Новый Мир ( № 6 2011) - Новый Мир Новый Мир

— За кем?

— Вы что, не поняли? — Он чуть наклонил чашку, я видел, как кофейная гуща сдвинулась с места и поползла по стенке. — Кто, как вы думаете, жил тут у вас все это время? Но он зря тревожился, Аполлон. Она пришла, чтобы забрать его. Он вернулся, и она пришла, чтобы его забрать.

Я молчал.

— Я сразу понял, сразу, как увидел ее.

Я молчал.

— Вам повезло. Она отнеслась к вам… по-человечески. Даже более того. Она ведь одарила вас своей благосклонностью, нет? Вы просто еще не поняли, насколько вы теперь… насколько малоуязвимы, насколько… Ну, правда, и я сделал все, что мог. Чтобы он ушел спокойно. Чтобы не натворил бед. Это страшно, когда поднимается Ахилл.

Я молчал.

Где-то там, на грани слуха, урчал мотор подъезжающей машины. Потом стих.

Он сидел спиной к окну и не видел, как спокойные люди выходят из машины, освещенные рубиновым светом задних огней, как разговаривают с толстой, в красном пуховике, Зинаидой Марковной, которая кивает толстым подбородком в нашу сторону, как открывают калитку и идут по дорожке, чуть ссутулившись из-за утреннего холода.

Я сказал:

— Мне очень жаль.

— Жаль? — удивился он. — Почему?

Мне и правда было очень жаль.

Спокойные люди поднялись на крыльцо. Один из них протянул руку к звонку, но передумал, потому что увидел меня в окне.

Я сказал:

— Извините.

И встал из-за стола, чтобы их впустить.

Он тоже сказал:

— Извините. По-моему, это за мной.

И тоже встал из-за стола.

Они были плечистыми, в одинаковых черных куртках, когда они вошли, в комнате на миг померк свет.

— Финке, — спросил один из них, — Леонид Ильич?

— Да, — сказал сосед Леонид Ильич.

Он стоял, немножко наклонив голову набок, и улыбался своей смущенной и интеллигентной улыбкой. Очки сидели у него на носу немножко криво, и он снял их и аккуратно положил на стол.

— Там их все равно отберут, — пояснил он мне, — потому что стекла, ну вы знаете.

Я знал. Там отбирали даже расчески.

Человек в черной куртке отцепил от пояса наручники и аккуратно застегнул их на запястьях у соседа Леонида Ильича.

— Зачем это? — спросил я.

Он выглядел таким безобидным.

— Он убил жену, — сказал один из них, — и давайте без подробностей, если хотите спать спокойно. Пойдемте, господин Финке.

— Вы-то должны понять. — Он с надеждой посмотрел на меня. — Ему всегда приносили жертву. Всегда. Иначе бы она так легко его не увела. Почему вы меня не защищаете? Она дала вам силу, я же вижу. Объясните им.

— Хорошо, — сказал я, — я попробую.

— Это было очень нелегко, — пожаловался мне, уходя, сосед Леонид Ильич. — Оленька же, в конце концов, мне не чужая.

Темнота пахла как сырой слежавшийся войлок, и ночные звуки глохли в ней и пропадали. Я немного побродил по форумам коллекционеров, но без интереса, впрочем, симпатичную эмалевую брошь в форме клеверного трилистника я бы купил для Рогнеды: она бы хорошо сочеталась с ее черными волосами и белой кожей. Но Рогнеда, наверное, не захотела бы носить вещи мертвецов. На всякий случай я все-таки сделал заявку. Мало ли что. Вдруг ей все-таки понравится.

Потом я набрал в поисковике Агарту.

Кафе в Новосибирске и сеть магазинов электроники и бытовой техники с одноименным названием я отмел, а честная Википедия определяла Агарту (иначе — Агартху) как легендарную подземную страну, в другой формулировке — мистический центр сакральной традиции, расположенный на Востоке. Дословный перевод с санскрита — “неуязвимый”, “недоступный”. Впервые о ней написал французский мистик Александр Сент-Ив д’Альвейдер в книге “Миссия Индии в Европе”.

Д’Альвейдер, видимо, тоже был не лучше этого их Эрхарта, потому что ему тоже все время что-то мерещилось. Е. Рерих, верная спутница

Н. К. Рериха, вообще опустила его так, что ниже некуда, потому как в своих письмах, том второй, писала, что, мол, не следует считать труд Сент-Ива д’Альвейдера “Агарта” замечательным и правдивым рекордом. В действительности он посещал Агарту  своего собственного воображения и нагромождений Тонкого Мира. Сент-Ив был типичным психиком и медиумом. Потому описания его так расходятся с Истиной. Именно его Агарта  ничего общего с Белым Братством не имеет. Обманчива область психизма.

В тонком мире много любителей персонифицировать Великие Образы.

Я так понимаю, что она была большая любительница интонировать текст при помощи курсива и намекала на то, что уж ей-то про Белое Братство все известно. В отличие от бедного Сент-Ива.

Ну и задурили же им там головы эти китайцы!

Ни профессора Кржижановского, ни профессора Крыжановского я не нашел, Кржановского или Хржановского тоже. Зато выяснил, что вторым после Сент-Ива побывал в Агарте Фердинанд Оссендовский, который, как я вычитал в его мемуарах, в начале 1920 года находился в сибирском городе Красноярске, раскинувшемся на величественных берегах Енисея. Эта река, писал он, рожденная в солнечных горах Монголии, несет свои животворные воды в Северный Ледовитый океан; к ее устью, в поисках кратчайшего торгового пути между Европой и Центральной Азией, дважды совершал экспедиции Нансен. Здесь, в глубоких сибирских снегах, писал он, меня и настиг промчавшийся надо всей Россией бешеный вихрь революции, который принес с собой в этот мирный богатый край ненависть, кровь и череду безнаказанных злодеяний. Никто не знал, когда пробьет его час. Люди жили одним днем и, выйдя утром из дома, не знали, вернутся ли еще под родную кровлю, или их схватят прямо на улице и бросят в тюремные застенки так называемого Революционного Комитета, зловещей карикатуры на праведный суд, организации пострашнее судилищ средневековой Инквизиции. Однажды утром, когда я сидел у одного из своих друзей, мне сообщили, что двадцать красноармейцев устроили засаду вокруг моего дома и хотят арестовать меня. Нужно было срочно уходить.

В общем и в целом, история чужого прадедушки Оссендовского ничем не отличалась от истории моего прадедушки Кржижановского, разве что никакая прабабушка, урожденная Скульская, с ним по тайге не скиталась и не устраивала случайную постель под открытым небом, обогреваясь у найды, придумки старателей. Такое ощущение, что по суровой тайге под огромными звездами к истокам Енисея, рожденного в солнечных горах Монголии, пробиралось несметное множество поляков с красивыми фамилиями. Только Оссендовский вроде был не немецким шпионом, а шпионом барона Унгерна. Впрочем, одно другого не исключает.

Я решил, что ложиться спать бесполезно, и сварил себе еще кофе.

Оссендовский писал о человеке с головой, похожей на седло, об огромных свившихся клубках змей, о воплях в горных ущельях, которые не могло бы издавать ни одно человеческое существо, о таинственном ламе-мстителе, могущем вскрыть человеку грудную клетку и вытащить на свет пульсирующие легкие и сердце, а потом исцелить рану и вернуть жертву к жизни… В общем, все, что обычно пишут в таких случаях, но мне больше нечего было делать, и я зачитался.

О соседе Леониде Ильиче я старался не думать.

В десять утра я позвонил в регистратуру. Там, видно, сменилась дежурная (предыдущей я заплатил, чтобы она связалась со мной, если что), потому что она долго шуршала какими-то бумажками, потом неуверенно сказала:

— Блинкин? Александр Яковлевич?

— Да.

— Он вам кто? Отец?

— Да. — Я снова почувствовал, как по ногам прошел холод. Я все-таки забыл подкрутить отопление.

— Я вам дам телефон врача. Он сказал, чтобы вы позвонили.

— Записываю, — сказал я.

Они сказали, нужен паспорт. И еще какие-то документы.

А ни йогурт, ни туалетная бумага, которую я забыл положить, не нужны. Больше.

На всякий случай я перезвонил Сметанкину. Я подумал, ему нужно об этом знать. Но искусственный женский голос опять сказал мне о недоступности абонента.

Серая папка с документами лежала в сумке, я достал ее и с трудом распустил беленькие шнурочки, которые вчера затянул слишком плотно. Там был паспорт и все, что нужно. Надо будет еще прихватить деньги санитаркам.

Бумажка с обгрызенными краями оказалась старым письмом.

Наверное, его сохранила мама, а он — уже после нее.