Дорога за горизонт - Борис Батыршин

– Что, так и убил? – опасливо ахнул молодой казак. Он носил имя Прохор; забайкальцы за молодостью лет величали его Пронькой. – И схарчил, небось, нехристь?

– Не… – лениво отозвался Кондрат Филимоныч. – Господин поручик сказывали, что людоеды дальше, в болотах да чащобах. Вот там самые злодейские люди обитают, имя им подходящее – нямнямы.

– Это что ж, вроде наших самоедов, что ли, которые в Пермской губернии, у Ледовитого моря?

– Дярёвня! – хмыкнул седобородый Степан. – Откуда здесь тебе самоеды? Те, хоть и языческой веры, но тихие да смирные, и закон уважают. Украсть, конешное дело, способные, но чтоб смертоубийство – ни-ни. А едят всё больше рыбу мороженую да строганину из оленьего мяса.

– Здешним тоже закон людей есть не дозволяет. – добавил Кондрат Филимоныч. – Магометане – они хоша бывают люты и на мучительства всякие горазды, но чтобы человечину жрать – такого нет. Вон, у меня кум в 77-м году в Болгарии воевал – ни о чём таком не рассказывал. Хотя – животы, да, резали, было…

– Ну, животы не одни они горазды резать. – хмыкнул Пронька. – В запрошлый год, под Читой ловили мы спиртонош – дык потом…

– А ты брось мести, помело. – недовольно зыркнул на молодого Степан. – Было – и было, быльём поросло. Нашёл чем хвастаться, живорезством… забыл, что все под богом ходим?

Пронька смущённо умолк.

Кондратий Филимоныч выждал приличное время; потом, поняв, что продолжения занимательной истории не будет, принялся рассказывать дальше:

– Так вот. Опосля, как король Маванов, аглицкого попа зарезал, его по всем соседним странам ославили злодеем. Потому как дело это у негрских народов невиданное. Съесть они, может и могут, или там ограбить; а вот чтобы за Божье слово жизни решать – тут так не заведено. А всё потому, что аглицкие попы мало того, что нергитянцев в свою веру обращают – так ещё и под присягу своей королеве подводят. А потом купчины ихние приезжают и обдирают всех до нитки.

– Ну, тогда он толково всё делает, Маванов-то! – рассудительно заметил пожилой казак. – Кому ж такое беззаконие понравится? Хошь про бога рассказывать – говори, люди послушают. Плохо станешь говорить – могут и в морду дать, а ежели нет, так и на здоровьичко. А под присягу заморскую загонять – это озорство. Правильно Маванов-король того попа порешил!

– А вот вы, дядя Кондрат, говорили давеча, что Маванов всем, кто христианской веры, запрещает в свои границы вступать? – встрял Пронька. – А как же нас пустят? Мы ведь тоже Христу-богу молимся!

Казаки помолчали – ответа на остро поставленный вопрос бывалый Кондрат Филимоныч дать не мог.

– Не то плохо, что те нехристи людей жрут, – прервал затянувшуюся паузу пожилой казак. – а то плохо, что во всей стране Буганде́е самого завалящего конька днём с огнём не сыскать. Прежних лощадёнок, что у немцев куплены, пришлось продать, прежде чем через озеро плыть – а где новых возьмёшь? Вчера мы с урядником весь базар обошли, так лошадей ни единой не сыскали, одни ишаки да волы. Придётся нам дальше конными по-пешему.

– А ин ладно. – махнул рукой кондуктор. – Далее по карте сплошные болота, энти, как их…. папирусные. Это камыш такой здешний. По болотам и пешком-то не очень пройдёшь, а для скота местные людишки навострились гати бить – из вязанок камыша, который папирус. Застилают им топь, а потом пускают коз. Хоть они и мелкие, но всё равно кажинный раз новую гать приходится настилать. Человек пройдёт, осёл – тоже, а вот конь – уже никак, провалится. А дале сплошные леса, джунглями прозываются. Леса те непростые – неба над ними не видать, а на земле кусты с травой не растут, всё падает да гниёт, потому как деревья солнечные лучи вниз не пропускают. А всяких ядовитых гадов там столько, что лошадь и дня не проживёт!

– А людей енти гады жалят? – опасливо осведомился Пронька.

– Такого дурака как ты, непременно ужалят в самые твои причиндалы! – строго ответил кондуктор. – А будешь сидеть, разинув хлебало, да дурь всякую спрашивать – так и вовсе сожрут. Помнишь, небось, какие на озере змеюки водятся – антилопу целиком сглатывают? В тех лесах и поболе страшилы есть, такие и казака заглотнут!

– Ну да, вместе с конём. – хихикнул Пронька. – Бросьте пугать, дядя Кондрат, непужливые…

Кондуктор прислушался и вдруг вскочил, клацнув скобой винчестера. По другую сторону огня нарисовался неясный силуэт.

– Ты, Кондрат Филимоныч, с винтом-то не балуй, неровён час стрельнет. – раздался добродушный бас. Кондуктор сразу обмяк – к костру шёл урядник. Ему, видно, тоже не спалось – выбрался из палатки в исподней рубахе, без сапог, одни шаровары натянул. Но – наган за поясом, бдит…

– К ты Пронька, ступай, обозную скотинку посмотри, коли такой непужливый. Они, хоть и ослы, а нам ишшо пригодятся. А то мало ли кто тут в темноте шастает? Может зверь леопард, а может и лихой человек. Конокрады – они, знаешь, и в Африке конокрады…

Из переписки поручика Садыкова с его школьным товарищем, мещанином города Кунгура Картольевым Елистратом Бонифатьевичем.

«Здравствуй на долгие годы, друг мой Картошкин! Вот и сменили мы морские дороги на сухопутье; уже месяц, как под ногами у нас земля Чёрной Африки. Арабов и берберцев здесь нет в помине; сплошные негры, да не простые. За Озером Виктория, на равнинах, именуемых саваннами, где вместо сусликов да диких лошадей стадами бегают слоны и жирафы, живут масаи. Все, как один воины, при железных копьях с наконечниками листом, в две ладони шириной. Теми копьями ловко запарывают антилоп, а если придётся, то и льва. Народ это храбрый, можно сказать – гордый; нас приняли радушно и даже выделили проводника, который и довёл экспедицию до самого озера Виктория-Ньяза. Здесь он, получив обещанную плату, не оставил нас ожидать миссионерскую лодку, а днями скакал по степи с казачками, приучая тех охотиться на жирафу и зебру. То есть скакали казаки; негритянец же исхитрялся не отставать от конных на своих двоих. Да так ловко, что по вечерам, у костра, урядник говорил о нём с нескрываемым уважением.

Проводника этого зовут Кабанга; сам он не масай, а выходец из народа суахели, что обитает на восточном побережье. Кабанга подрядился проводить экспедицию только до озера, но, видно, мы пришлись ему по душе. Вчера он подошёл к начальнику экспедиции господину Семёнову и на ломаном немецком – только так мы с ним и объясняемся, ибо наречия местного ни в зуб ногой, – попросился сопровождать нас и дальше. Семёнов согласился; обрадовались и казачки, успевшие сдружиться с проводником. Кабанга оказался человеком бесценным; а когда Кондрат Филимоныч, заведующий оружейным хозяйством экспедиции, выдал ему бельгийский карабин центрального боя – долго бормотал благодарности на своём наречии и хватал кондуктора за руки. Глаза суахельца при этом излучали такую преданность, что казалось, скажи – и сейчас кинется на слона безо всякого ассагая.

Вернёмся немного назад, то есть в Дар-эс-Салам, я откуда отправил предыдущую депешу. Городишко сей гнусен до чрезвычайности; но по счастью в нём имеется представитель немецкого Ллойда, которому мы и сдали корреспонденцию. Немцы – нард аккуратный, особенно в казённых делах, так что смею надеяться, письмо попадёт к тебе в срок.

И это будет последнее послание, отосланное с дороги, дорогой Картошкин; теперь, подобно юношам, творящим свои бессмертные шедевры по ночам, при тусклой свече, я обречён писать «в стол». Точнее – в заплечный мешок, ибо и стола здесь не сыскать до самого восточного побережья. С тех пор, как мы сошли с «Леопольдины» на берег, я только и делаю, что отвыкаю от дурных привычек, навязанных цивилизацией: сплю на охапке камыша, ем из котелка и забыл уже, как выглядит зеркало. Оно, правда, в отряде имеется, и надо думать, не одно – вряд ли мадмуазель Берта производит утренний туалет, глядя в лужи. Но мне неловко просить у дамы в пользование столь деликатный предмет, вот и обхожусь как могу, подстригая бородёнку на ощупь. О бритье мы давно позабыли, и только кондукто́р Кондрат Филимоныч хранит верность флотскому обычаю и носит одни усы. Бреет его урядник, а Кабанга всякий раз устраивается в сторонке, чтобы посмотреть на этот ритуал. Судя тому, с каким благоговением наш суахелец взирает, как казак сначала разводит в плошке мыльную пену, а потом, как заправский цирюльник, скребёт щетину клиента, деликатно взяв того двумя пальцами за кончик носа – Кабанга считает бритьё чем-то вроде религиозного обряда, сродни жертвоприношению. У него самого борода с усами не растут вовсе; для здешних обитателей это дело обычное.

Прости великодушно, опять я отвлекся; наша нынешняя жизнь способствует неспешному течению мысли, так что та нередко уходит в сторону. Глядь – а уже и забыл, с чего начал рассказ, перейдя на какой-нибудь подвернувшийся к слову предмет.