Хорошо быть тихоней - Стивен Чбоски

Счастливо.

Чарли

ЭПИЛОГ

Дорогой друг!

Два месяца я провел в клинике. Только вчера выписался. По словам врача, родители нашли меня в гостиной, когда я, совершенно голый, сидел на диване и смотрел выключенный телевизор. Я молчал и ни на что не реагировал, так они сказали. Отец даже отхлопал меня по щекам, чтобы вывести из этого состояния, хотя он, как я уже тебе говорил, никогда не поднимает на нас руку. Но и это не помогло. Короче, доставили они меня в ту самую клинику, где я уже побывал в семь лет, когда умерла тетя Хелен. Говорят, я целую неделю молчал и никого не узнавал. Даже Патрика, который, судя по всему, меня навещал. Страшно подумать, что со мной было.

Помню только, как бросил письмо в почтовый ящик. А потом раз — и оказался во врачебном кабинете. И стал вспоминать тетю Хелен. И заплакал. Тогда доктор — очень приятная, кстати, женщина — стала задавать мне вопросы. А я — отвечать.

Об этих вопросах и ответах рассказывать неохота. Но по некоторым признакам я понял: все, что пригрезилось мне насчет тети Хелен, было правдой. А еще через некоторое время до меня дошло, что это происходило каждую субботу, когда мы смотрели телевизор.

Хуже всего в клинике было первые несколько недель.

Самое гнусное было — сидеть в кабинете и слушать, как врач рассказывает моим предкам, что произошло на самом деле. Я никогда не видел, чтобы мама так плакала. И чтобы отец так злился. Потому что они в свое время это дело прохлопали.

Но потом доктор помогла мне разобраться во многих вопросах. В том числе и касающихся тети Хелен. И нашей семьи. И моих друзей. И меня самого. Для этого требуется пройти множество стадий, и на каждой из них она себя проявила наилучшим образом.

Но больше всего помогло то, что ко мне стали пускать посетителей. Мои родные, включая брата и сестру, бывали у меня в каждый впускной день, пока брат не вернулся в универ, чтобы играть в футбол. После этого они стали приходить без него, а брат присылал открытки. Кстати, в последней он сообщает, что прочел мое сочинение по «Уолдену» и оно ему очень понравилось, отчего я несказанно обрадовался. Прямо как в тот день, когда меня впервые навестил Патрик. Что в нем самое классное: даже когда ты лежишь в клинике, он совершенно не меняется. Знай себе прикалывается, чтобы тебя развеселить, а не спрашивает, как ты дошел до такой жизни. Он даже принес мне письмо от Сэм: она пишет, что приедет в конце августа, и если я к тому времени оклемаюсь, они с Патриком опять прокатят меня через туннель. И я, если захочу, смогу перебраться в кузов и встать в полный рост. От таких вещей идешь на поправку быстрее всего.

Получать письма тоже было неплохо. Дед прислал мне очень теплое письмо. И двоюродная бабушка. И родная бабушка, и двоюродный дедушка Фил. А тетя Ребекка прислала букет цветов с открыткой, подписанной всеми моими двоюродными из Огайо. Приятно было знать, что все они обо мне думают, а еще было приятно, когда Патрик привел ко мне Мэри-Элизабет, и Элис, и Боба — всех. Даже Питера и Крейга. Сдается мне, они снова в друзьях. Я этому порадовался. Как порадовался и тому, что Мэри-Элизабет говорила одна за всех. Как будто ничего не произошло. Мэри-Элизабет задержалась подольше. Я был очень доволен, что мне выдалась возможность потрепаться с ней наедине перед ее отъездом в Беркли. А еще больше я был доволен, когда две недели назад меня пришел навестить Билл со своей девушкой. В ноябре у них свадьба, и они меня пригласили. Хорошо, когда есть чего ждать.

А когда я почувствовал, что все наладится, — это в тот раз, когда брат с сестрой остались после ухода родителей. Дело было в июле. Они засыпали меня вопросами насчет тети Хелен, потому что с ними, насколько я понял, ничего похожего не происходило. И мой брат совсем расстроился. А сестра пришла в бешенство. Вот тогда-то мрак начал рассеиваться, потому что ненавидеть больше было некого.

То есть я что хочу сказать: смотрел я на брата с сестрой и думал, что они, возможно, когда-нибудь станут дядей и тетей, точно так же, как и я, видимо, стану дядей. Ведь мама с тетей Хелен были родными сестрами.

И все мы сможем сесть в кружок, и недоумевать, и сокрушаться, и ругать других за то, что они сделали, или не сделали, или прохлопали. Не знаю. Наверно, всегда можно найти виноватых. Может, если бы мой дед не избил тогда маму, она бы не была такой молчуньей. И не вышла бы замуж за папу лишь из-за того, что он не дерется. И я бы тогда не родился. Но я очень рад, что появился на свет, так что ничего определенного по этим вопросам сказать не могу, тем более что мама, похоже, довольна, как сложилась ее жизнь, а что еще нужно? Не знаю.

Если бы я вздумал обвинять тетю Хелен, пришлось бы обвинить ее отца, который ее избил, и друга семьи, который баловался с ней в раннем детстве. И того человека, который баловался с ним. И Господа Бога, который допустил такие вещи и еще кое-что похуже. Я некоторое время так и поступал, но потом одумался. Потому что это никуда не приведет. Потому что не это главное.

Я стал таким не потому, что у меня были какие-то сны и воспоминания о моей тете Хелен. До этого я дошел, когда все улеглось. Но знать это, я считаю, очень важно. Для меня многое прояснилось, теперь все концы сходятся. Не пойми превратно. Я не отрицаю влияния того, что произошло. И мне необходимо было это вспомнить. Но как тут не вспомнить историю, рассказанную мне доктором. Жили-были два брата, и отец их был горьким пьяницей. Старший брат стал мастеровым и за всю жизнь не взял в рот ни капли. Младший брат спился, подобно отцу. Когда старшего брата спросили, почему он не пьет, он ответил, что никогда не мог заставить себя даже пригубить спиртное, поскольку видел, что оно сделало с его отцом. Когда вопрос задали младшему брату, он ответил, что к спиртному пристрастился с детства, сидя у отца на коленях. Так что мы, я считаю, становимся такими, как есть, в силу множества причин. И вероятно, большую часть из них никогда не узнаем. Но если не в нашей власти выбирать, откуда мы пришли, то уж куда двигаться, мы выбираем сами. Мы в любом случае способны на многое. И можем постараться смотреть на вещи позитивно.

Думаю, если у меня когда-нибудь будут дети и у них случатся неприятности, я не стану им вкручивать, что в Китае люди голодают или что-нибудь в этом роде, потому что это обстоятельство ничего не изменит. И даже если другому человеку гораздо хуже, чем тебе, это никак не меняет того факта, что ты имеешь то, что имеешь. И хорошее, и плохое. Вот, например, что сказала моя сестра, когда я уже не одну неделю провалялся в клинике. Она сказала, что ужасно страшится отъезда в колледж, но, учитывая то, что выпало на мою долю, чувствует себя полной идиоткой со своими страхами. Не знаю, почему она должна чувствовать себя идиоткой. Я бы тоже мандражировал. И кстати, понятия не имею, больше, чем она, или меньше. Не знаю. Просто по-другому. Может, и неплохо иногда увидеть вещи в истинном свете, но я считаю, в истинном свете — это там, где ты. Как сказала Сэм, в чувствах ничего плохого нет. В этом вопросе нужно всего лишь быть самим собой.

Вчера после выписки мама отвезла меня домой. Дело было во второй половине дня, и она спросила, не проголодался ли я, и я сказал, что да, проголодался. Тогда она спросила, чего бы мне хотелось, и я попросил ее отвезти меня в «Макдональдс», как мы с ней делали, когда я в детстве болел и не ходил в школу. Короче, туда мы и поехали. И так здорово было сидеть рядом с мамой и есть картофель фри. А вечером мы ужинали всей семьей, как обычно. И это было самое невероятное. Жизнь продолжалась. Мы не говорили ни о радостях, ни о гадостях. Мы просто были вместе. И этого было достаточно.

Сегодня отец ушел на работу. А мама повезла нас с сестрой по магазинам, чтобы докупить последние мелочи к предстоящему отъезду сестры. Когда мы вернулись, я позвонил Патрику, потому что, по его словам, Сэм как раз в это время должна была приехать домой. На звонок ответила Сэм. До чего же приятно было слышать ее голос.

Вскоре они прикатили на пикапе. И мы, как всегда, поехали в «Биг-бой». Сэм рассказывала про свое житье в кампусе, и рассказ получился очень увлекательный. А я рассказал ей про свое житье в клинике, и рассказ получился совсем не увлекательный. А Патрик только откалывал шутки, чтобы все и дальше были честны. Потом мы опять загрузились в пикап и, как Сэм и обещала, поехали к туннелю.

Примерно за полмили Сэм притормозила, и я перебрался в кузов. Патрик врубил радио на полную мощность, чтобы мне тоже было слышно. Мы приближались к туннелю, я слушал музыку и припоминал, что говорили мне люди за прошедший год. Вспомнил, как Билл сказал, что я необыкновенный. Как сестра сказала, что меня любит. И мама тоже. И даже папа с братом, когда навещали меня в клинике. Я вспомнил, как Патрик назвал меня своим другом. И как Сэм говорила мне, что нужно действовать. И не устраняться. И мне подумалось: как здорово иметь друзей и родных.