Прощеное воскресение - Вацлав Михальский

— Какая ты у меня красотуля! — встретила Марию за завтраком тетя Нюся. — Хучь бы мужик порядочный подвернувся.

— Вчера тебе подворачивался, — насмешливо отвечала Мария, — и порядочный, и на ходу, и голова при нем, и дом, и дети выросли. Отшила?

— Ну и отшила. На кой он мне! Если б в твои годы…

— Какие твои годы, Нюся? Срам! Мы, считай, почти ровесницы — тебе пятьдесят семь, мне сорок три. У нас с тобой всего четырнадцать лет разницы. Как у меня с моей младшей сестренкой Сашенькой. Сейчас ей двадцать девять — взрослая женщина. Так что мы и с тобой и с ней, считай, бились, бились — поравнялись. Вот так она, жизнь, летит и смазывает всех в одну кучу, меняет все представления, в том числе и о возрасте. Слушай, Нюсь, а собаки к чему снятся?

— А тебе приснилась?

— Приснилась.

— Кобель?

— Вроде.

— Друг объявится.

— Откуда ему взяться? Разве доктор Франсуа?

— Ни, не дохтур, а натуральный мужчинка для тебя интересный.

— У меня даже следы остались на плечах от его лап. Как это может быть, Нюся?

— Мнительна ты, вот и остались.

— Ничего я не мнительная. Оттого, что мне сон приснился, не могли же остаться следы на плечах? Вот, посмотри, — и Мария спустила платье с левого плеча.

— Тю! Синячок, як хто поцуловав крепенько, — удивленно сказала тетя Нюся. — Ты или стукнулась, где — не помнишь, или сон в голове прокрутила так, шо на плечах аж отметинки. Мнительна ты, Маруся, пий чай. Тоби со сливками?

— Со сливками. А дурочку из меня не делай. Нигде я не стукалась, я бы вспомнила.

Фунтик терпеливо сидел у порога. Тетя Нюся давно его выгуляла и накормила. А на пороге он сидел просто так, без особых надежд, ему нравилось быть в компании, хоть и сбоку припека.

— С утра дожжина собирався, може, кое-где по Парижу и покапав, а счас нибо расчистилось. Гарный денек. Светлый.

— Есть в осени первоначальнойКороткая, но дивная пора,Весь день стоит как бы хрустальный,И лучезарны вечера, —

продекламировала Мария.

— Шо?

— Поэт так написал, Федор Тютчев.

— Правильно написав: хрустальны, — подтвердила тетя Нюся. — Пошла бы куда-нибудь прогуляться!

— Точно. Схожу на Монмартр, но без Фунтика.

— Хорошо, мы сами, а Хвунт?

Фунтик приветливо вильнул хвостом и преданно посмотрел на тетю Нюсю — он понял, что остается в ее распоряжении.

Мария давно знала, что Фунтик понимает несколько десятков русских слов, десятка два украинских, десяток французских, то есть он безусловный собачий полиглот. Сам доктор Франсуа подтверждал компетентность Фунтика, а он ведь был настоящий ученый-лингвист. Больше всех пес, конечно же, любил Марию Александровну, на втором месте у него был доктор Франсуа, которого он хорошо помнил еще по Тунису, а на третьем — тетя Нюся. Все остальные были вне пьедестала почета, и отношение к ним зависело от сиюминутных привходящих обстоятельств. Например, к молоденькой консьержке он относился с симпатией, а к ее мужу, от которого частенько попахивало вином, с отвращением и всегда брезгливо чихал при виде этого рослого мужчины, одновременно исполнявшего в доме обязанности электрика, сантехника, водопроводчика и истопника.

Мария любила Монмартр с его художниками, писавшими портреты с натуры. Рядом с мастеровитой халтурой там нередко попадались и живые, талантливые работы. Общение с художниками всегда привлекало Марию. Хотя общаться она предпочитала молча, одними глазами и душой, всегда готовой приоткрыться навстречу свежему дуновению подлинного. Но сейчас, собираясь на Монмартр, она думала вовсе не о художниках, а о том, как ей одеться.

Богато нельзя — сразу облепят те же художники с просьбой запечатлеть ее для веков. Бедно тоже не получится, хотя бы потому, что нет в ее гардеробе ничего плохонького. Перебрав десяток вариантов, она остановилась на простой, но далеко не простоватой клетчатой юбке — серым по серому, на белой блузке и длиннополой шерстяной кофте, которую связала для нее из верблюжьего пуха на туарегской стоянке Уля. Кофта была очень легкая, очень теплая, серая с более светлыми подпалинами — словом такая, что не бросалась в глаза. Чтобы было удобно ходить по мощенному булыжниками монмартрскому холму, она надела черные туфли на низком каблуке — хорошие черные туфли хороши к любому наряду. Хотела подушиться своими любимыми духами «Шанель № 5», но только мазнула чуть за ушами и ямочку под шеей, — духами должно пахнуть от женщины едва-едва, а не как в парфюмерном магазине, это ей еще мама говорила, когда Мария только-только заинтересовалась парфюмерной продукцией.

Сначала она хотела пойти пешком, а в последнюю минуту почему-то передумала и прошла к машине, стоявшей в небольшом внутреннем дворике под навесом, ключ зажигания был всегда в ее сумочке. «Может, захочется пошляться по Парижу или съездить в Версаль, да мало ли какая блажь взбредет в голову», — садясь в авто, подумала Мария. Она любила иногда выехать на машине без цели, без заданного смысла, просто так — «пошляться», ей нравился сам процесс управления автомобилем, нравилась скорость, нравилась та новая степень свободы, которую она получала за рулем. Нередко случалось так, что в этих свободных прогулках в голову ей приходило какое-нибудь неординарное решение тех финансовых дел, над которыми они до сих пор безуспешно бились с мсье Мишелем, или придумывалось что-то новенькое, или вспоминалось что-то светлое, давно забытое.

Мария всегда сожалела, что Бог не дал ей безусловного художественного таланта. А все эти ее занятия живописью с Николь на развалинах древнего Карфагена были, конечно, милы, но не более того. Не дал ей Бог и большого певческого голоса и артистического дарования, способности дал, а настоящих талантов — нет. Мария считала, что состоявшийся талант складывается из двух составляющих: первая — дар Божий, то, что никак не проследишь и не взвесишь ни на каких умозрительных весах, вторая — любовь к избранному делу, именно сила этой любви определяет свершения, их количество и качество. Без жгучей любви к сочинительству разве мог бы, например, Чехов до сорока трех лет написать столько, сколько он написал?

Конечно, у нее хватило бы изобретательности, цепкости, общей энергоемкости натуры для того, чтобы стать делягой от той же живописи. Деляг во всех видах искусства множество, но такой путь Мария считала для себя оскорбительным, потому и занялась коммерцией в прямом смысле этого слова, без украшательств. Еще подтолкнуло ее к этому выбору то чувство унизительной бедности, которое пережила она в юности и ранней молодости.

А что касается гениев, то это совсем особая статья — они вне времени, вне пространства, вне нормальных человеческих возможностей, вне законов искусства или науки, они явление природы, загадочное и непознанное. Да и как их познать? Как шестнадцатилетний Лермонтов смог написать: «И кто-то камень положил в его протянутую руку»?.

Если бы Бог даровал Марии талант, то она бы не закопала его в землю. Но чего не случилось, того не случилось, и она занимается тем, чем занимается. Ей интересно? Иногда очень, чаще так себе, но дело есть дело. К тому же ее занятия дают ей возможность помогать конкретным людям и делать это молча, не отягощая тех, кому она помогает, никакими обязательствами перед нею и не уповая на их благодарность.

Машина была заправлена, и Мария выехала в город с легкой душой. День стоял действительно хрустальный, упоительный, и ехать по полупустому Парижу было приятно. Если бы тогда кто-то сказал ей, что придут времена и улицы города будут забиты легковыми машинами, она бы не поверила, точнее, не смогла бы это вообразить.

Чуть покрутившись по Парижу, она поехала на Монмартр. Оставила машину внизу, а сама поднялась по мощенной брусчаткой улочке на крутой холм, к маленькой площади на его вершине, где лепились одна к другой сувенирные лавочки, возвышалось кафе с высоким крыльцом, крепко пахло жареными каштанами и была самая главная достопримечательность — художники со своими мольбертами под сенью еще не облетевших невысоких кленов, рисовавшие с натуры портреты туристов и бросающие прицельные взгляды на каждого нового посетителя, как на потенциального работодателя. Видно, совсем недавно здесь прошел летучий легкий дождичек, и потемневшие от влаги камни брусчатки радостно блестели под солнцем.

Мария поднялась по крутым ступеням кафе выпить чашечку кофе, он был здесь отличный — это она знала точно. В этот послеобеденный час Мария была единственным посетителем кафе, в котором перебывали многие знаменитости, в том числе и русские поэты-эмигранты, стихи которых были ей близки.

— Мадам, кофе со сливками? — спросил маленький пожилой гарсон.