Боги войны - Конн Иггульден

Желудок терзала такая боль, точно Помпея кто-то поедал изнутри. Растворенный в молоке мел, который раньше помогал, теперь почти не приносил облегчения. Помпей прижал к животу кулак и тихонько застонал. Прежде чем выйти, он вытер салфеткой кровь с губ и с ужасом и отвращением разглядывал пятна, алеющие на белой ткани. Собственное тело отказывается ему служить. Помпей сжал пальцами живот, как будто хотел силой выдернуть из себя болезнь. Сейчас нельзя позволить себе хворать. С каждым днем ему все хуже, а требования сенаторов все суровее — словно они учуяли слабость диктатора и готовы разорвать его на части.

Только благодаря надежной охране Помпею удавалось спасаться в своем шатре от Цицерона и прочих сенаторов. Какой толк в новых спорах и пререканиях? Помпея раздражала сама мысль о том, что нужно быть любезным с этими перепуганными людишками, которые беспрестанно ноют об оставленных женах, рабах…

Неизвестно еще, что сделает Цезарь с захваченным городом. Одно ясно: припасы отправятся в ненасытные утробы его солдат. Когда неприятель взял Диррахий, Лабиен бесстрастно доложил Помпею об их собственных запасах продовольствия. Диктатор возблагодарил богов за то, что проявил предусмотрительность и перевез значительную часть съестных припасов еще до начала войны. По крайней мере, воины Помпея не будут голодать, пока галльские легионеры лакомятся солониной и патокой.

Раздался топот копыт, и из темноты появилась расплывчатая фигура Лабиена. Помпей с трудом выпрямился ему навстречу, опуская руку. Боль в животе усилилась, но Лабиен ничего не должен заметить.

— Что там? — отрывисто спросил Помпей, когда Лабиен спешился.

— Посланный от Цезаря, господин. Он принес мирный флаг, — сообщил Лабиен.

Оба вспомнили о трех центурионах, которых послал Юлий. Возможно, и этот тоже попытается сеять в лагере раздор.

— Приведи его в мой шатер, Лабиен. И если дорожишь своим званием, никому о том не сообщай.

Живот у Помпея буквально скрутило, но он изо всех сил старался сохранить бесстрастное выражение лица. Не дожидаясь ответа, диктатор прошел мимо охранников в шатер и уселся, готовый выслушать очередные требования Цезаря. Едва он опустился в кресло, как Лабиен ввел посланца. Несмотря на холод, по щекам Помпея катился пот, и он утирался, забыв о кровавых пятнах на салфетке.

Посланец Цезаря был высокий худой солдат с коротко остриженными волосами и темными глазами. Глаза эти, казалось, замечали малейшую подробность в облике собеседника. Помпей понимал, что про его болезнь непременно доложат Цезарю, и собрал все силы, чтобы не показать, каково ему. Цезарь не должен ничего знать.

— Ну? — нетерпеливо бросил Помпей.

— Господин, мой начальник сообщает тебе, что семьи сенаторов в безопасности. На рассвете их отпустят. К полудню Диррахий будет ваш. Цезарь не позволил разграбить город.

Лабиен удивленно моргнул. Неслыханное дело — полководец добровольно отказывается от завоеванного.

— Чего он хочет? — подозрительно осведомился Помпей.

— Три дня, господин. Цезарь возвращает город, семьи сенаторов и предлагает трехдневное перемирие. Он просит тебя принять эти условия.

— Лабиен, — сказал Помпей, — выведи его, мне нужно подумать.

Оставшись на несколько драгоценных мгновений в одиночестве, Помпей позволил себе согнуться и сморщиться от боли. К тому времени как вернулся Лабиен, командующий выпрямился, но лицо у него блестело от испарины.

— Ты болен, господин? — немедля спросил Лабиен.

— Уже проходит. Итак, что ты думаешь об условиях Цезаря?

Разум Помпея затуманился от боли, и он был не в силах строить планы. Словно понимая это, Лабиен быстро заговорил:

— Великодушно, ничего не скажешь. И главное, Цезарь опять предстанет в роли государственного деятеля. Солдаты узнают, что он отпустил семьи сенаторов, а три дня перемирия означают для него очередную победу — ведь мы пошли у него на поводу. — Лабиен помолчал и продолжил: — Ставки слишком высоки, иначе я предложил бы атаковать его на рассвете, когда он откроет ворота, чтобы выпустить заложников.

— Но заложники могут погибнуть, — отрывисто произнес Помпей.

Лабиен кивнул.

— Риск, вероятно, есть, хотя — не думаю. Не упустит же Цезарь случай снова показать нам свое благородство. А у нас в армии и так упала дисциплина — еще трое пытались дезертировать.

— А мне не сообщили, — сердито заметил Помпей.

Лабиен посмотрел ему в глаза.

— Я не успел, господин.

Помпей вспомнил, как утром выставил заместителя, и покраснел.

— Оповестить всех, что дезертиров казнят перед строем. Пусть кровь этих людей напомнит остальным, что нужно выполнять долг.

— Думаю, господин, их следовало бы прежде допросить и…

— Нет. Казнить на рассвете, в назидание прочим. — Помпей поколебался, в нем боролись ярость и необходимость отослать Лабиена, чтобы тот не видел его мучений. — Я согласен на перемирие, Лабиен. Выбора у меня нет, ведь нужно возобновить мое диктаторство. Жизни заложников нельзя подвергать риску.

— А город, господин? Если мы отпустим отсюда Цезаря, он увезет припасов на целых три месяца. Нам следует дождаться, пока семьи сенаторов окажутся вне опасности, и сразу атаковать.

— И очень скоро каждый солдат будет знать, что я нарушил слово. Разве он оставил мне выбор?

— Зато у нас есть возможность покончить с войной, — тихо ответил Лабиен.

Помпей смотрел на собеседника, думая только об одном — когда же тот уйдет. Глаза Помпея остановились на ступке, в которой оставалось немного снадобья. Командующий больше не мог выносить присутствие своего заместителя. Почему-то ему припомнилось, как Лабиен давал присягу.

— Ступай. Цезарь предложил хорошие условия в обмен на перемирие. А потом мы опять сможем начать военные действия. Но не сейчас.

Лабиен холодно отсалютовал:

— Я сообщу посланному о твоем решении, господин.

Оставшись наконец один, Помпей кликнул своего лекаря и от всепоглощающей боли закрыл глаза.

ГЛАВА 16

Закончив ужин, Юлий удовлетворенно вздохнул. Повозки в обозе буквально ломились от съестных припасов, вывезенных из Диррахия. Впервые за время пребывания в Греции его солдаты смогли поесть вдоволь. Теперь они маршировали со свежими силами, и даже холод как будто стал менее жестоким.

Собравшиеся в шатре Цезаря полководцы были в отменном настроении — они с радостью поедали мясо и хлеб, испеченный из греческой муки, и запивали отличным греческим вином. Все казалось еще вкуснее оттого, что взято из припасов Помпея.

Юлий смотрел на семерых, собравшихся в шатре. Своими полководцами он гордился. Впереди тяжелые дни — так почему же теперь друзьям не пошутить и не посмеяться? Они обвели Помпея вокруг пальца и к тому же вынудили согласиться на перемирие в обмен на Диррахий. Командиры радовались этому удачному ходу гораздо больше, чем легионеры, которых лишили удовольствия разграбить город. Но солдаты по-прежнему благоговели перед своим командующим, и недовольный ропот быстро стих. Все ликовали — главного сражения до сих пор не было, а противник уже посрамлен.

— Позвольте мне отвлечь вас от чревоугодия. — Юлий побарабанил пальцами по столу, чтобы привлечь внимание пирующих. — Наши лазутчики принесли новость.

Он икнул, прикрывая рукой рот, и улыбнулся, вспомнив долгий и трудный марш к Диррахию. Боги опять милостивы. Юлий часто ругал себя за излишнюю самонадеянность, но последние события лишь доказали то, чему он всегда верил: боги любят его!

Дождавшись, пока взгляды обратятся на него, Юлий продолжил:

— Армия Помпея по-прежнему в Диррахии. Командующий направил все усилия на достройку своей стены — и это после того, как мы доказали, что проку от нее никакого.

Октавиан восторженно шлепнул Домиция по спине, и Юлий улыбнулся воодушевлению друзей.

— В самом городе у нас всего один человек, а Цецилий не смог до нас добраться. У нас есть только донесения лазутчиков. Наверное, прежде чем снова начать боевые действия, Помпей хочет сделать город совершенно неприступным. А может, он просто разучился воевать. Диктатор уже не тот. Когда я вспоминаю его сражения против Спартака, вижу, что Помпей совершенно переменился.

— Состарился, — вставил Регул.

Юлий обменялся с ним взглядами — Регул знал диктатора лучше, чем любой из них.

— Ему нет еще и шестидесяти, и я не знаю, с какой стати он занят исключительно обороной. Людей у Помпея в два раза больше, чем у меня, а он притаился в Диррахии и ничего не предпринимает — только строит стену, чтобы не пустить нас к себе.

— Боится нас, наверное, — заявил Октавиан, усердно расправляясь с солониной. — И правильно — недаром мы поводили его за нос через всю Грецию. И потом, благодаря твоему великодушию сенаторы получили своих жен и детей целыми и невредимыми. А ведь ты мог и сжечь этот Диррахий.