот поздний час октябрьской ночи.

Он подошел и обнял ее со спины.

— Какая красота! Мост, и правда, рядом.

Ее груди переполняли его ладони. Он нежно привлек к себе и поцеловал Марию в макушку.

— Слушай, Маруся, а может, этот мост специально построили здесь, чтобы однажды двое русских в чем мать родила подошли к окну и полюбовались? Может быть, в этом и есть высшее предназначение русского моста в Париже?

— Если так, то мост уже оправдал себя, — чуть слышно сказала Мария, медленно поворачиваясь в его объятиях, а повернувшись, нежно поцеловала его в губы. — Ты голодный? Давай пожарим яичницу с беконом и помидорами. Хочешь?

— Согласен. Хотя нет. Давай еще поваляемся.

Далеко в гостиной часы пробили три раза.

Они легли и накрылись легким одеялом.

— А что Николенька? Мы и не вспомнили про него ни разу.

— Сын у меня пилот. Воевал здесь у вас, в Европе. Был сбит, ранен, имеет большие награды. Он и сейчас пилот, вернее, командир полка дальних бомбардировщиков.

— Это чтобы Россию бомбить?

— Ну почему же Россию? Не обязательно. И вообще незачем что-то бомбить, главное — иметь такую возможность в принципе — тогда и войны не будет. У него дальние бомбардировщики В-29. Я читал, что Советы их заимствовали и сделали много копий. Молодцы! Так что теперь и они могут бомбить Америку. Значит, в этом веке никто никого бомбить не будет, не будет большой войны.

— Жалеешь, что расстался с флотом?

— Еще бы! Все-таки я адмирал… А Кольке скоро дадут генерала, перед пенсией.

— Перед какой пенсией?

— Как перед какой? В сорок пять ему полагается пенсия. Ему зачли с кадетского корпуса, а это значит, будет у него тридцать лет безупречной службы, да еще с хвостиком. Он ведь на год младше тебя.

— Боже, а я помню его таким маленьким кадетиком…

— Между подростками год разницы — пропасть, тем более ты девчонка, вот он и казался тебе карапузом. У Николая четверо детей. Мальчик и девочка от первой жены и мальчик и девочка от второй.

— А жены русские?

— Нет, американки, хотя это не нация. Первая жена, кажется, была итальянка, а вторая — гречанка.

— Красивые дети?

— Вроде да. Я в этом мало понимаю. Для меня все мои внуки красивые. Дай-ка я портьеры задерну, а то в глаза свет бьет. — Он встал с постели, и, когда подходил к окну, Мария отметила, какая у него не по годам стройная фигура.

— Вот так лучше, — сказал он, возвращаясь в постель.

— Боже мой, какая же я, оказывается, старуха!