Тропа пьяного матроса - Владимир Михайлович Гвановский

Директор понимала, что увольнение учителя, который хорошо проявил себя при аттестации, вызовет вопросы районо. А формулировка «переезд на постоянное место жительства» снимала все вопросы. Я молча переписал заявление и вышел на линейку. Одиннадцатый класс стоял у порога школы, рядом с трибуной. Краем глаза я видел, что Даша смотрит в мою сторону, но мне не хотелось встречаться с ней взглядом. Был ветреный день, и флаг шумно хлопал, пытались сорваться в небо причёски и белые банты. Что-то говорили в дрянной кашляющий микрофон, потом старшеклассники танцевали вальс, и Даша прошла в танце совсем рядом, вальсируя с высоким юношей из её класса. После линейки все пошли по классным комнатам, и мои шестиклассники быстро расселись, ожидая начало короткого урока, на котором не будет проверки правил и домашнего задания.

— Ребята, мои любимые ученики. У нас сегодня итоговый урок. Поговорим о том, чему вы научились за этот год и что вам предстоит в следующем. Но сначала я хочу прочитать вам своё любимое стихотворение. Его изучают в старшей школе, и может так получиться, что в одиннадцатом классе вам будет преподавать литературу кто-то другой. А я хочу, чтобы вы услышали эти стихи от меня.

— Вадим Викторович, — начала Алиса возмущённо, даже не подняв руку, — не говорите так! Мы с вами будем до выпуска, пообещайте сейчас же!

Я обвёл взглядом притихший класс. Одиннадцать мальчиков и семь девочек. Библиотека в шкафу у дальней стены. Картина «Пушкин в селе Михайловском». За окном — ласковая, манящая тень платанов. На пригорке стоит дом, и моя ученица Маша, девятиклассница, постоянно прогуливающая уроки, покрывает белилами каменный забор. Она уже измазала в краске и лосины, и клетчатую рубашку.

Я сделал шаг от окна к доске и начал читать Гумилёва наизусть, глядя на свежий венок из одуванчиков в руках Алисы.

Шёл я по улице незнакомой

И вдруг услышал вороний грай,

И звоны лютни, и дальние громы,

Передо мною летел трамвай.

Как я вскочил на его подножку,

Было загадкою для меня,

В воздухе огненную дорожку

Он оставлял и при свете дня.

Мчался он бурей тёмной, крылатой,

Он заблудился в бездне времён…

Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон.

Глава 12. Каркаде

Всё, что произошло потом, было как будто не со мной. Дети плакали, узнав о заявлении на увольнение, потом их родители пытались меня отговорить. Через день я получил трудовую книжку и расчёт. Очнулся уже на автовокзале. Все мои вещи поместились в чёрную сумку, рядом лежала гитара в чехле. Автобус на Севастополь всё не приезжал. Две симпатичные девчонки, смеясь, курили у Mersedes-Sprinter, который отправлялся до посёлка Форос. На точно таком же автобусе шесть лет назад я ехал в летний лагерь после нескольких дней на мысе Мартьян, проведённых с Маричкой и Пелагеей, и искрящееся за окном море манило, обещая летнее приключение.

Я вышел из автобуса, свернул под бетонный козырёк остановки, прячась от полуденного солнца. Поставил сумку на скамейку, достал пачку Camel и зажигалку, закурил. За кромкой Ай-Петринской яйлы начиналась синева июньского неба. На исполинской каменной глыбе Байдаро-Кастропольской стены приютились сосны, они походили на альпинистов, карабкающихся вверх по скале. Забросив сумку на плечо, я взял гитару, перешёл через дорогу, ведущую в Форос, и начал спускаться по склону к искрившемуся внизу морю. Крымские вожатые, которые приезжали в детский оздоровительный лагерь уже не в первый раз, обычно шли здесь, по узкой тропе вдоль жёлтой газовой трубы — идти через проходную всем было лень. Знакомая дырка в заборе — и вот уже сквозь кусты видна кухня столовой, там гремят кастрюлями. В нашем корпусе окна нараспашку, кое-где сушатся купальники и полотенца, через одно из окон видно, как девушка в чёрных трусиках, лёжа на животе, читает книжку. Спускаюсь по заросшей плющом лестнице. У крыльца под раскидистым платаном стоит Майк, высокий улыбчивый англичанин с маленькой бородкой, и беседует с садовником. Я помню Майка с прошлого лета.

— Hey, Mike! Glad to see you!

— Vadim! What a surprise!

Подхожу, жму ему руку. Из педагогов он самый открытый и общительный. Мы садимся на скамейку в тени платана, Майк рассказывает. Англичанам в Форосе понравилось: первый летний сезон прошёл успешно. Будет много нового. Большой пляж. Новые программы для школьников. Хотят выкупить пустующий ресторан и сделать в нём паб для вожатых (смеется).

Майка позвала жена, и он убежал. Я не спешил — работа начиналась завтра с приездом новой смены. Сегодня буду загорать и курить у моря. Завтра к вечеру придут автобусы — они привезут из Киева школьников, которые решили провести каникулы у моря, изучая язык. Большинство вожатых — киевские студенты и студентки, нас же, крымских, в этом году всего двое: у Оксаны очень хороший английский, а я знаю горные тропы — директору понравились мои однодневные маршруты на Ильяс-Кая и Шайтан-Мердвень. А вообще англичане не любят нанимать местных, считают их лентяями и любителями выпить.

Лагерь английской школы стоит отдельно от других корпусов, и скаутам не рекомендовано контактировать с другими отрядами. Обычный, украинский отряд видно сразу: дети держат вожатых за руку. В английской школе это недопустимо, любое прикосновение — «sex». Но зато много послаблений: купания по свистку нет, сиди только на пирсе и смотри, чтоб никто из детишек не утонул; подростки спокойно отходят за корпус или в лесочек — курят там, приносят в рюкзаках из Фороса крымское вино, ночью с девочками пьют, отбой — формальный. Все украинские отряды в том году завидовали. Ведь директор англичан — неформал, играет на саксофоне по киевским клубам! А вот и он собственной персоной, на балконе. Поднимаюсь, здороваюсь с Джеком. Он копается в холщовом мешке, набитом компакт-дисками. Наконец-то послушаю звук не с кассеты, а с фирменного лазерного компакта. Ого — Led Zeppelin, R.E.M., Oasis. Мне повезло!

У англичан прослеживалась довольно странная логика расселения вожатых: все иностранные преподаватели, а также киевляне, селились в главном корпусе, там же находились и комнаты скаутов.