Самолеты летят к партизанам (Записки начальника штаба) - Александр Верхозин

Федоренко увидел, что допустил опасную поспешность, но, оказавшись в острой боевой ситуации, оценил обстановку правильно. Он приказал своим стрелкам открыть огонь по стоянкам фашистских самолетов, а сам стал заруливать самолет для взлета. Под огнем приближающихся к аэродрому советских танков и пулеметных установок наших самолетов фашисты не сразу осмелились вылезти из укрытий и взяться за оружие. Этот-то момент и использовал Федоренко для безопасного взлета. Пока гитлеровцы пришли в себя, отчаянный летчик успел выпустить впереди себя два других самолета и взлетел сам. Через несколько минут на аэродром ворвались советские танки. Исправные, но стоящие без горючего, самолеты противника вместе с обслуживающим персоналом были захвачены танкистами. Федоренко посадил машину второй раз и сдал груз по назначению.

Второй раз храбрый летчик стоял перед командиром и объяснял, что он вовсе не виновен в медлительности танкистов, не захвативших к его прилету аэродром.

При подготовке к боевому вылету Федоренко упорно добивался получить самое сложное и ответственное задание. Если другие летчики при первом полете не садились на незнакомые площадки, а изучали их расположение во время выброски груза с парашютами, то Федоренко садился с первого раза и всегда удачно. 10 августа 1943 года он первым сел на площадку Погонное, в 30 километрах от Нежина, вывез оттуда раненых. На второй день он первым произвел посадку на площадку Кукшин, тоже в районе Нежина. 15 августа повторно сел в Погонное.

После этого о Федоренко заговорили в полку как о самом храбром летчике. Все были довольны настойчивостью Василия Максимовича.

Летом 1943 года Федоренко летал к А. Н. Сабурову на партизанский аэродром Дуброва, доставлял партизанам Украины взрывчатку для крушения поездов и взрыва мостов. 10 июня А. Н. Сабуров сказал Василию Максимовичу:

— Сегодня на Большую землю полетит с тобой комиссар Захар Антонович Богатырь. Понял? Доверяем тебе партизанского Богатыря.

— Понял, товарищ генерал, — ответил Федоренко.

— И еще, — добавил Сабуров, — обратно комиссар будет возвращаться с кинооператорами. Так ты уж их аккуратней…

Выполнив это задание, Василий Максимович два раза побывал у С. А. Ковпака. Продолжая полеты в тыл врага, Федоренко каждый раз просил разрешения на посадку у партизан.

23 августа Василий Максимович получил задание выбросить груз на новую площадку — Моровская Гута, в 40 километрах от Чернигова. Перед вылетом он подошел ко мне.

— А что, если я посмотрю площадку и она окажется хорошей? Можно сесть? — спросил он и тут же убеждал: — Ведь командир отряда Таранущенко просил с посадкой.

Я не стал огорчать отказом, который прозвучал бы как недоверие, и ответил:

— Смотрите, если будет уверенность в благополучном исходе, садитесь, но дайте знать об этом по радио.

На мое решение Гризодубова укоризненно промолчала: видимо, стремление Федоренко к посадкам на не изученных еще площадках она не одобряла…

Ночь перевалила на вторую половину. Летчики донесли по радио о выполнении задания. Донес и Федоренко: «Иду на посадку Моровская Гута». Домой он в ту ночь не вернулся. Причин задержки летчиков у партизан в августе, когда ночи стали длиннее, было меньше. Я чувствовал себя виноватым: лучше бы не разрешать ему садиться. День прошел в напрасных волнениях. Ночью Василий Максимович вернулся первым, привез 15 раненых партизан и 10 детей.

— Зачем оставались на дневку? — спросили его.

— Помогал партизанам устроить площадку для посадки, — просто сказал Федоренко. — На ней оказалась большая трава.

Ответ вполне удовлетворил командование.

Прошла неделя. На площадку Моровская Гута слетал Степан Запыленов. К тому времени он был уже заместителем командира полка, но летал не меньше любого рядового летчика. После завтрака Запыленов остался со мной за столом и. улыбаясь (что делал он редко, когда речь шла о серьезном деле), заговорил:

— Знаете, что наш храбрец наделал в Моровской Гуте?

— Хорошую площадку сделал.

— Площадка сама собой. Федоренко среди бела дни ездил на партизанской автомашине в Чернигов.

— Не может быть? — От неожиданности я даже рот раскрыл. — Что он, с ума сошел?

Мы обсудили все последствия федоренковского безрассудства и решили, прежде чем доложить Гризодубовой, поговорить с самим Василием Максимовичем. Знали об этом случае не мы одни, по аэродрому поползли слухи… Федоренко не стал играть в прятки и ждать, когда его вызовут к начальству, а сам пришел в штаб. К концу дня я заканчивал подготовку боевою задания на предстоящую ночь. В это время и зашел ко мне Федоренко, спросил, можно ли поговорить сейчас с командиром полка. Гризодубовой в штабе не было.

— Что у вас, Василий Максимович? — спросил я.

— Дело, Александр Михайлович. Кажется, я малость переборщил.

Мы были уверены, что Федоренко придет к нам, когда почувствует надобность в нашем совете.

— Вот что, Василий Максимович, я знаю, зачем вы пришли. Совершили глупость и хотите, чтобы я помог из нее выпутаться. Нечего сказать, хорошо вы использовали мое разрешение на посадку в Гуте. Расскажите все, как было. И не пытайтесь водить меня за нос! — сказал я недовольным тоном.

— Зачем же? Я не выкручиваться пришел, — ответил Федоренко, — а исповедоваться. — И он стал рассказывать: — Приземлился хорошо, а взлететь не решился: опасно, трава на площадке такая высокая, что можно винтами задеть. Остались на дневку. Отдохнув часа два, я вышел из землянки и увидел легковую машину «оппель адмирал». Точно такая же, как у Валентины Степановны. Спросил, чья. Один партизан ответил: «Недавно на дороге поймали подвыпивших эсэсовцев. Их, за ненадобностью, отправили к праотцам, а машину пригнали в отряд. Вот и стоит — бензина нет». Я послал партизана разбудить борттехника, а когда тот подошел, сказал ему, чтобы заправил ихнего «оппеля» бензином и маслом. За завтраком мне пришла в голову мысль: съездить в оккупированный фашистами Чернигов. Начал расспрашивать партизан, как дорога в Чернигов. Говорят, хорошая: шоссе, 40 километров. Нашелся и шофер, который согласился ехать. Правда, партизаны сначала не верили, думали, шучу. Дали мне фуражку, новую, с эсэсовского офицера. Шофер переоделся в форму немецкого солдата. Кожанку я снимать не стал, только погоны отстегнул и положил в карман. В таком виде двинулись в путь. Проехав по проселку километров двенадцать, выехали на шоссе. Тут я было задумался. Ведь в Чернигове полно гитлеровцев, много оккупационных учреждений и запасных частей, город охраняется как следует. Но и возвращаться в отряд неохота. Партизаны могут подумать, что летчик труса сыграл…

На полу автомашины лежало два автомата, у меня в кармане пистолет, у шофера четыре гранаты, — продолжал Федоренко. — Увидев контрольный пост при въезде в город, я сказал шоферу, чтобы он сбавил скорость, но ехал увереннее и ни в коем случае не останавливался. Регулировщик показывал «дубинкой» остановиться. Я высунул в окно голову в эсэсовской фуражке и, грозя кулаком, строго посмотрел на солдата. Он опустил «дубинку», козырнул мне. Так мы оказались в городе. Проехали по центральной улице, остановились у рынка. Я вышел из машины, посмотрел, чем торгуют, зашел в ларек, купил сигарет (денег мне дал шофер, который предусмотрительно взял их у командира). Все это у нас заняло минут пятнадцать — двадцать, и мы двинулись обратно. Выезжая из города, я думал: «Хоть бы регулировщик на КП не сменился». Его я считал уже «знакомым». К счастью, там стоял тот же солдат. Увидев мое лицо, снова опустил «дубинку» и козырнул. К обеду мы были уже в отряде, а ночью я вылетел домой. Вот и все, — закончил Федоренко. Помолчал немного и добавил: — Боюсь, узнает об этом большое начальство, влетит мне…

В тот же вечер мы с Запыленовым рассказали все Гризодубовой и попросили не наказывать сильно «безумца». Валентина Степановна вызвала Федоренко и долго говорила ему о бессмысленности его поступка, о том, где храбрость может быть похвальной, а где она становится вредной и для дела, и для самого героя.

Поступок отчаянно храброго летчика одним казался слишком рискованным и едва ли нужным, другие не видели в нем ничего необычного. Возможно, по этим мотивам и не стали строго наказывать Федоренко. Только отстранили от дальнейших полетов к партизанам.

Василий Максимович стал летать на боевые задания, бомбить вражеские цели, и вскоре показал себя истинным героем. Мне кажется, тут он просто нашел себя. В каждый полет он старался взять в самолет бомб больше, чем его товарищи. На один из крупных вражеских объектов экипаж Федоренко совершил три вылета в одну ночь. Командующий авиации дальнего действия наградил летчика именными золотыми часами, а членов его экипажа — серебряными. На груди летчика отчаянной храбрости появились боевые ордена. Федоренко назначили командиром эскадрильи. Храбрости его завидовали не только подчиненные, но и летчики других подразделений.